Арман Лану - Майор Ватрен

• Название: Майор Ватрен
• Автор: Арман Лану
• Издательство: Журнал “Иностранная литература”, №№ 8–10
• Жанр: Проза
• Год: 1957

Роман «Майор Ватрен», вышедший в свет в 1956 году и удостоенный одной из самых значительных во Франции литературных премий — «Энтералье», был встречен с редким для французской критики единодушием.

Герои романа — командир батальона майор Ватрен и его помощник, бывший преподаватель литературы лейтенант Франсуа Субейрак — люди не только различного мировоззрения и склада характера, но и враждебных политических взглядов. Ватрен — старый кадровый офицер, католик, консерватор; Субейрак — социалист и пацифист, принципиальный противник любых форм общественного принуждения. Участие в войне приводит обоих к тому, что они изменяют свои взгляды. В романе ярко показано, как немногословный, суровый майор Ватрен вынужден в конце своего жизненного пути признать несостоятельность своих прежних убеждений. Столь же значительную эволюцию проделывает и Франсуа Субейрак, который приходит к выводу, что в мире, где он живет, нет места пацифистскому прекраснодушию.

Многие проблемы, над которыми так мучительно бьются герои романа Лану, для советских читателей давно решены. Это, однако, не снижает интереса и значения талантливой книги Лану; автор сумел убедительно показать поведение своих героев в условиях, когда каждому из них пришлось для себя и по-своему решать, как говорят, французы, «конфликты совести», поставленные перед ними войной.

---

Майор с досадой щелкнул языком.

— Не нравится мне это, — продолжал он. — Сплошная линия обороны прошлой войны обеспечивала безопасность куда лучше, чем теперешняя система…

Он остановился и посмотрел на лейтенанта.

— Сколько вам лет, Субейрак?

— Двадцать семь, господин майор.

— Двадцать семь…

Майор не отводил своего слишком проницательного взгляда, от которого Субейраку становилось неловко.

— В каком состоянии были солдаты после переправы?

— В отличном, господин майор. Если их снабдить…

— Да, если их снабдить.

— А между тем, господин майор, они понимали, насколько эта переправа бессмысленна.

Ватрен не ответил. Он взял вырезанную из «Пари-суар» карту фронта. Временами земля содрогалась, иногда глухо, иногда сильно, но всякий раз живот схватывала спазма.

— Наденьте каску, — сказал Ватрен без всякого выражения.

Карта из газеты вызывала в представлении Субейрака зáмок из песка, на который обрушивается морской прибой. Справа, на востоке, ничто не было затронуто. Там неприступной горной цепью пролегали первые укрепления линии Мажино. Но все, что находилось на севере и западе, превратилось в жидкое месиво — вода, грязь и кровь, как в ране Манье. Падение Бельгии повлекло за собой гибель Камбре, Амьена, Сен-Кантена.

Словно в порыве стыдливости, майор закрыл своей тяжелой рукой раненую часть карты, но Бове, Руан, Гавр были видны. «Они, конечно, пересекли Эн слева». Субейрак прикурил английскую сигарету. Оба они задыхались в этом убежище.

Вскоре на КП явился офицер из второго батальона. Они выдержали тяжелый бой. Майор Экем также не имел никаких вестей из штаба полка.

— Самое неприятное заключается в том, — сказал связной лейтенант, — что майор Экем не имеет никаких сведений и от дивизии, расположенной слева от нас. Там, слева, все совершенно затихло.

Субейрак ясно представил себе батальон, который крепко увяз на правом фланге и отбивается с помощью ручных пулеметов и гранат, а также взвод Ванэнакера, удерживающий шлюзы. Батальон дерется без «чувства тыла», и вдобавок оказывается, что он оголен слева. Мысль об этом была невыносима.

Пришлось организовать все заново, отвечать на запросы других рот, устанавливать связь по телефону, по радио и через мотоциклистов. Наконец, в час дня, в Бьерме началась контратака, прикрытая заградительным огнем. С КП видны были штук двадцать вражеских самолетов, которые кружились, как вороны; доносились орудийные раскаты. Один самолет загорелся и упал. Полчаса спустя связной из второй роты сообщил, что на шлюзах все восстановлено в прежнем виде. Противник оставил пленными сорок три человека, большая часть их отправлена в штаб полка в Перт, человек пятнадцать убитыми и двенадцать ранеными. Все в батальоне были на седьмом небе от счастья. Полк молчит, но, по крайней мере, он действует.

Примерно в шестнадцать тридцать бой возобновился, и на этот раз слева. Автоматы, орудия, артиллерия резерва — все пошло в ход.

Часов в пять из штаба полка, обливаясь потом, вернулся Гондамини. «Неземной капитан» и майор обменялись красноречивым взглядом.

— Субейрак, — приказал Ватрен, — пойдите узнайте, нет ли чего нового по радио.

Субейрак вышел из КП в бешенстве, уверенный, что «Неземной капитан» не захотел рассказывать при нем привезенные им новости. Франсуа направился в отделение радиосвязи. Сержант связи бился над приемником ЕК-17. Аппарат добросовестно потрескивал, но приема не было. Время от времени слышались хриплые позывные.

— Это зеленые, — сказал сержант. — Они разговаривают без шифра.

Он повернул ручку настройки, раздался громкий голос:

— …Прекратите бессмысленную войну, которую вы ведете лишь в интересах Англии. Сдавайтесь, чтобы вместе с Германией установить всеобщий мир… Храбрые солдаты…

Низкий голос грубо коверкал французскую речь. Затем заиграла пластинка и зазвучали слова, неуместные в этом мире крови, огня и напряженного ожидания: «Любовь не утомляет моего сердца». Кто-то из солдат стал насвистывать мотив песни.

