Анатолий Ткаченко - Табун

• Название: Табун
• Автор: Анатолий Ткаченко
• Издательство: Современник
• Жанр: Природа и животные
• Год: 1972

Герои рассказов А. Ткаченко — промысловики, сельские жители, лесники — обживают окраинные земли страны. Писатель чутко улавливает атмосферу и национальный колорит тех мест, где ему пришлось побывать, знакомит читателя с яркими, интересными людьми.

Лейтенант Петрухин служит на погранзаставе на острове Курильской гряды. Здесь живут рыбаки с материка, курятся фумаролы, а в бамбучнике бегают дикие кони…

---

Анатолий Ткаченко Табун

Почти разом прозвучали два выстрела.

Петрухин проснулся, и в первую минуту ему подумалось, что выстрелы раздались во сне. Он припомнил сон: снилось лето, море на юге, тишина… Нет. Приподняв подушку и дотянувшись рукой до настольной лампы, Петрухин включил свет. И как-то сразу понял: выстрелы прозвучали на краю села, оба — из дробового ружья. Он посмотрел на часы. Было два часа десять минут.

Море шуршало снежной шугой, несильно билось о ледяной припай. За окном черно стояла ночь. По всему селу, на разные голоса тявкали собаки. Где-то далеко зябко и тонко прозвенел женский смех (затянулось свидание). Сторож на рыбозаводе ударил в рельс — наверное, с перепугу. И все это неярко, на фоне моря, его огромности, плотного шума, и быстро затихло, будто утонув в пространстве.

Мимо окна резко, торопливо проскрипели шаги; нетерпеливо, чуть слышно взвизгнула собака; уже издали послышались слова команды. Это патрульные ушли на задание.

Петрухин встал, натянул брюки и сапоги, накинул китель. Подумал о патрульных: «Минут пятнадцать они будут идти до моста происшествия, минут пять — там, пятнадцать — назад. Итого…»

Из умывальника хлестко капала вода.

Петрухин намочил край полотенца, обтер лицо и принялся размеренно ходить по комнате: шесть шагов к двери, шесть — к окну. Это было его привычное напряжение. Он ждал и ни о чем не думал — не отвлекался, но и беспокоился не очень, — держал себя «на взводе», как сам он определил это свое состояние. Так легче было ему перейти к действию, к любому решению.

В два пятьдесят он пошел к телефону, но только протянул руку — зазвучал зуммер.

— Слушаю…

— Товарищ лейтенант! Докладывает старшина Манасюк. Стрелял колхозник Корольков. Дикие лошади напали на его двор, уничтожили сено. Произвел два выстрела жаканами из двуствольного дробовика.

— Ясно, Манасюк.

Старшина помолчал, сильно дыша в трубку, и другим, чуть сонным голосом сказал:

— Товарищ, лейтенант, а это те, наши коняги…

— Ложитесь спать.

— Слушаюсь.

Трубка щелкнула, и в окне зашуршало, зазыбилось, подступив черной стеной, зимнее море. У заставы сменились часовые: отрывисто проскрипел снег, звякнули приклады.

Петрухин разделся, лег. Выключил свет. Стены ушли в темень, исчезли, а окна проявились глубокой синью, будто и вправду в них стояла вода. Они были стылые, от них сквозило, и с каждым толчком моря в комнате становилось холоднее. Печь едва теплилась, замирая в темноте угла.

Хотелось сразу уснуть, и он даже скомандовал себе: «Отбой», но на сей раз привычка «не сработала». Пришлось поправить подушку, подоткнуть одеяло, повернуться на бок. Медленно, широко закружилась голова, сильнее обозначились удары моря в ледяной припай. Они звучали долго, неотступно, а после перешли в конский топот, и этот топот вынес Петрухина в лето, в яркий, горячий свет, в зеленые, раздольные бамбуковые сопки.

* * *

На этот Курильский остров Петрухин приехал в июле, когда начальника заставы уже не было: в начале месяца его вывезли на вертолете с приступом лихорадки. Личный состав, имущество пришлось принимать у старшины Манасюка, и с ним первым на острове познакомился Петрухин. Застава была маленькая, строгая и опрятная — это сразу отметил Петрухин. Старшина доложил, что за три недели июля было два нарушения границы: задержали рыболовную шхуну и «капустника» — так называли здесь маленькие деревянные катерки, на которых плавают японские добытчики морской капусты. Петрухин познакомился с солдатами, пообедал с ними, к вечеру принял все документы, и на закате солнца они со старшиной вышли к морю.

Петрухин огляделся, прищурился на воду, вскинул голову и длинно выдохнул:

— Ай-а-ай!..

Он летел на самолете, после вертолет перенес его на этот клочок земли в океане; он смотрел с неба на беспредельные, будто затвердевшие воды, дымящиеся облачками хребты, горы, впервые увидел конусы вулканов — и молчал, чуть напуганный, удивленный. Он не совсем верил в реальность этой дальней дали. А приехав на место, весь день думал только о службе, и вот теперь вздохнул, как бы разом смиряясь.

