Отохико Кага - Приговор

• Название: Приговор
• Автор: Отохико Кага
• Издательство: Издательство «Гиперион»
• Жанр: Современная проза
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-89332-217-0

Заключённый Такэо Кусумото сидит в одиночной камере. Он приговорён к смертной казни и ждёт своего часа. Поскольку точный день приведения приговора в исполнение не известен заранее, этот час может наступить когда угодно. Такэо ждёт смерти уже 16 лет…

16+   Для читателей старше 16 лет.

---

Ползёт белый туман. По школьному двору бегают мальчишки, на них что-то вроде школьной формы — одинаковые костюмчики из плохонькой ветхой ткани, возможно из штапеля, как в военное время. При каждом движении разлетаются по сторонам рваные клочья. В конце концов мальчишки остаются без одежды и бегают совершенно голые. Умение бегать быстро, быстрее всех — в обществе подростков ценится превыше всего. Я убегаю, дразня увальня с волосатыми, как у взрослого, икрами, чувствуя своё явное превосходство, гонюсь за каким-то малышом, потом со смехом бросаюсь вдогонку за вывернувшимся откуда-то сбоку мальчишкой — точной копией Сюкити Андо. Бьющая через край энергия, когда ты молод и у тебя стройные крепкие ноги, когда нет большей радости, чем просто двигаться, смеяться. Вдруг все куда-то исчезают, я остаюсь один. И понимаю, что попал в будущее, во время лет через двести после собственной смерти. И думаю — а ведь где-нибудь должна быть моя могила…

Из тумана возникает какая-то странная башня. Приплюснутая, без окон, светится тёмно-красным светом. Дотрагиваюсь до столба у входа — он мягкий на ощупь. Поднимаюсь вверх по лестнице — ступени тоже мягко пузырятся под ногами. По сторонам тянутся тёмно-красные стены, над головой — тёмно-красный потолок. Вскоре я оказываюсь в круглой комнате. В вязкой воде плавают обнажённые мужские тела — совсем как анатомические препараты в формалине. В груди у одного из них — пулевое отверстие. Явный труп. Рядом худой старик, очевидно скончавшийся от рака, на плече и на боку какие-то корявые наросты. За ним — мальчик, весь в волдырях от ожогов, а возле него человек, на теле которого нет никаких явных следов, позволяющих установить причину его смерти. Но тут я замечаю тонкую красную линию под металлической цепочкой на шее. Это повешенный. Прекрасно развитая грудь, конечности и гениталии безупречны — ценнейший наглядный материал для медиков, потому-то, наверное, его так бережно и сохранили, отсюда и эта цепочка на шее. Я заглядываю в лицо повешенному. Да это же я сам! Вот бедняга! — думаю я. «Но по крайней мере в данный момент я не имею никакого отношения к этому преступнику», — гордо думаю я. Но в тот же самый миг сердце падает, гулко стучит кровь, резкая боль обжигает шею.

Кончиками пальцев провожу по горлу. Ничего не обнаружив, немного успокаиваюсь — во всяком случае, я ещё жив, — но тут же вспоминаю, что нахожусь в тесной одиночной камере. Неужели из просторного вольного мира будущего я вернулся в своё жалкое настоящее? Ведь я теперешний ещё более жалок, чем эти трупы. Я не могу стать даже прекрасным анатомическим препаратом, я заключён в тесном пространстве (три шага — стена, три шага — стена) и в ничтожно малом времени (сейчас, эта минута, два с половиной дня — завтра и послезавтра). Громко стучит сердце. Нет, это не сердце, кто-то стучит за стеной. Коно. Коно подаёт мне сигнал — четыре коротких удара. Мне ужасно не хочется вставать, но если не ответить, потом хлопот не оберёшься. В замочной скважине поворачивается ключ. Наверное, Таянаги, только он умеет открывать дверь почти бесшумно… Да, это голос Таянаги. Очевидно, поняв, что происходит, Коно прекращает стучать.

— К тебе доктор.

— Лежи, лежи. Как ты себя чувствуешь? — В дверном проёме возникает белый халат и смуглое лицо доктора Тикаки. Сняв ботинки, он ступает на циновку.

— Ну, я пошёл. — Отдав честь, Таянаги удаляется.

— Хорошо, — отвечает ему Тикаки и добавляет, чётко выговаривая слова: — Дверь можете закрыть. Осмотр займёт довольно много времени. Когда я закончу, я дам сигнал.

Дверь закрывается, теперь в камере заперты двое. В нос бьёт запах табачного перегара и одеколона. Запах человека из внешнего мира. И ещё — кисловатый запах пота и чего-то вроде отрыжки. Медленно, словно с трудом, недовольно скривившись, поднимаюсь.

