Инго Мебиус - Убийца танков. Кавалер Рыцарского Креста рассказывает

• Название: Убийца танков. Кавалер Рыцарского Креста рассказывает
• Автор: Инго Мебиус
• Издательство: Яуза
• Жанр: Военная история
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9955-0782-6

В 19 лет Гюнтер Хальм стал самым молодым кавалером Рыцарского Креста и первым рядовым Панцерваффе, удостоенным этой высшей боевой награды, которую ему вручил лично генерал-фельдмаршал Роммель, отметивший «беспримерное личное мужество» юного солдата. Сражаясь в Африканском корпусе наводчиком на трофейном советском 76-мм орудии, Хайм в одном бою сжег 9 британских танков (восемь «Валентайнов» и командирскую «Матильду»), фактически решив исход битвы под Эль-Аламейном. Даже сами англичане тогда признали сокрушительный разгром своей танковой бригады, которая «была уничтожена в полном составе невероятно метким огнем» немецкой ПТО и панцеров.

«Мы беспрерывно вели огонь — один выстрел за другим. Действовали мы хладнокровно, как заведенные, не испытывая ни малейшего страха. У британских танков узкий обзор, и они не сразу определили, откуда мы стреляем. Но когда определили, тут и началось! Сразу несколько снарядов прошили броню щитка орудия. Заряжающий завопил, истекая кровью. И снова прямое попадание в щиток, несколько секунд спустя еще одно. Но мы и внимания на них не обратили — как ни в чем не бывало продолжали вести огонь. И тут едва я отшатнулся от оптики, как мимо меня просвистел сорванный прицел. Ничтожная доля секунды решила, жить мне или погибнуть. Я чувствовал липкую теплую кровь на лице и, ощупав голову, убедился, что в черепе застряли осколки. Один из них так до сих пор и сидит у меня под черепной костью…»

Кроме Эль-Аламейна, автору довелось сражаться и под Тобруком, и в Нормандии. Эта книга — «окопная правда» Panzer Metzger'a (дословно: «танковый мясник» — фронтовое прозвище самых результативных немецких противотанкистов), заслужившего славу лучшего «УБИЙЦЫ ТАНКОВ».

---

Однажды в одной из газет я наткнулся на подпись — Фрэнсис Хальм. И адрес. Почтовые отправления в Германию ограничивались, а вот в другие страны пиши сколько угодно. Попытка не пытка, подумал я, и решил написать этому моему однофамильцу. Ответа я не получил. Либо он сам не пожелал отвечать, либо мое письмо не дошло. Как я узнал впоследствии, каждое письмо домой, и не только домой, подвергалось цензуре.

Так проходили неделя за неделей, месяц за месяцем. Мы читали книги, совершенствовали свой английский и резались в карты.

Как стало известно, один из наших товарищей по Африканской кампании скончался и был похоронен в Литтл-Роке. Его соседям по сектору было разрешено сопровождать тело на кладбище. Они шли колонной по трое, впереди начальник лагеря и еще двое американских офицеров. На обратном пути прозвучала команда «Запевай!» Мы возвратились в лагерь с песней, причем американцы шли во главе колонны. Было такое впечатление, что они — наши. Что они всерьез восприняли потерю нашего боевого товарища и сочли за честь быть допущенными к участию в траурном шествии. Мы ведь были молодыми людьми, 20–25 лет, и были обречены на пребывание в этом лагере за колючей проволокой, и никто не знал, сколько еще нам предстоит пробыть здесь. Да, мы целыми и невредимыми вышли из войны, но психологическая нагрузка, бесконечные думы о будущем, кошмары недавнего прошлого — все это рано состарило нас. Нам пришлось пожертвовать лучшими годами молодости. Мы уже в молодом возрасте успели постичь, что мы — всего лишь люди, с присущими им слабостями и заблуждениями, и неважно, какие ты носил погоны — генерала или же простого лейтенанта. Мы поняли и то, что душа человеческая, характер куда ценнее всех звезд на погонах, вместе взятых.

Внезапно в марте 1945 года был зачитан список — 250 человек офицеров. Укладывать пожитки и в дорогу. Нас переводили в другой лагерь.

После двухдневной поездки (около 800 километров по дремучему лесу) поезд остановился на просеке. Сойдя с поезда, мы сразу почувствовали жару. Вдали тускло поблескивали крыши серо-черных бараков. Это был лагерь Дермотт. Нам показалось, что нас вернули в депортационный лагерь. Ранее здесь размещались японские военнопленные — кровати короткие, мебель низкая.

Нас распределили по баракам. Бараки стояли на сваях высотой около метра, и группа бараков на несколько десятков человек (примерно поротно) была отделена от соседней заполненными водой канавами. Как вскоре выяснилось, лагерь этот не только стоял на сыром болотном грунте, но и был рассадником отвратительной лихорадки, в общем, мрачным местом. На этот раз никто из военнопленных нас даже не приветствовал, да и одежда на них выглядела совершенно жутко.

Всех тех, кто прибыл из лагеря Альва, собрали в пустом бараке. Немецкий полковник, как выяснилось позже, немецкий начальник лагеря по имени Отто прошествовал к подиуму, даже не взглянув на нас. Не представившись и не поздоровавшись. Это, разумеется, незамеченными не осталось. Какое-то время мы дожидались прибытия американской лагерной администрации. Немецкий и американский коменданты вполне по-товарищески поздоровались, после этого к нам, наконец, обратился и немец. «Господа! Если вы пока что не поняли, вы сейчас не на фронте, где у вас было в руках оружие, так что нечего и пытаться захватить инициативу в свои руки здесь. Если вы думаете, что вам это удастся, вы сильно заблуждаетесь». На этом его монолог завершился — двое из наших подхватили его, стащили с трибуны, вынесли во двор барака и там головой сунули в одну из заполненных водой канав. Уж сколько они его так держали, не скажу. Но больше никаких монологов мы от него не слышали.

