М. Эльберд - Страшен путь на Ошхамахо

• Название: Страшен путь на Ошхамахо
• Автор: М. Эльберд
• Издательство: Эльбрус
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1980

Первый роман молодого прозаика воссоздает историю Кабарды XVI–XVIII вв., повествует о героической борьбе адыгов за свою независимость от Крымского Ханства. В книге описаны истоки отношений между горцами и Россией, быт и обычаи адыгов Кабарды.

---

— Как же мы тебя, драгоценный, отпустим? — с притворным изумлением спросил Нартшу. — Ведь вся Кабарда мечтает тебя увидеть!

Желтые глаза Алигоко закатились, рот оскалился редкими острыми зубами, а тело стало потихоньку сползать с лошади.

Жарыча подхватил его, не дал упасть.

— Чего это с ним? — удивился Куанч.

— Чего, чего! — буркнул Жарыча. — Со страху это он обмирает. Первый раз такое у кабардинцев вижу…

* * *

То «побоище», которое Сана предрекала Кубати, Хатажуков устроил парню в утро суда над беглым князем.

Кубати не очень рассчитывал на благоприятный исход неприятного разговора, но все же был разочарован почти до отчаяния.

— Как ты только мог подумать об этом?! — искренне недоумевал Кургоко. — Неужели твоя кровь ни о чем тебе не говорит? — (В кунацкой тлекотлеша Быкова, у которого гостил князь-правитель в ожидании Кубати и Тузарова, они сейчас были вдвоем, никто им не мешал.) — Недоставало еще, — продолжал князь, — чтобы внуков моих называли «тумовыми»[186].

— Разве достоинства людей определяются не их делами? — тихо спросил Кубати.

Хатажуков снисходительно усмехнулся:

— Было бы, конечно, правильнее ценить людей не по происхождению и не по платью. Однако век наш не прост. Есть вещи, с которыми наше сословие никогда не примирится.

— А если все равно поступить по-своему? — упорствовал Кубати.

— И думать не смей! — рассердился Хатажуков. — Тебе еще встретится в жизни не одна вот такая «голубка с белой шейкой», как в песне поется.

Кубати решил, что на первый раз достаточно, и больше возражать не стал. Будет новый случай и тогда… Как действовать «тогда», он потом придумает…

Хатажуков немного смягчился и сказал напоследок:

— Эх, ты! А еще «бесстрашно смотрящий железу в глаза!» — он имел в виду кузнечное мастерство сына, а может быть, и ратные его подвиги. — Пошли, нам пора. Твой друг Алигоко, наверное, заждался.

* * *

На пригорке, под раскидистыми ветвями старой дикой груши, предстал перед высоким мехкемом преступный пши Алигоко. Суд состоял из двух человек: «уали» — старшего по возрасту князя (в ближайшей округе им оказался один из братьев Ахловых) — и представителя тлекотлешей (так называемый «кодзь» — «добавка»). Эту обязанность исполнял сегодня Инал Быков. Ахлов чувствовал некоторую неловкость: сам этот мехкем — установление сравнительно недавнее, да к тому же никто не мог припомнить, чтоб хоть когда-нибудь суду приходилось решать участь князя.

И вот предстал… Нет, не совсем предстал — Алигоко сидел на пне, покрытом буркой, и опасливо косился по сторонам. У него за спиной на длинной грубой скамье восседали десятка полтора князей и первостепенных уорков. Среди них, в центре, — Хатажуков. Были здесь Канболет Тузаров, Джабаги Казаноков. Исламбек Мисостов тоже был. Рядом с Хатажуковым сидел кадий из Крыма. Стояли поблизости молодцы из знатных родов. Здесь же Кубати о чем-то перешептывался по-татарски с тем самым грамотеем, что так неудачно сопровождал кадия.

Собралось и множество простого люда, окружившего высокий мехкем в почтительном отдалении.

Сначала от Шогенукова потребовали рассказа о том, что произошло семь лет назад, как погибли братья Исмаил и Мухамед Хатажуковы и Каральби Тузаров.

Алигоко не решился повторять свою старую клевету. Теперь он все валил на Мухамеда. Тот, мол, «по бешенству своего естества», поругавшись с братом, нанес ему смертельный удар. Шогенуков не успел его удержать. Затем Мухамед ринулся на людей Тузарова и сразил почтенного тлекотлеша. Шогенуков опять не сумел его удержать. Затем Мухамед бросился разорять дом Тузарова, хотел завладеть этим чудо-панцирем (панцирь стоял на столике-трехножке перед Ахловым и Быковым) и убить Канболета, чтоб сразу же избавиться от кровника. Шогенуков ехал с ним и всю дорогу пытался его удержать, но… это ему не удалось. Затем уже Канболет и Мухамед встретились и… в честном бою… Шогенуков тут уж совсем ни при чем…

Толпа, боявшаяся до сих пор проронить хоть слово из речи Вшиголового, всколыхнулась, тихо зашумела:

— Сам теперь от лжи своей отрекается!

— А бедный Тузаров? Семь лет было кровью испачкано его честное имя!

— И снег настолько бел не бывает, чтоб пес его не сумел загадить!