Земля была под ногами, воздухом он дышал, море можно потрогать, и глаза не обманывали: за проливами поднимались к тучам вулканы Хоккайдо, под ними, едва видимые, белели японские шхуны; позади заставы — дощатый рыбацкий поселок, здесь когда-то тоже жили японцы; дальше — гладкие, бамбуковые сопки; еще дальше — огромный вулкан с белой дымкой над кратером.

Старшина водил рукой, называл мысы, заливы, вулканы; достал из воды огромную раковину, раскрыл — как на блюдце, лежал, подергивался розовый, студенистый моллюск, — усмехнувшись, сказал:

— Хотите на ужин?

Петрухин сморщил нос, отвернулся.

— Когда поедем границу смотреть? — спросил старшина.

— Завтра.

Петрухин ушел к себе в комнату и, пока не померк на море свет, стоял у окна, смотрел, думал, вздыхал — вживался в остров, в свою новую, долгую службу.

Утром его не разбудили, дали поспать. Встал он поздно — море опять было полно света, движения, это всполохи омывали стены, потолок. Повар принес в комнату завтрак, кофе в термосе. И тарелки, и термос на столе заиграли беглыми бликами. Съев все, выпив кофе, Петрухин припомнил, что собирался ехать, вышел и увидел Манасюка: он сидел на ступеньке крыльца. Рядом стоял сияющий, начищенный заставский «газик». Старшина вскочил, взяв под козырек, доложил. Ночь прошла без происшествий.

— Вольно, — сказал Петрухин и влез в машину. Манасюк сел позади, шофер-ефрейтор, скосив глаз на «новое начальство», бойко вывел машину за ворота заставы.

— Говорите, — сказал старшине Петрухин.

Машина неслась по песчаной улице, мимо маленьких, сколоченных из досок, непривычно игрушечных домов. Стояли они тесно, будто боялись затеряться в нелюдимых сопках и долинах, смотрели друг другу в окна, точно в глаза. На огородиках цвела картошка — она была такой же, как на Большой земле, только потучней, но разлапистей, а палисадники удивляли: вместо цветов в них росли под крыши дикие лианы. Свое, российское, здесь уживалось еще с тем, что оставили после себя островные люди.

— Ну, товарищ лейтенант, слушайте лекцию, — сказал, кашлянув с усмешкой, Манасюк. — Поселок, видите, какой. Дома на курьих ножках. Другие здесь не устоят: земля часто трясется. Работа — рыба самая разная, крабов ловят, морского зверя бьют. Это потом сами изучите. Люди — больше с Волги, из бедноватых сел. Здесь живут крепко: заработок, северные, рыба бесплатно, огороды. Правда, тоскуют по материку, уезжают, опять приезжают. Да вы знаете, пока русский мужик осядет — вдосталь намотается: все ему кажется, что за горой лучше. Ну, климат — тропики. Лес тоже увидите. Охота, рыбалка — как в доисторическую эпоху.

— Все? Недлинно.

— Для начала хватит.

— А клуб, девчата?

— Это есть. — Манасюк усмехнулся, раскурил папиросу. — Девчата везде, где только жить можно. Теперь и в космосе появились.

— Не женились?

— Решаю: может, стоит здесь осесть годика на три, капитал сколотить? Вот только что лучше: девчушка или вдова? — Старшина засмеялся, улыбнулся ефрейтор.

Петрухин вспомнил о своей Наде — вот бы здорово привезти ее сюда, сразу с собой, здесь и свадьбу справить, вон под тем вулканом, подумал: надо написать письмо, сегодня же вечером, и обо всем, чтобы зябко, жутко ей стало в прекрасном городе Калуге.

Машина скатилась с холма, понеслась навстречу морю, у самой воды круто повернула и, будто потеряв весомость, зашуршала по твердому, укатанному прибоем песку.

— Наш асфальт! — крикнул старшина.

Справа шипел пеной прибой, и брызги стучали в брезент машины, слева вздымался желтый, глинистый обрыв; над ним громоздилась сопка — белая от цветущих лиан. Впереди на желтом обрыве проступил стеклянно-голубой, призрачный шлейф. С каждой минутой он плотнел, овеществлялся, вытягивался ввысь. «Водопад!» — чуть не крикнул Петрухин, вдруг поняв, что это такое. А водопад уже гремел, сиял, рушил в камни длинные, напряженные потоки, и воздух вокруг него был насыщен водяной пылью.

Ефрейтор остановил машину, показывая водопад, потом подвел ее еще ближе — так, что страшно было глянуть вверх. Когда отпотело ветровое стекло и на лица, на руки насеялась влага, он развернул машину и повел по крутому подъему в тесный распадок. Курильский «асфальт» кончился.

Машина лезла в небо, задыхалась, всхлипывала. Хотелось уцепиться за скобу, закрыть глаза: сразу от колес проваливалось ущелье, в сумерках на дне играл камнями ручей.

Вползли на зеленый горб сопки, небо качнулось вверх, земля обозначилась в стеклах, и шофер выключил газ: перегрелся мотор. Выпрыгнули, размяли ноги, отошли подальше от горячей машины, огляделись.

— Ай, а-ай!.. — вздохнул Петрухин.