Яльмар Шахт - Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948

• Название: Главный финансист Третьего рейха. Признания старого лиса. 1923-1948
• Автор: Яльмар Шахт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9524-4975-6

Яльмар Шахт — один из крупнейших финансистов Третьего рейха, человек, с именем которого многие в Германии связывали свои надежды на стабильную жизнь, и тот, кто обеспечивал нацистов на их пути к власти поддержкой могущественных финансовых и промышленных кругов. Разочаровавшись в гитлеровской политике, Шахт оказался причастным к Июльскому заговору против фюрера, был арестован и содержался в концлагере до окончания Второй мировой войны. Мемуары Шахта — не только описание жизни автора, это мысли гениального финансиста об особенностях его эпохи. Прекрасный журналист и широкообразованный человек, Шахт живо и ярко описывает события, в которых принимал участие, и людей, с которыми его сводила судьба. Среди них Бисмарк, Мильеран, Пуанкаре, Гитлер, Геринг, Рузвельт и другие крупнейшие политические и военные деятели.

---

— Если рассуждать таким образом, — возразил отец, — то можно найти фундаментальные экономические проблемы даже среди бушменов.

— Убежден, — сказал я, — что найду их и среди бушменов. Цивилизация не создает новых проблем, просто она активизирует старые проблемы, вечные проблемы человечества…

Когда в дальнейшем я сталкивался с экономическими задачами, казавшимися очень сложными и запутанными, то представлял себе, как те же самые проблемы возникают у первобытных народов. Я вспоминал свои наблюдения жизни балканских народов и кавказских племен и через некоторое время неизменно подходил к тому, что мог бы назвать фундаментальными факторами политической экономии. Тогда прояснялась структура проблемы, а вместе с этим и возможность ее решения.

Постоянным напоминанием о той летней поездке в Боснию стал боснийский костюм, который я сделал на заказ и надел на Берлинский колониальный бал. Он произвел большое впечатление своей оригинальностью. Боснийские штаны по колено тесно облегают бедра, но скроены очень широкими книзу, так что там они чрезвычайно просторны. Ни один берлинский портной не выполнял такой искусной работы. Едва ли я нашел бы себе по фигуре боснийский костюм в театральной костюмерной. Я ходил по различным базарам в Сараеве, заглядывал в маленькие магазинчики с крышей, но без передней стенки. Когда проходил мимо палатки портного, меня внезапно осенила мысль спросить его, сколько времени потребуется ему для пошивки костюма.

— Когда вы уезжаете? — спросил портной.

— Послезавтра, — ответил я.

— Я успею к этому времени, — сказал портной и взял свой сантиметр. — Входите, господин, я сниму с вас мерку. Снимите, пожалуйста, брюки.

Я снял брюки, и он обмерил меня. Весть о том, что в мастерской портного стоит без штанов клиент из далекой Германии, промчалась словно молния. Жители Сараева не могли пропустить такого зрелища.

То ли боснийские портные слишком долго снимают мерки, то ли именно этот портной не хотел лишать своих соотечественников уникального зрелища, не могу сказать определенно. Во всяком случае, я долго стоял в неглиже перед большой толпой, которая не упускала возможности дать совет. Но костюм заслуживал продолжительной мерки. Он подходил мне идеально. Мне не пришлось стыдиться своего появления на колониальном балу с чубуком и в феске…

В 1908 году я вступил в масонскую ложу. Масонство было традиционным в нашей семье. Мой отец входил в американскую ложу. Прадед Христиан Ульрих Детлев фон Эггерс был одним из выдающихся масонов эпохи Просвещения.

Ни церемония вступления в старую прусскую ложу «Урания к бессмертию» (Urania zur Unsterblichkite) в Берлине, ни мой дальнейший опыт в масонстве не убедили меня в том, что моя немецкая ложа была опасной международной организацией, которая заставляла своих членов подчиняться какому-то сатанинскому ритуалу. Подобные утверждения являются частью грязных сплетен, сочиняемых определенными людьми, которые спекулируют на невежестве обывательских масс и их любви к жутким историям. Масоны были некогда общиной, которая решительно противилась любой религиозной нетерпимости. Воинственные акции масонов восходят к эпохе Просвещения. Когда эта борьба была закончена, значение масонов уменьшилось. Сохранившиеся ложи служат лишь гуманному праву и социальной активности в целях укрепления дружеских связей.

В том, что масоны в других странах действительно принимали иногда активное участие в политике, я убедился во время поездки в Турцию вместе с Рорбахом и Эрнстом Йеком в 1909 году. Моя берлинская ложа дала мне адрес аптекаря, который был масоном и жил в Салониках. Поскольку я плохо ориентировался, то зашел в магазин на главной улице и справился, как пройти к дому аптекаря. Не прошло и десяти минут, как магазин заполнился десятками людей, всеми как один масонами. Они спрашивали, что могут сделать для меня. Разом я установил контакты с многочисленными жителями иностранного города. Это оказалось весьма полезным. Мои новые друзья посвятили меня в подоплеку младотурецкого движения и его борьбы против абсолютистской султанской власти Порты.

