Михаил Щукин - Рядовой случай

• Название: Рядовой случай
• Автор: Михаил Щукин
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988

Повести и рассказы Михаила Щукина посвящены современному сибирскому селу, острым нравственным проблемам, которые неизбежно встают перед людьми, живущими «в полную силу души».

---

16

И все-таки Поля дождалась его, долгожданного человека. Он пришел к ней, взял за руку и повел по деревне. Нет, не шли они, а плыли вдоль по улице, оставляя у встречных людей светлые улыбки и радостные вздохи. Поля слышала эти вздохи, видела улыбки, видела голубое небо, что опускалось до земли за холмом, и видела, как оставалась по левую руку Обь, такая же голубая, как и небо, как оставался по правую руку зеленый бор, а впереди, без ям и ухабов, ровно и просторно катилась широкая дорога. По ее обочинам догорали последним осенним цветом тоненькие березки.

Шагалось легко и свободно, нога не болела, и Поля не замечала своей хромоты и могла бы идти еще очень долго, без устали, не отдыхая, зная, что оставляет позади прежнюю жизнь, а впереди ждет ее совсем иная, непохожая на нынешнюю.

И ушла бы Поля, обязательно ушла, но наступило утро.

Солнечные лучи лежали на полу и дотягивались до сундука, на котором она спала. Одна светлая полоса притронулась к остывшей печке, и стало хорошо видно, что бок у нее не белый, а серо-засаленный, затертый спинами.

Поля осторожно спустила ноги с сундука и вздрогнула от тревожного предчувствия. Она не знала его причины, но сердце трепыхалось, не успокаиваясь. Чтобы успокоиться и чтобы вернуть пережитое во сне счастливое мгновение, Поля быстренько соскочила с сундука и с усердием взялась за уборку. Прибирала на столе, мыла посуду, выбегала на улицу трясти половики и чувствовала, как проникает сквозь платье острый холодок осеннего утра. Увлеклась и сон на время отдалился из памяти, прошла тревога. Но когда Поля все убрала, когда позавтракала и села читать, то слова, которые еще вчера так много говорили ей, стали вдруг сухими и мертвыми. Оказывается, тревога никуда не уходила, только ненадолго примолкла.

17

Лесосека гудела. От визжания бензопил, от треска падающих сосен и надсадного рева тракторов в ушах стоял сплошной гул, людские голоса звучали невнятно.

Кузьма сидел в кабине своего трактора, двигал рычагами и, прислушиваясь к реву мотора, никак не мог собраться с мыслями. Работа была ему сегодня не в радость. Заглушил трактор и выпрыгнул из кабины. Сел на пенек со свежим срезом, присыпанным бархатистыми опилками, закурил и стал оглядываться по сторонам. В конце деляны, откуда только что ушли вальщики, женщины собирали лапку, складывали ее в широкие мешки и относили к большой куче. Она высоко зеленела среди выруба, усеянного светлыми пятнами пней.

Кузьма внимательно смотрел на пни, на высокую кучу сосновой лапки, на свой трактор, а смотреть ему хотелось совсем в другую сторону — туда, где ходили с мешками женщины. Там была Фаина, и он хотел поговорить с ней наедине.

Долго ждал этого часа, с того самого вечера, когда разошлись они в разные стороны на берегу Оби. Ждал, чтобы сказать слова, которые не раз повторял про себя, избить и унизить ее этими словами. Час настал, а слов нет. Ни обидных, ни злых, никаких.

В детстве еще, когда отец отдал ему старенькое ружьишко, Кузьма в первый раз отправился на охоту в Коновальскую лягу. И там в первый раз выстрелил в нырка. Выстрелил и ранил его. Нырок скрылся под водой, прошло некоторое время, и он появился на другом конце ляги. Кузьма выстрелил и промазал. Нырок снова скрылся под водой и снова появился уже возле осоки, хотел затаиться под высокой кочкой. Но Кузьма его увидел и выстрелил. Он стрелял, пока не кончились патроны, а нырок то скрывался под водой, то появлялся снова. В конце концов Кузьма разделся и поймал его, обессиленного, руками. Вблизи птица оказалась совсем маленькой и жалкой: отвисало перебитое крыло, безвольно болталась опущенная вниз голова с серым клювом и уже затухающими маленькими глазками. Кузьма, глядя на нырка, вдруг заплакал, забыв, с каким азартом гонялся за ним и палил из ружья.

Что-то подобное испытывал он и сейчас.

Краем глаза заметил, что Фаина свернула в сторону, за невысокий осинник, обглоданный лосями. Поднялся и поспешил туда. Фаина услышала сзади шаги, обернулась и не удивилась. Только отодвинула от себя тяжелый мешок, словно он ей мешал. Лицо было спокойным.

— Здорово, Фаина.

— Здравствуй, Кузьма.

Он попинал сапогом прошлогоднюю расшеперенную шишку и, не зная, с чего начать, глухо забурчал:

— Поговорить с тобой хотел. Ну, по душам, что ли…

— Говори. Говори, Кузьма. Деваться некуда, буду слушать. По-твоему все вышло.

