Маргарита Имшенецкая - Забытая сказка

• Название: Забытая сказка
• Автор: Маргарита Имшенецкая
• Издательство: Русский хронографъ
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-85134-092-5.

Об ушедшей матушке России и Москве рубежа XIX–XX веков эта книга. Но рисует она не привычную нам бунтарскую и революционную эпоху, а крепкую своими православными устоями, истинно народную и многогранную русскую старину. И еще в книге — о даре умного сердца: умении любить близких радуя, а не раня. Эту непростую истину выстрадала главная героиня романа — Татьяна, под именем которой выступает уехавшая в эмиграцию писательница М. В. Имшенецкая.

---

Итак, пришедшая крестьянка была матерью этого мальчика, которого она отправила в город учиться сапожному мастерству. Ей, оставшейся одной после смерти мужа, было очень трудно прокормить двух ребят. Я знаю, что не одну сотню дал ей Николай Николаевич. Благодаря ему она смогла починить избу, купить хорошую лошадь, корову и вообще встать на ноги.

— Сына своего возьми из города, он тебе хорошим помощником будет, — сказал ей Николай Николаевич.

О том, как ошалела баба, писать не приходится. Сметану мы съели, а яички Елизавета Николаевна сварила и выкрасила. Нашли мы с ней корзиночку, положили туда разноцветные яички, закрыли стеклянным колпаком и поставили Николаю Николаевичу в кабинет.

— Да, пожалуй, это самое щедрое по ценности вознаграждение, какое я когда-либо получал, — сказал он.

Или еще такой случай. Когда мне было семь лет, Николай Николаевич всегда брал меня с собой на масленичные увеселения; катанье с горы, карусели, и обязательно Петрушка, который всегда увлекал меня, а Николай Николаевич терпеливо выстаивал рядом со мной. Кроме того, он любил катать меня на тройках на масленицу. Ведь вот находил же он время побаловать меня. Господи! Вспомнить, чего он только не делал для меня! Обо мне же говорить стыдно, черпала я безгранично не только любовь его ко мне, но и всю душу его.

Возвращаюсь к нашей прогулке. Как только мы вышли из дома, к Николаю Николаевичу подошел какой-то человек, с которым он поздоровался за руку, как со знакомым, в моей детской памяти сохранилось, как я, сидя в санях, нетерпеливо посматривала, когда этот противный дядя уйдет. Еще запомнилось, что Николай Николаевич торопливо шарил по всем своим карманам, наконец нашел бумажник, так его и отдал, только какой-то конверт вынул, потом еще отыскал кошелек и его отдал, не открывая и не считая. Затем он заторопился ко мне и на ходу крикнул:

— Завтра утром привезите его к десяти часам в госпиталь.

Мы поехали.

— Ну, теперь, горячая голова, — обратился он ко мне, — больше никто нам, надеюсь, не помешает.

Накатались мы с ним досыта, приехали на ледяные горы. Вышли из санок, Николай Николаевич стал опять шарить по карманам.

— А ведь кошелька-то у меня нет, слушай, горячая голова, что мы будем делать?

— А что, брат, — обратился он к извозчику, — ты меня знаешь?

— Точно так, Николай Николаевич, очень хорошо. Вы моего мальчонку выправили.

— Значит, в участок не отправишь, городового не позовешь и срамить нас не будешь. А потому дай-ка нам еще; десятку, поди, наездил уже? Завтра швейцара Михалыча в госпитале спросишь, он тебе заплатит.

Как ребенок, я на это необычное происшествие реагировала только нетерпением. В голове были: горы, Петрушка — а главное, с Николаем Николаевичем всегда связана свобода, и все-все можно. Проси, чего душа хочет. Ну а повеселились мы с ним всласть!

Много еще примеров отзывчивости и доброты неизмеримой обнаружились после его смерти. Сколько студентов, в особенности медиков, училось на его стипендии. Он отдавал и не помнил, делал и забывал. Его левая рука не ведала ничего о правой. А к людям он вообще относился всегда дружелюбно.

Разве можно умолчать об его приятельстве со швейцаром военного госпиталя Михалычем? Николай Николаевич в шутку его звал «моя секретарша». Все знали, что только через Михалыча можно проникнуть к Николаю Николаевичу, даже в самое неурочное время, или найти его немедленно, или записаться сверх приема.

Все в один голос могли сказать, что Михалыч честности был необыкновенной и взяток, сохрани Бог, не брал. А ежели кто неопытный или богатенький совал ему, тут уж конец, не видать ему Николая Николаевича, изведет, пока тот не покается.

Служил он швейцаром в госпитале столько же, как и Николай Николаевич, больше двадцати лет. Был он женат, но жена ему изменила и бросила. «Женщины — это сор земли, хоть бы их и не было», — говорил он и платил им презрением, а всю теплоту, чистоту души своей отдавал Николаю Николаевичу без остатка. Свою казенную квартиру главного врача Николай Николаевич отдал одному многосемейному доктору, ординатору госпиталя, а сам поселился в маленькой квартирке, где помещался и Михалыч. Квартирка эта была при госпитале, а потому оба солдата, главный врач и старший швейцар, всегда были на своем посту.

