Маргарита Имшенецкая - Забытая сказка

• Название: Забытая сказка
• Автор: Маргарита Имшенецкая
• Издательство: Русский хронографъ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-85134-092-5.

Об ушедшей матушке России и Москве рубежа XIX–XX веков эта книга. Но рисует она не привычную нам бунтарскую и революционную эпоху, а крепкую своими православными устоями, истинно народную и многогранную русскую старину. И еще в книге — о даре умного сердца: умении любить близких радуя, а не раня. Эту непростую истину выстрадала главная героиня романа — Татьяна, под именем которой выступает уехавшая в эмиграцию писательница М. В. Имшенецкая.

---

Девочки с утра вызвались помочь Елизавете Николаевне в оранжерее. Никогда не было столько цветов, как в этом году, благодаря Диме. Я же сегодня с утра играла на рояле, с большим удовольствием; меня воодушевляло то, что я уже осилила больше половины присланных нот.

Но что это? По террасе шаги, ну конечно, кто-то подошел к дверям вестибюля. Но это не девочки! Летом в дом попасть можно через вестибюль, через столовую, через библиотеку, да из каждой комнаты есть двери. Это мы только зимой через кухню ходим, а сейчас весь дом нараспашку. Входная дверь вестибюля отворилась и закрылась. Я напряженно ждала еще мгновение, и высокий господин в сером пальто и в шляпе появился в вестибюле и направился в зал ко мне. Я чуть не крикнула: «Дима!». Но это был Борис.

Письмо двадцать шестое Опять Борис

Я была в капотике, и в весьма откровенном, с распущенными волосами. Любила я по утрам встать и сразу за рояль. В этих случаях Елизавета Николаевна обязательно приносила чашечку горячего кофе и мой любимый трехэтажный бутерброд и больше меня до завтрака не беспокоила. Понятно, что мое молниеносное бегство не должно было быть оскорбительным для Бориса. Кто же принимает гостей, да еще таких нежданных негаданных в костюме русалки. Убегая, в дверях я крикнула ему: — Пожалуйста, извините, через десять минут я буду готова. Ваши вещи, наверное, на вокзале? Я пошлю за ними.

Трудно объяснить то чувство, которое охватило меня в первую минуту, налетел хаос мыслей, и оборвалась нитка сосредоточенной воли, а в то же время что-то остро-неприятное пронеслось и застряло в моем сознании. Когда я очутилась за закрытой дверью зала, я прислонилась к ней всей тяжестью своего тела. «Что же первое?» — спросила я себя. Послать за Елизаветой Николаевной, второе — запереть комнату Димы, третье — одеться и через десять минут, самое большее через полчаса выйти к гостю и… Вот это-то «и» я постараюсь обдумать, пока буду одеваться. Но это было вовсе не так легко. «Зачем приехал? Почему не предупредил? Как всегда: проверить, застать врасплох», — проносилось у меня в голове, и еще некоторые мысли, которые я пока прятала. И все это кружилось, торопилось, толкалось на одном месте, а посему я ничего не смогла обдумать. Оделась, причесалась, но все еще медлила выйти. Елизавета Николаевна устраивает его в первой комнате от зала. Время идет… Я должна идти сейчас, сию минуту, и быть естественной. И что со мною, в самом деле? Ну, приехал и приехал, ведь принадлежит же он, если не к друзьям, то к очень старым знакомым, и раньше приезжал. «Но ведь мне больше всего не глянется, что я жду не сегодня-завтра Диму, и их встречи друг с другом, именно сейчас, не хотела бы». Вот это-то и было самое главное. Не существуй на свете Дима, ну приехал Борис, радости, правда, мало, но и горя нет. А сейчас, до чего же все это не во время.

В столовой приготавливали завтрак. Я нашла Бориса. Он медленно ходил по нижней террасе, заложив руки в карманы, это означало, что уже был не в настроении. Вы думаете, он любовался лесом, зеркальным прудом, или, Вы думаете, он глубоко вдыхал после вагона душистый весенний бодрящий воздух, или слушал, как разговаривает лес, и все пичуги, которых в нем было великое количество, и как во все это врывалась, как водопад, падающая вода на плотине, которая уже крутила колесо, заряжая аккумуляторную батарею? Да, конечно, их имение под Москвой с идеально вычищенными дорожками, без травиночки, усыпанные гравием или утрамбованные песком, с шеренгами аллей, как струн прямых и длинных, затейливых клумб цветов, конечно, и красивое, и даже прекрасное в своем роде, но все разбито, посажено по человеческому плану, вкусу и желанию. А здесь, у меня, как Бог создал, и каждый уголок тоже прекрасен, даже больше, в нем поэзия и волшебство. Я и раньше замечала, что Борис к природе, цветам, животным, да и ко многому равнодушен.

Мне до сих пор непонятно, как такой большой художник, как он, а также и Мишенька, скульптор, оба обладающие громадным творческим талантом, оба выражающие мысль, чувство, движение, настроение в холодных линиях мрамора, глины, или, как Борис, на куске полотна, так смело и легко распоряжаясь красками, выдавленными пестро на палитре, в то же самое время были невежды в познании природы, даже названия некоторых цветов им были не известны. Орхидея, роза, или цветы картошки производили на них одинаковое впечатление. Как будто понимание и восприятие того, что является прекрасным, им было отпущено не полностью, не все, а только частично.