В этом лагере собрали 7000 человек одних офицеров. Пестрая компания — нацисты, антинацисты, перековавшиеся в демократы и свободолюбивые австрияки. Да еще «ударная группа Эльстера» с их генералом во главе. Генерал-майор Бото Хеннинг Эльстер выводил арьергард отступающих из юго-восточной Франции немецких частей. 16 сентября 1944 года он без боя сдал американцам в плен 20 000 военнослужащих при оружии вместо того, чтобы попытаться пробиться к своим.

Большая часть военнопленных в этом лагере была деморализована и выполняла все, что прикажут. И, разумеется, лагерь был напичкан доносчиками. Так что никто здесь нас с распростертыми объятиями не встречал. Напротив, за спиной слышались словечки вроде «нацисты» и «милитаристы». На кого ни взглянешь, непременно наткнешься на недоверчивый взор. Ну а тех, кто еще сохранил хоть чуть достоинства, в упор игнорировали, и они здесь в Дермотте погоды не делали. Постепенно весь лагерь превратился в подопытных кроликов, и сами американцы не скрывали своего презрения к пленным. Тут, по сути, и охранять было некого, не то, что в лагере Альва.

А в остальном жизнь была, как в обычном лагере. Образовывались музыкальные ансамбли, устраивались концерты, спортивные состязания. Все это скрадывало ужасающее однообразие бытия. Имелся и «университет», где что-то можно было изучать.

Я собрал вокруг себя молодых офицеров, своих единомышленников. Мы дискутировали о будущем, не считали эту войну проигранной, хотя на дворе уже был апрель 1945 года, надеялись на «чудо-оружие» и на возможный коренной перелом. Мы внимательно следили за событиями в Европе в тщательно отобранных газетах и журналах. Из одной газеты на немецком языке я узнал о захвате союзниками Хильдесхейма, там были помещены фотоснимки превращенного в руины города. Из комментария стало известно, что дома на окраинах города уцелели. Со дня прибытия в Америку я не получил ни строчки из дому. Я даже не знал, живы ли мои родители или же погибли во время бомбежек. И в особенности по вечерам меня охватывала страшная ненависть ко всему, прямо или косвенно связанному с Америкой. У меня был адрес моего двоюродного брата Иоахима. Тот, тоже лейтенант по званию, находился в одном из лагерей в Египте в районе Суэцкого канала. Последняя военная операция, в которой он участвовал, проходила в составе дивизии «Герман Геринг». Мы списались. Но и он тоже понятия не имел о судьбе моих родителей, как, впрочем, и своих.

Это произошло во время обеда несколько недель спустя после нашего прибытия в лагерь Дермотт. Прямо к столовой подогнали несколько крытых грузовиков, и американские солдаты с оружием вошли в зал столовой. Тут же стали выкликать военнопленных пофамильно. Те, чьи фамилии были названы, сразу же усаживались на грузовики. Все люди были из лагеря Альва, не стал исключением и я. Нас увозили без личных вещей и доставили куда-то на самый край лагеря. В особый его сектор. С четырех сторон охранные вышки, все освещено прожекторами. И двойной ряд колючей проволоки ко всему иному и прочему. Наши личные вещи грузили остававшиеся в лагере, наверняка американцы его переворошили, как полагается, и только потом доставили нам.

Один из наших товарищей, которого тоже оставили на прежнем месте, вопреки запрету администрации подошел к забору, чтобы вручить одному из наших письмо из дому. И в тот момент, когда он перебрасывал письмо через ограждение, часовой на одной из вышек открыл по нему огонь. Парень скончался от потери крови — никому не дали даже подойти к нему и оказать помощь. Мы просто озверели, — встав у лагерных ворот, мы во все горло стали распевать солдатские песни.

И только несколько часов спустя после продолжительных переговоров разошлись.

Теперь нас изолировали на площади 150 х 150 метров отдельно от остальной территории лагеря, и, как вскоре выяснилось, это ознаменовало наши самые «прекрасные времена» в плену.

Нас было 250 человек со сходными взглядами и убеждениями, и каждый был готов на все ради своего товарища. Мы обставили бараки мебелью, которую сколотили сами, а одежду пришлось шить из простыней. По вечерам и до глубокой ночи мы резались в скат или доппелькопф. В одном из помещений положили доски и играли на них в настольный теннис, в общем, обеспечивали себе и физическую нагрузку. Больше всего хлопот доставляли климатические условия. Высокая влажность воздуха, эти внезапные, как снег на голову, ливни, после которых лагерь заливало так, что приходилось передвигаться по колено в воде несколько дней. На высокой лагерной ограде неизменно восседали огромные грифы с голыми шеями, создавалось впечатление, что и они следят за нами.

И у нас решили устроить «университет», и те, кто по различным причинам не сумел получить обязательное среднее образование дома, получал такую возможность. Недельный план был таков: 4 часа немецкого, 2 часа истории, 2 часа географии, по часу французского, математики и английского, по 2 часа физики, химии и биологии, а также физкультура и один час музыки. Выпускные экзамены были назначены на 15 июля 1945 года, а аттестаты нам вручили 18 июля.

Потом дали возможность изучать и машиностроение. Теперь уже томиться от безделья не приходилось — дни были заполнены учебой до отказа.