— Эй, тише! Кубати говорит. Свидетель единственный…

Кубати отчетливо и толково дал понять, как на самом деле вел себя Алигоко: если Мухамед был порохом, то Алигоко — тлеющим фитилем. А что касается панциря…

Шогенуков вскочил и протестующе поднял руку:

— Можно ли принимать на веру эти слова? Он тогда еще совсем ребенком был, а потом семь лет ехал на чужой арбе и все тузаровские песни выучил наизусть!

Ахлов расправил пышные свои усы и важно изрек:

— Да… дело это темное. До конца его трудно прояснить. Но главное князь Алигоко теперь признал, что не Тузаров был виновен в той самой резне…

— Князь Алигоко — человек умный, — послышался насмешливый голос Джабаги. — Он знает, что явную клевету опровергнуть гораздо легче, чем отделить правду от лжи, особенно там, где правда и ложь искусно перемешаны.

Толпа встретила высказывание своего любимца одобрительными возгласами:

— Правильно, Джабаги!

— Сильно сказано!

— Джабаги — наш!

Ахлов и Быков выжидательно посматривали на Кургоко.

— Мехкем хочет, чтобы я сказал, — князь поднялся ео своего места. — Не стоит больше говорить о делах, касающихся семей Хатажукова и Тузарова. Слава аллаху, кровной вражды между нами не ожидается. Поговорим наконец о подлом предательстве Алигоко. Какое у него может быть оправдание в том, что он изменнически предупредил Алигота-пашу о нашем нападении и помог ему бежать? Чем он ответит за пребывание во вражеском стане, за разбойный налет на дом лучшего в Кабарде оружейника Емуза и убийство этого достойного человека?

Ахлов, мучаясь от того, что не он, сегодняшний уали, произносит столь веские, сурово-справедливые слова, да еще таким красивым и мужественным голосом, сердито закричал на обвиняемого:

— Чего молчишь? Отвечай!

— Отвечай! — потребовал и Кургоко.

— Отвечу! — взвился Шогенуков. — Если я был в дружбе с пашой, то разве не обязан был спасти его от гибели?

— Так почему же ты тогда не остался вместе с ним? — впервые подал голос Быков. — Почему присоединился к нам? Чтобы прознать о намерениях наших?

— Воллаги! Это меткий выстрел, — сказал кто-то из тлекотлешей.

Алигоко вспотел, хотя солнышко пряталось в облаках и было довольно свежо от ветерка, дующего с реки.

— Не по моей воле меня прибило течением к татарскому берегу, — оправдывался князь. — А кинжал против соотечественников я не обнажал.

Неожиданно для всех раздался визгливый смешок татарского кадия:

— Верно, не обнажал! — молчать подолгу кадий был просто не в состоянии. — Зато он давал хану очень дельные советы, как получше и побыстрее разорить Кабарду! А потом еще и подаренный хану панцирь выкрал обратно.

— Так что же, измена это или нет? — насупил белые брови Ахлов. — Отвечай, князь Алигоко!

— Пусть про Емуза еще скажет! — крикнули из толпы.

— Да, — важно кивнул уали. — И про Емуза.

— Нет на мне вины в смерти Емуза! — горячо запротестовал князь. — Это все Алигот-паша. Он хотел вернуть отнятые у него драгоценности!

— Хорошо ссылаться на мертвого, — сказал Хатажуков. — Мертвый не уличит во лжи.

С бугра сдержанно прогремел могучий голос Тузарова:

— Алигот-паша хотел забрать драгоценности, а Алигоко-паша — драгоценный панцирь.

— Я говорил всегда и теперь настаиваю, что панцирь должен по праву принадлежать роду Шогенуковых! — нагло заявил Алигоко.

— О твоих сомнительных притязаниях известно всем, — сказал Быков. — Но мы еще не кончили разговор о твоих предательствах.

— Но я ведь не убил ни одного человека! За всю жизнь — ни одного!

Казаноков первым нашел, что ответить на эти слова:

— Зато по твоей вине погибли сотни людей. В том, что у бочонка выломано днище, не меньше топора виновно топорище.

У Шогенукова было такое ощущение, словно он барахтается в воде, которая становится то нестерпимо горячей, то ледяной. Он делал отчаянные усилия, пытаясь выбраться на береговую отмель. Изредка ему удавалось вдохнуть чистый воздух, но вот опять его тянуло в водоворот и он захлебывался, обжигая легкие то ледяной стужей, то кипятком. Иногда в поле его зрения попадал Кубати, и мысль князя об известной ему тайне билась внутри головы, как куропатка в силках: он все еще не мог сообразить, каким же образом извлечь для себя выгоду из своей осведомленности. По пути с верховий Баксана он хотел было пригрозить Кубати (а еще лучше — Канболету) разоблачением, но побоялся. Было бы слишком опрометчивым требовать освобождения в обмен на обещание сохранить тайну. Всего вероятнее, размышлял князь, его бы не отпустили, а тут же, на месте, раздавили, как саранчу. Ясно, что Кубати поспешил бы навсегда заткнуть рот Шогенукову, ну а Канболет — и подавно. Вот если бы побеседовать и с каном и с аталыком где-то здесь и, разумеется, без свидетелей, потребовать затем помощи и… И получить опять-таки кинжал в глотку? А чем, кстати, ему грозит этот высокий дурацкий мехкем? Неужто смертной казнью? Да быть этого не может. Не должно. Нет, нет!