— Я решил, — сказал Борис, вместо приветствия, — нарисовать Вас в меховой накидке на фоне природы, которую Вы так любите. Полотно, раму, даже мольберт я привез с собою.

— Вы желаете, чтобы я Вам позировала тотчас, или, может быть, мы сначала позавтракаем?

Наш обычный щетинистый взъерошенный тон сразу встал на рельсы. Я спохватилась.

— Пойдемте завтракать. Или после пути Вы хотите взять душ, ванну? — сказала я, заставив лицо и голос быть приветливыми.

Сухость Бориса граничила, если не с пренебрежением, то с полным безразличием ко всему окружающему. За завтраком обе Оли походили на двух птенчиков, нахохлившихся в непогоду. Да, это вам не Дима. Елизавета Николаевна знала Бориса чуть не мальчиком, а потому его мрачное настроение и трагическое выражение лица казались ей обычными и не мешали ей быть с ним приветливой и гостеприимной. Она умело навела разговор на общие темы о Москве, о знакомых, об его матери. Ее чудесные глаза говорили мне: «Не беспокойся, девочка, все будет хорошо». Она дала мне возможность собрать растрепавшиеся листики моих взбудораженных обеспокоенных мыслей, если и не в стройный порядок, то все же, согретая ее душевным теплом, я почти успокоилась. Милая, милая моя старушка, спасибо тебе за ласку, за любовь! Я крепко ее расцеловала, когда очутилась с ней вдвоем, мы хорошо понимали друг друга. Я чувствовала, что ее, не менее чем меня, взволновал неожиданный приезд Бориса. Ее старое опытное сердце прекрасно знало мои взаимоотношения как с Борисом, так и с Димой, хотя мы никогда об этом не говорили.

Сегодняшний день надо считать пропавшим, намеченная программа дня провалилась, а может быть, и следующего. Свобода посажена в клетку, а вежливость хозяйки должна ходить по канату с зонтиком, дабы не потерять баланс гостеприимства ни на минуту в отношении такого исключительного гостя, как Борис, которого ничего не занимало, кроме его очередного желания писать только мой портрет, только в меховой накидке, только на фоне природы.

Не прошло и часа после завтрака, рама была сколочена, холст натянут, место выбрано, и я была обречена на положение мумии часа на два, на три. Знакомое чувство раздражения против него заняло свое обычное место. Подумать только, понадобилось же специально скакать из Москвы, чтобы исполнить свой очередной каприз, не спрашивая модель не только о ее желании, но и не считаясь с ее временем, с ее собственными намерениями. Вот это характерный пример его чудовищного деспотизма, так похожий на тот, когда мне было восемь, а ему двенадцать лет. Наша первая встреча: он — нападающий и безапелляционно требующий, я — вооруженная до зубов, всегда защищающая свою свободу. После обмена колючими излияниями, мы обычно расставались на долгое время. Грохот приближающегося поезда переключил мои мысли. Слава Богу, он оказался на этот раз зонтиком, и я удержалась сей раз на канате гостеприимной хозяйки, улыбаясь насильно дорогому гостю. У меня все время вертелся в голове вопрос, как много времени возьмет быть истуканом, то есть позировать, но я воздержалась. «Помни, он твой гость».

Вечером, наверное, каждый испытывает минуту блаженства, вытянувшись на кровати, распустив все шнурки тела и мыслей, особенно после трудового дня, каковой выдался сегодня. Но это блаженство — одно мгновение. Мысль, которая Вас беспокоила и ходила с Вами весь день и засела в мозгу, она Вас будет мучить и эту ночь, и завтра, пока не назреет, и не отвалится. Но как отвалится? Вот в этом-то и есть вопрос. Безболезненно рассосется, или потребуется хирургия — неизбежная встреча Бориса с Димой? Как будет держать себя Борис? Что будет думать Дима обо мне и моих отношениях с Борисом, и еще его фраза: «Вы ведь не все рассказали мне о Борисе». Все это вместе занозой задевало, бередило меня, хотя совесть моя чиста, и мне нечего было прятать. Я дошла до того: «А что, если поссориться с Борисом? Это сделать очень легко и таким путем заставить его немедленно уехать». Но мне стало стыдно от этой мысли, и я отбросила ее. «Чему быть того не миновать». Отдадимся этой народной мудрости, а пока я буду гостеприимной хозяйкой, он все же мой гость.

* * *

Удивительно быстро работал Борис! За четыре-пять дней он сделал очень много. Правда, мучил меня по пять-шесть часов в день, хоть и с перерывами. Я оживала на портрете не только с каждым днем, а с каждой минутой. Мне казалось, что больше и делать нечего, но он был все еще недоволен. Сегодня перед Борисом находилась лишь моя оболочка в меховой накидке, позировала подлинная мумия, мысли бежали туда, в Москву. Уже вчера утром Дима был в Москве… Но успел ли заказать билет? А может быть, экспресс переполнен… Или он опоздал на поезд и, вообще, что-то случилось, или должно случиться? Сердце вздрагивало, усиленно билось при каждом шорохе, скрипе деревьев. Я напряженно прислушивалась, ловя шум колес, пофыркивание лошадей.