Так я узнал, что все лидеры младотурок были масонами и их тайные встречи происходили под покровом ложи — единственного места, свободного от шпионов.

Этот случай заставил меня задуматься. Я осознал, что масонство — конечно, не в Германии, но в других странах — иногда используется в политических целях, и понял причину неприязни к масонству в определенных кругах. Тем не менее должен еще раз подчеркнуть, что условия в Германии другие. Масоны старых прусских лож поддерживали идею сохранения государства посредством монархии.

Из Салоник наш путь лежал в Константинополь, где мы встретили большинство младотурецких лидеров.

Что я действительно привез с собой из этой поездки — в дополнение к турецкой награде и обилию впечатлений, — так это крайне опасную форму малярии, которая, что любопытно, не беспокоила меня до моего возвращения на родину, когда она мне отомстила. Так как доктора затруднялись определить, что со мной делать, мое состояние здоровья ухудшалось с каждым днем и я еле избежал «лихорадки черной воды». К счастью, прибыл мой брат Эдди, взял на себя заботу обо мне и отстранил трех известных в Берлине специалистов, которые меня лечили. Вместе с Филалетесом Куном, знаменитым авторитетом по тропическим болезням, которого прислал Рорбах, Эдди удалось снова поставить меня на ноги. Эта болезнь больше никогда меня не беспокоила.

Глава 14 Моя семья

10 января 1903 года я женился на Луизе Сова, которую встретил семь лет назад в теннисном клубе. Мы обручились, когда мне было девятнадцать лет, а ей двадцать один. Затем, когда я вернулся годом позже с учебного семестра в Париже, мы расстроили помолвку. Мы поняли, что я слишком юн, чтобы брать на себя семейные обязательства. Наши отношения походили на те, что пережили мои мать и отец, — наша встреча состоялась после долгой разлуки.

Когда после перерыва в пять лет я увидел осенью 1902 года Луизу снова, то уже занимал блестящее положение. Я зарабатывал больше своего отца, и ничто не могло помешать мне завести семью. Луиза привлекала меня не меньше, чем в первый день нашей встречи. Мы возобновили прогулки по берегам Шлахтензее, катались вместе на коньках и вскоре были официально помолвлены.

К тому времени умер отец Луизы. Инспектор Сова в течение многих лет был непосредственным воплощением имперской власти в Потсдаме и, очевидно, в это время приобрел почти патологическое недоверие ко всему человечеству. Во всяком случае, он ревниво следил за своими двумя дочерьми. При его жизни мы с Луизой были вынуждены искать любое убежище для того, чтобы встретиться. Временами непоколебимое чувство приличия прусского инспектора уголовной полиции представляло для любящей пары трудное испытание.

Когда мы встретились снова, препятствий к быстрой помолвке больше не было. Практичная Луиза стала подыскивать квартиру, где мы могли бы жить. Когда она нашла в Берлин-Фриденау квартиру, которая мне понравилась, мы назначили дату свадьбы и поженились за двенадцать дней до моего двадцать шестого дня рождения.

Первый год нашей совместной жизни оказался богатым событиями. Я сменил политическую экономию на банковское дело, и в ноябре родился наш первенец — Инга.

Занявшись банковской деятельностью, я был вынужден много работать и уделял мало внимания своей первой семье. По утрам я ездил омнибусом — затем электрическим трамваем — в Дрезднер-банк, а вечером приходил домой и садился за письменный стол, чтобы писать обзоры книг и статьи в два «Ежегодника».

Не думаю, что я был покладистым мужем. Не в моем характере было вести комфортное буржуазное существование. Даже сегодня я честолюбив. В то же время я постоянно находился в поисках новых рубежей или был погружен в обдумывание собственных идей.

Луиза проявляла большое понимание значения моей работы. Она обладала даром легкой адаптации к любым обстоятельствам, была прекрасной домашней хозяйкой, глубоко заинтересованной в успехе моих дел. Когда позднее я вырвался из частной жизни в сферу политики и государственной службы, она приняла эти перемены как должное. В прежние годы стройная, темноволосая теннисистка и любительница катания на коньках, она стала с течением времени очень заметной и остроумной дамой общества. Она рано поседела — серебристобелые волосы составляли разительный контраст ее темным глазам и бровям.

Мы не были склонны к уединению. Мы навещали друзей или приглашали их к себе. Временами устраивали танцевальные вечера, ходили на вечеринки, регулярно посещали Бал прессы, являвшийся одним из крупнейших общественных мероприятий года. Летом мы выезжали на отдых за город, а во время моего отпуска путешествовали по Франции, Бельгии, Голландии, странам Средиземноморья и даже как-то раз съездили в Соединенные Штаты.