Арман Лану - Майор Ватрен

• Название: Майор Ватрен
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Журнал “Иностранная литература”, №№ 8–10
• Жанр: Проза
• Год: 1957

Роман «Майор Ватрен», вышедший в свет в 1956 году и удостоенный одной из самых значительных во Франции литературных премий — «Энтералье», был встречен с редким для французской критики единодушием.

Герои романа — командир батальона майор Ватрен и его помощник, бывший преподаватель литературы лейтенант Франсуа Субейрак — люди не только различного мировоззрения и склада характера, но и враждебных политических взглядов. Ватрен — старый кадровый офицер, католик, консерватор; Субейрак — социалист и пацифист, принципиальный противник любых форм общественного принуждения. Участие в войне приводит обоих к тому, что они изменяют свои взгляды. В романе ярко показано, как немногословный, суровый майор Ватрен вынужден в конце своего жизненного пути признать несостоятельность своих прежних убеждений. Столь же значительную эволюцию проделывает и Франсуа Субейрак, который приходит к выводу, что в мире, где он живет, нет места пацифистскому прекраснодушию.

Многие проблемы, над которыми так мучительно бьются герои романа Лану, для советских читателей давно решены. Это, однако, не снижает интереса и значения талантливой книги Лану; автор сумел убедительно показать поведение своих героев в условиях, когда каждому из них пришлось для себя и по-своему решать, как говорят, французы, «конфликты совести», поставленные перед ними войной.

---

Франсуа раньше никогда не слыхав, чтобы Ватрен говорил так много подряд. Это, наверно, следствие пережитого им горя.

Они подходили к песчаному холму, на котором располагался III блок. Франсуа почтительно слушал.

— Так вот, я и задаю вопрос моим офицерам. Или, например, священнику, вам. Как говорится, — молодежи. В дни моей юности не было, знаете, молодежи. Вот почему вопрос о револьвере не выходит у меня из головы.

Франсуа сделал усилие над собой.

— Это сложный вопрос, господин майор, я и сам в нем как следует не разбираюсь. Вот в чем дело: я ненавижу войну.

Ватрен что-то невнятно проворчал.

— Я ненавижу войну. Я готов был умереть, но я не хотел убивать. Я ненавижу даже охоту. У меня не было револьвера потому, что я не хотел убивать.

— Но ведь вы были хорошим офицером, вы отлично командовали. Значит, вы считали правильным убивать при помощи других? Так что ли?

«Черт подери, — подумал Франсуа, — он прав». Позиция, которой он так долго придерживался, была просто идиотской, чистым фанфаронством, годным только для установления алиби. Противоречивость ее никогда не представлялась ему с такой ясностью. «Да, это алиби, придуманное для того, чтобы не смущать мой пацифизм».

Он попытался объяснить:

— Я знаю, господин майор, — это было очень глупо. Но есть множество людей, которые едят цыплят, хотя ни за что не смогли бы зарезать цыпленка. Когда я был моложе, я ходил на охоту. Я очень любил охоту, но я всегда предпочитал поднимать дичь и никогда не стрелял сам. А ведь рябчик с капустой — это очень вкусно.

— Да, очень, — сказал майор.

— Господин майор, я знаю — все, что я вам сейчас говорю, очень нелепо, но тогда мне это нелепым не казалось.

— В этом не было ничего нелепого, Субейрак. Одно время мне даже приходило в голову, что все это является ловким трюком, который придумал какой-нибудь старый, опытный вояка, а теперь повторяет молодой офицер. Знаете, есть ведь такие военные трюки…

Он продолжал вполголоса:

— Дело в том, что в значительной части ваш авторитет у солдат объясняется именно этим. Нет, это не было нелепо. Я даже хотел сделать вам замечание по этому поводу. И не раз. На передовых. В тот день, когда сгорела рига, в Лотарингии. Я воздержался. Я хотел подождать, чтобы быть уверенным. Я был прав. Я говорю — авторитет, в точности, как Бертюоль, который прогуливался под обстрелом, покуривая сигарету и разговаривая с солдатами изысканным слогом.

Они подходили к I блоку. Земля под ногами была покрыта хвоей. Солнечный луч напомнил о летних каникулах.

— Господин майор, когда меня мобилизовали, я думал, что речь идет о… о европейской гражданской войне, о чем-то столь же нелепом, как война между Северными и Южными штатами. О самоубийстве Европы. Об этом уже говорили тогда…

Он продолжал глухим голосом с горечью:

— …но не так, как сейчас. Европа Морана и Жироду. Европа Веймара и экспрессионистского театра. Кроме того, я впоследствии много думал о том, что такое враг. Наследственный враг. Фон-Шамиссо не является моим наследственным врагом. Враг — это…

Они снова проходили мимо русских. Опорожненная телега стояла с задранными к небу оглоблями, напоминая жука, прозванного в народе богомолом. Живые русские пленные засыпали известью мертвых русских пленных.

— Семнадцатый, — сказал по-прежнему неподвижно стоявший пехотный офицер.

— Вот он, враг, — резко сказал Ватрен. — Бош. Презренный методический убийца. Они убивают по тридцать человек в день.

— Для меня враг тот, кто унижает человека, — сказал Франсуа.

— А те, кто вот так швыряют людей, будь они хоть язычники, швыряют голыми, как собак, в песок и в негашеную известь, — они не унижают человека?