— Я не про то. Я сказать хотел… Ты бы завязала, дочка вон растет. Сама ж на себе крест ставишь.

— Кузьма, да неужели ты… забыл?

— Как сказать… Может, и не забыл. Только зла у меня теперь нет. Раньше ночи не спал, все думал — придет время, припомню. А теперь вот…

— Выселяют меня, слышал?

Кузьма сел на мешок и, глядя снизу вверх на Фаину, удивился, что она все еще красива. Правда, красота была последняя, линяющая, но все-таки это была красота, которой так щедро наделила Фаину мать. Не могли заслонить ее ни грязные кирзовые сапоги, ни фуфайка с торчащими на рукавах клочьями ваты, ни старая, обтрепанная шапка с завязанными назад клапанами.

— Из-за меня в «Снежинку» не ходил?

Кузьма кивнул.

— «Снежинка» меня и доконала. Даже не заметила, как сорвалась. А хотелось на меня, на нынешнюю, вот такую, поглядеть, а?

— Раньше хотелось. А сейчас… Помнишь, меня в прошлом году коником хлестануло. Думал — все, конец. Три месяца в городе, в больнице киснул, нагляделся там всякого. И доперло — жизнь у нас махонькая, как мизинец. Радоваться надо, что она есть. А мы мельтешим, мельтешим, глядь, а она пролетела, жизнь-то, пролетела и не порадовала, как могла бы. Ну, выплясалось у нас так вот, по-непутевому, что поделаешь. Нет ведь. Спать по ночам не мог, когда из города приехала, все дожидался, когда ты в разнос пойдешь. Теперь вот дождался, а толку? Разве радость есть от этого? Горе одно от этого! Две жизни, считай, зазря и фукнули. Ты свою прогуляла, а я свою втихушку прозлобствовал.

Сыро и холодно было в бору. Толстый настил осыпавшейся хвои, насквозь промоченный долгими дождями, отдавал прелью. На верхушках молоденьких осинок трепыхались последние листья, пытаясь оторваться и улететь, но, видно, такой удел был у них — мотаться здесь до самого снега, до морозов, а может быть, и до весеннего тепла.

— Что еще скажешь?

— Вроде все. То и хотел втолковать — бросай эту свистопляску.

— Эх, где ты раньше-то был. — Фаина попыталась улыбнуться, но ничего не получилось, лишь сморщились губы. — Спасибо на добром слове.

Отвернулась, ухватила наполовину набитый мешок, оттащила его и быстро, сноровисто стала обрывать ветки с поваленных сосен. Кузьма, не оглядываясь, пошел к трактору.

Рабочий день близился к концу, гул на лесосеке стихал, и становилось слышно, как в верхушках сосен шумит ветер.

До Оконешникова ехали, как обычно, на кузовной машине. Фаина сидела у заднего борта и хмуро отмалчивалась, когда мужики, приехавшие из соседнего района на лесозаготовки, стали набиваться в гости. Они подмигивали ей, отпускали соленые шуточки, обещали, что за приют расплатятся, как хозяйка потребует, хоть деньгами, хоть натурой. Фаине надоело слушать, и она остепенила мужиков матом. Те примолкли.

Машина остановилась у клуба. Кузьма первым перемахнул через борт, присел и растопырил руки — к нему косолапил, шлепая голенищами большеватых резиновых сапог, младший сынишка. Он крепко ухватился за отцовскую фуфайку, швыркнул застуженным носом и притих.

Фаина отвернулась, прижмурила глаза и крикнула приезжим мужикам, которые направлялись к магазину:

— Ваша выпивка, моя закуска, можно и в гости.

— По рублю, да в баню тазики катать, — отозвался один из них, и мужики весело захохотали.

18

Весь день Вася пытался найти денег на опохмелку. Наступил вечер, а денег не было. И он снова не осмелился попросить у Поли. Сидел за пустым столом в чисто прибранной комнате, иногда поднимал голову и тоскливым взглядом обводил углы. Когда стало уже совсем невмоготу, Вася снял накидку с баяна и понес его продавать в «Снежинку». Перехватил испуганный взгляд Поли, споткнулся у порога и быстро прошмыгнул в двери.

В «Снежинке» был обычный вечер. Галдели мужики, толпясь за пивом, под потолком густыми сизыми клубами плавал табачный дым и стоял удушливый, злой запах перегара. Васю с баяном встретили хохотом. И он сразу понял, что покупать никто не будет. Поставил баян в угол и стал метаться от одного столика к другому, надеясь, что ему от кого-нибудь перепадет дармовщинка. Но его никто не угощал. Вася переминался с ноги на ногу, кусал губы от нетерпения и обиды и ненавидел всех, кто был вокруг. В это время с красной полиэтиленовой канистрой пришел за пивом Жохов. Вася остановил его.

— Выручи до завтра, тройку, завтра отдам.

Жохов отодвинул его в сторону и молча прошел мимо. Вася догнал его и уцепился за рукав.