Михалыч по собственной инициативе следил за чистотой и порядком в квартире, следил за бельем, пришивал оборванные пуговицы, и если носки невозможно было заштопать, то требовал деньги и покупал новые. Также он проделывал и со всем остальным бельем. Знал все вкусы, привычки, он был на стоящей заботливой нянькой. Вел кассу хозяйственных расходов и каракулями писал отчеты, которых Николай Николаевич никогда не читал. Михалыч оберегал Николая Николаевича от излишних посетителей. Поначалу Михалыч очень неохотно пропускал студентов, и вышло так, что Николай Николаевич узнал об этом.

— Слушай, Михалыч, ты что же это, брат, студентов гонишь, не пускаешь?

— Эх, Николай Николаевич, да с них завсегда начало всех безобразий.

— Да ведь они по делу приходят, и все больше медики, будущие доктора. А вот я возьму и поступлю снова в университет и буду студентом, так что ж, ты и меня выгонишь?

Последнее было так неожиданно и так подействовало на Михалыча, что открыло свободный пропуск студентам. Все же вслед им он всегда ворчал.

— Долго-то не калякайте, устал он, три операции сделал, да больных много сегодня было.

После смерти отца, когда Николай Николаевич переехал к нам, Михалыч похудел, не ел, не пил, затосковал и заболел. Кончилось тем, что нашлась у нас комната, и старик, ему было лет шестьдесят, переехал к нам и продолжал так же быть верной нянькой Николая Николаевича. К Маше относился пренебрежительно, к Елизавете Николаевне — снисходительно, к моей матери — почтительно. Я же, кажется, была единственной, которую Михалыч не относил к категорий женщин. Знал он меня с пеленок, звал «дитя», говорил на «ты» и даже, по-видимому, питал некоторую нежность.

Все его разговоры не с господами начинались и кончались: «Вот мы с Николаем Николаевичем ужо…» — не то решим, не то сделаем, или отменим, или оставим так: «Это ни к чему». Прожил Михалыч у нас в доме еще лет десять-двенадцать и умер на моих руках.

Еще расскажу Вам о докторе Сергее Сергеевиче Новикове. Сын бедного многосемейного почтового чиновника, какого-то очень маленького уездного городка, он мальчиком тринадцати лет пришел пешком в наш большой город учиться. Знакомых никого, денег ни копейки, хотелось есть. Была осень, холодно. Сережа дрожал, хотя и был в ватной кацавейке не то матери, не то бабушки. Он притулился между колоннами, в нише, в подъезде большого здания и решил там переночевать. Забрался подальше в угол, в темноту и почти что заснул, да какой-то наглый черный пес поднял такой лай, что не прошло и минуты, как перед мальчиком стоял с медалями на груди, высокий дядя. Он потащил его за рукав к свету.

— Ты это что тут делаешь? Тебе тут не ночлежка. Или ты…

Но не успел он кончить, как подошел другой дядя, который ввел мальчика в подъезд, сбросив с себя на руки дяде с медалями пальто, а с Сережи шапку и кацавейку. Потом, взяв его за руку и ласково сказав: «Пойдем», увел его в свою квартиру. Дядя с медалями был Михалыч, а добрый дядя — Николай Николаевич, который определил Сережу в четвертый класс гимназии, куда он оказался хорошо подготовленным. Окончив блестяще гимназию, он поступил в университет в нашем городе, на медицинский факультет. Ему потом предлагали перейти в Военно-медицинскую Академию, но он отказался:

— Там нет такого профессора, как Николай Николаевич.

Все свое свободное время он не выходил из госпиталя, исполняя охотно и радостно всю черную работу, был одновременно санитаром, сестрой и негласным ассистентом при всех сложных операциях, совершаемых Николаем Николаевичем ежедневно.

Николай Николаевич полюбил Сережу, оценил в молодом враче огонек служения и любви к больным, находил его высокоталантливым и видел в нем будущее светило. Много было питомцев у Николая Николаевича, не счесть их, но Сережа был избранным любимцем. Молодой врач платил сторицею, его обожаемый профессор был для него всем.

Еще много фактов можно было бы рассказать про Николая Николаевича, и везде и во всем сквозила доброта, незлобивость, готовность всегда, без колебаний, без отказа, без всякого расчета, выгоды, обслужить, помочь, быть полезным. Да, наш русский врач, русская сестра милосердия несравнимы, неповторимы.

Со слов матери и самого Николая Николаевича я расскажу Вам о встрече и дружбе, нет, больше — о братстве Николая Николаевича с моим отцом в течение многих лет. В Петербурге шли гастроли певца Давыдова (это то же, что в наше время Шаляпин), публика с ума сходила. Мой отец не пропускал ни одной оперы с участием Давыдова. На этот раз, не успев заранее купить билет, он решил пойти в театр «на ура». Конечно, ничего не достал, даже у барышников. Все было распродано. Разочарованный он спускался с подъезда театра.