— Конечно да, господин майор.

Ватрен вздохнул. На этот раз он первым пошел дальше.

— Но, — сказал Франсуа, — может быть, это лишь временно? Может быть, завтра врагом будет кто-нибудь другой? Враг не может быть наследственным, или же вы виновны в такой же степени, что и он.

Майор не ответил на этот выпад. Высказывая свою мысль, Франсуа не имел в виду Ватрена. Он испугался — уж не обидел ли он его. Но майор не рассердился.

— Я возвращаюсь к вопросу о револьвере, — упрямо продолжал Ватрен. — На вашем опорном пункте были гранаты. Вы бросали гранаты. Собственными руками.

— На меня напали.

— Вы признаете законную самозащиту?

— Конечно, господин майор.

— И для государства — тоже?

— Да, господин майор.

— Тогда почему же вы не носили револьвера, коль скоро мы находились в состоянии законной самозащиты?

— Я вам говорил об этом, господин майор. Я был полон противоречий. Сейчас я начинаю понимать, что человек всегда полон противоречий. Всегда. Это признак того, что он настоящий человек.

— Очень важная мысль.

— Сейчас я во власти других противоречий, господин майор. Конечно, для вас, солдата, жизнь всегда была ясна…

— Нет, — сказал Ватрен. — У меня тоже есть свои противоречия.

Это прозвучало неожиданно.

Прогулка продолжалась. Они подходили к лагерному управлению. Оттуда вышел фон-Шамиссо и поздоровался с Субейраком. Ватрен сделал вид, что ничего не заметил. Франсуа быстро заговорил:

— Фон-Шамиссо — враг? Это первый немец, которого я знаю, хотя я веду войну с ними. Шамиссо мог бы быть моим другом. В большей степени, нежели фабрикант-кожевник из моих родных мест, который нещадно эксплуатирует своих рабочих. Я стал пленным так же, как был награжден — не видя ни одного немца! На опорном пункте, когда я бросал гранаты, я видел лишь тени.

— Я должен вас избавить от заблуждения. Вы были награждены, голубчик, вовсе не за то, что отбили гранатами атаку неприятеля, а за то, что разместили ваш командный пункт в воронке, где незадолго перед тем погибло три человека.

— Вы знали об этом, господин майор?

— Я ждал лишь предлога, чтобы представить вас.

Они продолжали прогулку. Из окна «штубе» 17-4 Ван сделал знак рукой. Франсуа крикнул:

— Я пройдусь еще раз. У тебя что-нибудь срочное?

— Нет, — крикнул в ответ Ван.

— Странно, — сказал майор, — вы один из лучших молодых офицеров, которых я встречал за время своей службы. Это у вас в крови, конечно? Хотя вы сами этого не знаете.

— А что толку?

— Боши проиграют войну. Нужно будет закончить ее. Вы — штатский человек, преподаватель, атеист…

— Я не атеист, господин майор.

— Да, вы ходили на мессы в батальоне. Чтобы доставить мне удовольствие. Потому что я говорил, что месса входит в число служебных обязанностей. Нет, не спорьте. Доказательство: вы ни разу не причащались.

— Можно, не будучи католиком, не быть и атеистом.

— Ах да, — сказал майор. — Знаю. Обычно те, кто так говорит, обманывают сами себя. Они или католики или атеисты, сами того не сознавая… Вернемся к револьверу. Почему вы все-таки обзавелись им?

— Потому что мы подверглись прямому нападению, — сказал Субейрак.

— А карабин?

— Я обменял револьвер на карабин, когда увидел, что теперь надо не командовать, а самому с оружием в руках делать свое дело. Я предпочел карабин.

— Почему?

— Потому что от него больше пользы, господин майор.

— Но не при внезапных схватках. Вот, например, в Вердене, в семнадцатом году. Нет.

Он тяжело дышал, поднимаясь по песчаной дороге ко II блоку. Франсуа в раздумье продолжал:

— Возможно, здесь было что-то показное. Демагогическое. Ведь карабин — солдатское оружие. Да, существовало и такое соображение…

— Если бы все антимилитаристы походили на вас, — сказал майор, — я бы тогда…

Он закашлялся. Франсуа был уверен, что майор кашлял нарочно. Долго они шли молча. И в третий раз они увидели русских. В первой яме слой извести уже почти сравнялся с землей. Во второй яме оставалось еще свободное место, третья яма быстро увеличивалась. Русские пленные приблизились к французскому лагерю. Некоторые из них потирали рукой живот. Конвоир как будто ничего не замечал. Франсуа вынул пачку сигарет, вложил в нее камешек и бросил. Другие французы кидали куски хлеба. Русские на лету хватали все, что им переправляли. Но сигареты им не удалось поймать — камень оказался слишком тяжелым, обертка разорвалась, пачка упала между рядами колючей проволоки. Русский, который стоял ближе всех, в отчаянии пытался, лежа на земле, дотянуться до нее, но не смог. Сердце Франсуа бешено стучало. Конвоиры с криком набросились на русских, отогнали их к телеге. Тот, кому Франсуа бросил пачку, получил удар сапогом, заставивший его подскочить каким-то нелепым прыжком. Фриц в ярости орал, угрожая винтовкой и русским и французам, несуразный и смешной, несмотря на весь ужас этой жестокой сцены. Русский присоединился к своим товарищам, бросив на Франсуа долгий, полный безнадежности взгляд.