— Выключить, — приказал Субейрак.

Сержант выключил радио. Он сказал вполголоса:

— Они недавно сообщили, что заняли Компьен. — В его голосе слышалось сомнение, впрочем не очень искреннее.

Компьен! Но ведь это далеко к югу от Ретеля! Словно глубокая рана зияет на левой стороне карты. Страшно взглянуть: карта как будто кренится и вот-вот упадет налево… Воспоминание пронеслось в голове Франсуа. Это было в Киршвейлере. Субейрак спал в покинутом доме. В крышу ударил снаряд. Во сне Франсуа услышал страшный треск и проснулся уже на полу. Он попытался подняться, но не смог. Это было ужасно. В темноте, еще не очнувшись от сна, он чувствовал, как его что-то тянет, хватает, толкает налево. Когда он нащупал фонарь и осветил комнату, то понял, что случилось. От удара треснули балки, на которых был настлан пол. Доски правой стены еще держались, а слева — обрушились прямо в подвал! И сейчас он испытывал точно такое ощущение, как тогда.

— Ставьте меня в известность, как только поймаете что-нибудь важное. Каждые полчаса старайтесь наладить связь с полком, — сказал Субейрак.

Он направился в медпункт.

Дюрру только что отрезал руку и бросил ее на разостланную газету. Франсуа стало дурно. Дюрру обернулся.

— Возьми у меня в кармане сигарету, — сказал он.

Франсуа повиновался и полез в карман врача, пока тот перевязывал стонущего солдата. Воздух был пропитан эфиром. Он вынул сигарету.

— Прикури, — сказал Дюрру, — и сунь мне ее в рот.

Франсуа подчинился, будто под гипнозом точных жестов врача. Когда он клал пачку обратно в карман Дюрру, то нащупал револьвер. Положительно Дюрру не расставался с хорошими привычками! Франсуа спросил:

— Как с Манье?

— Я велел принести его. Кстати, здесь он?

— Вон там, тот, с бедром.

— Один шанс из десяти.

— За то, что умрет?

— За то, что выживет.

Раздался стон.

— Глупец, — сказал Субейрак, — он тебя слышит.

— Идиот! — ответил Дюрру, по-прежнему стоя спиной к Франсуа.

Он кончил обработку культи.

— Вот у этого — восемь шансов из десяти. Кстати, ты не так уж плохо перевязал своего Манье. Но надо было давно ослабить жгут. Запомни, перевязывать надо немного выше и через каждый час на несколько минут отпускать, даже если кровь пойдет снова…

Дюрру, наконец, обернулся. Никогда он не казался таким рыжим. «Он посмотрел на солнце сквозь сито», — не преминула бы заметить бабушка Субейрака.

— Я устал — сказал врач. — Дайте таз.

Санитар принес облупившийся фаянсовый таз, и Дюрру стал мыть руки. Он тщательно мылил их, вода порозовела.

— Давай позавтракаем, — пригласил он Субейрака. — У меня есть потрясающий паштет из зайца. Я откопал его на вилле одного коллеги. Как положение на фронтах?

— Плохо. Но мы, разумеется, выправим его на Сене и на Марне.

Врач с насмешливым любопытством взглянул на Субейрака.

— Я, правда, считал тебя блаженным, но не до такой степени. Ты прямо вроде того парня, который написал вот это в «Пари-суар».

Дюрру вытащил из бумажника смятую газетную вырезку и прочитал с горьким торжеством:

— Один из видных репортеров имел беседу с раненым. «О, это пустяки, — сказал солдат, указывая на окровавленные бинты. — (Дюрру сопровождал чтение мимикой.) — Это ерунда! Подумаешь, рана! Но зато сколько немцев мы прикончили на наших позициях. Там остались десятки тысяч трупов. Десятки тысяч. — Его измученное лицо исказилось гримасой боли. Он прошептал: — Словом, там был настоящий компот». Это было напечатано в «Пари-суар» от 29 мая. Компот этой газеты стоит мармелада, которым нас кормили в войну 14-го года.

Дюрру продолжал вполголоса:

— Мы влипли, дурачок! Дело уже давным-давно проиграно. Все пошло только чуть медленнее, чем того ожидали наши правители, потому что… потому что находятся еще такие болваны, как ты, как наши ребята, как майор и как я сам, которые путают им карты… Да еще с пустыми руками. Много ли ты видел самолетов, с тех пор как мы сидим на реке Эн, а ну-ка, ответь?

— Ты говоришь, как «Радио-Штутгарт», — ответил Субейрак.

Эль-Медико поднес кулак к носу молодого лейтенанта.

— А как кулак говорит, ты знаешь? Он говорит, как ребята из Теруэля, которые взрывали немецкие танки бутылками горючей смеси!

Эль-Медико побагровел от злости. Он опустил кулак.

— Нас предали, — добавил он. — Даю тебе неделю, чтобы убедиться в этом. Ну, так ты не хочешь попробовать моего заячьего паштета?

— Не хочу, — сказал Субейрак.

— Тогда возьми одну банку с собой. Люблю тебя, дурака.

Субейрак взял банку. Он вдруг огорчился, как ребенок. Его восхищал этот человек, такой уверенный в себе, такой энергичный, сильный и такой невыносимый. Он ясно сознавал, что Дюрру и прав, и неправ в одно и то же время и что все гораздо сложнее. Кроме того, врач Эль-Медико имел при себе револьвер, а у него, Субейрака, револьвера не было. Он никогда не пользовался им. У него не было оружия даже тогда, когда он переправлял через канал своих зебр. Уже в этом сказывалась вся разница между ним и Дюрру.