Часть вторая По ту сторону

1

Тa же пятница, утро. Тикаки, кусая губы, остановился у металлической решётки. Где же ключи? В кармане халата, где им полагалось быть, их не оказалось, и он вывернул карман пиджака, в котором болталась всякая всячина — записная книжка, зажигалка, портсигар. Там нашёлся и ключ, больше похожий на отвёртку — тонкий длинный стержень с небольшим выступом на конце. Тикаки всунул его в замочную скважину и сразу же повернул, но ключ проворачивался впустую и замок не открывался. Тут есть одна хитрость — надо поднять ключ немного кверху и надавить, тогда замок легко отпирается. Захлопывается дверь автоматически. Залитая снежным сиянием галерея похожа на поезд, остановившийся посреди снежной равнины. Вдруг заметив, что он почти бежит, Тикаки замедлил шаг. Галерея хорошо просматривается из больничных палат — неприятно, если оттуда увидят бегущего доктора. Тикаки расправил плечи и пошёл степенной походкой. Больные, конечно, делали вид, что им до него нет никакого дела: кто читал журнал, кто чесал языком, но Тикаки не мог отделаться от ощущения, что за ним наблюдают. Сначала шло терапевтическое отделение, за ним — хирургическое, третьим по счёту было психиатрическое. Он шёл быстро, на ходу машинально кивая отдающим честь дежурным надзирателям. У него было такое ощущение, что он отбивает брошенные мячи. Дойдя до самого конца галереи и остановившись перед входом в психиатрическое отделение, он наконец перевёл дух. Психиатрическое отделение, переоборудованное из бывшего изолятора для инфекционных больных, было совсем небольшим: двадцать отдельных камер. Уже поджидавший его старший надзиратель Ямадзаки сразу же отпер дверь. Два санитара, занятые уборкой в конце коридора, почтительно поклонились. Это отделение при всей своей малости было вотчиной Тикаки, поэтому, приходя сюда, он преисполнялся не только чувством ответственности, но и сознанием своей власти.

— Как там Боку? — прежде всего спросил он.

— Есть! Сейчас доложу! — ответил Ямадзаки. В пальто он выглядел особенно толстым и неповоротливым.

Тяжёлой поступью прошествовав к посту, он взял со стола книгу записей и, надев очки, приступил к докладу. «Почти вся жидкая пища, которая была введена больному утром, извергнута обратно. Давление 115 на 82, температура 36,7. Согласно вашему распоряжению, со вчерашнего дня производился подсчёт числа вдохов и выдохов за одну минуту — получается примерно 14–17. Но дело это для меня непривычное, и иногда я забывал считать». Ямадзаки был глуховат, потому говорил очень громко, к тому же любил выражаться весьма витиевато.

— Короче говоря, — невольно тоже повышая голос, сказал Тикаки, — особых перемен в его состоянии нет. А как Ота?

— Как спал, так и спит.

— Вот как? Ну, а ещё какие новости?

— Есть! — Ямадзаки стукнул каблуками и немного подался вперёд. — Ничего особенного не замечено.

— Хорошо, начнём с Боку? Впрочем, подожди. — Тикаки остановил Ямадзаки, который уже двинулся вперёд, сжимая в руке связку ключей.

— Давай сначала тихонько заглянем в палату.

Тикаки вдруг вспомнил свой разговор с главным врачом.

«Доктор, не кажется ли вам, что следует перевести Тайёку Боку в госпиталь Мацудзава, приостановив отбывание наказания?» — спросил его главврач, и он ответил: «Нет, не кажется. Нельзя ли ещё на некоторое время оставить его у меня? Может, удастся что-нибудь сделать». — «И всё-таки… Вы должны отдавать себе отчёт…» — Главврач говорил вежливо, но чувствовалось, что он не согласен с Тикаки и будет стоять на своём.

Они дошли до крайней палаты, и Тикаки заглянул в глазок. В нос сразу же ударил тошнотворный запах, словно в комнату напустили отравляющего газа. У самой спинки кровати — лицо с глубоко запавшими глазами, похожее на отрезанный от туловища череп. Изо рта фонтаном хлещет извергаемая желудком пища. Подбородок и лоб, простыни и подушка, кровать и пол — всё заляпано рвотной массой. Хорошенько приглядевшись, можно заметить, что вытянутый трубочкой морщинистый рот сжимается и разжимается, раз за разом извергая новые потоки рвоты. Всю эту пищу Тикаки утром ввёл в его желудок при помощи зонда через ноздри и пищевод. Интересно, каким образом Боку удалось научиться самопроизвольно сокращать и растягивать желудок? Он умел извергать из желудка поступившую туда пищу не всю целиком, а постепенно, маленькими порциями, в тот момент, когда ему этого хотелось; ему удавалось к тому же, особым образом сложив губы, пускать струю рвотной массы в любую сторону. Первое время после «госпитализации» этот дерзкий кореец с недобрыми глазами постоянно жаловался: «Стоит мне поесть, сразу тошнить начинает. Желудок у меня плохой». Но, заподозрив, что он нарочно вызывает у себя рвоту, терапевт обратился за советом к Тикаки. Тикаки подумал, что, возможно, речь идёт об «истерическом спазме пищевода», который описывается в любом учебнике по психиатрии, и забрал корейца в своё отделение, но, попав туда, Боку сразу же замолчал, перестав реагировать на любые обращённые к нему вопросы, более того, приступы рвоты постепенно становились всё более интенсивными: фонтан рвотных масс теперь достигал потолка. К тому же он стал всё чаще отказываться от пищи, а примерно месяц тому назад вообще перестал есть. Кое-как его удавалось поддерживать с помощью инъекций питательных препаратов и раствора Рингера, кроме того, его пытались кормить зондовым методом, вводя через нос непосредственно в желудок молоко и яйца, но он сразу же извергал из себя всё, что ему вводили. С каждым днём Боку всё больше худел, когда же его состояние настолько ухудшилось, что стало ясно — дальнейшее истощение может привести к летальному исходу, Тикаки стал то и дело вызывать к себе главный врач. Он настоятельно советовал отправить больного в обычную городскую больницу, где ему могут предоставить «необходимое лечение», — такова была обычная практика в тех случаях, когда в тюремной больнице вылечить больного не удавалось. Тикаки неизменно отвечал, что хочет всё-таки попытаться справиться собственными силами, но в последние дни Боку дошёл до крайней степени истощения, так что даже Тикаки, до сих пор упорно стоявший на своём, понял, что скорее всего придётся пойти на уступки.