Виктор Потанин - Письма к сыну

• Название: Письма к сыну
• Автор: Виктор Потанин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-235-00446-9

Известный писатель Виктор Потанин живет в Кургане — городе, основанном во времена походов Ермака в Сибирь. Он сын сельской учительницы. И по сей день его дом разделен на два — городской и сельский. Сельский ближе писательской душе. Оттого и герои новой повести В. Потанина — учителя, агрономы, механизаторы — люди, прямо или косвенно причастные к главному продукту жизни — хлебу. Они живут сегодня, их судьбы — это судьбы всей России, всей страны.

---

Ох, и устал наш колхоз от этих командированных. И у народа пропала вера — чего уж, мол, ждать, если заявляются на житье с одним маленьким чемоданчиком… И вот опять — новенький! Интересно, с чего он начнет?..

А начал приезжий с постройки нового дома. Он заложил его по всем правилам — на сухом и высоком месте. И стены возводил не из бетона и кирпича, а из крепкой сосны. И скоро-скоро поднялись стены и крыша. А рядом сразу появился пригон для коровы и крытый курятник. Загородили и огородик очень аккуратным зеленым штакетником, подняли скворечник. И скоро в ограде уже бегала очень веселая рыжая Варька. Собака чему-то все время радовалась и точно смеялась. «Ну, этот приехал надолго. Раз уж дом строит — значит, надолго…» — пошли по селу разговоры. Но, как говорится, ведь на каждый роток не накинешь платок. Но говорили люди о приезжих все больше хорошее, доброе. В деревне, если полюбят, то уж лет на двадцать вперед, с солидным авансом… Помню: забежала к моей матери в дом соседка. Лицо у нее какое-то особенное, как будто тысячу рублей нашла:

— Ну вот! Повидала его, посмотрела, — а у самой зрачки так и бьются в глазах, играют.

— Кого повидала? — не понимает мать.

— Да председателя нового!.. — И она опять задохнулась, потому что хочет быстрее сказать, а слова запинаются.

— Мы на тракте стояли. В район надо, а автобус ушел! И вдруг легковая подходит, и дверца открылась: «Садись, народ! Места хватит, подвинемся…» Потом мужчина вышел и всех приглашает. А мы мнемся что-то — да нас же, мол, четверо — не войдем. «Вот и хорошо, веселее доедем…» Так мы и познакомились с нашим Архиповым.

— Молодой он? — пытает мать.

— Не говорите! Прямо студент… И голубоглазый, красивый. И всю дорогу расспрашивал да рассказывал. А потом в райцентре развез всех по домам. Сам на совещание опоздал, а нас всех развез… — И опять глаза у нее засверкали — так понравился председатель, поразил своим поведением…

Вот тогда я и услышал о нем впервые. Услышал и почему-то насторожился. Может, слова соседки вывели меня из себя — молодой да красивый, голубоглазый… Ну раз, мол, молодой, значит, резвый, мобильный. И начнет, мол, молодой этот в нашем колхозе все кроить, перекраивать, а если не получится, то помашет ручкой, уедет…

Но вот и пришла моя первая встреча. Он заехал за мной на машине.

— Ну что, тезка, собирайся со мной на луга. Такая весна кругом, а мы отстаем… — Он сказал это весело, запросто, как будто старому другу. И у меня сразу, сразу же потянулась к нему душа.

И мы поехали. Земля только-только освободилась от снега и теперь дышала облегченно, свободно, вбирая в себя теплые лучи, кислород. Метрах в ста от дороги бежал Тобол. По весне он был широкий, наполненный, одним словом, река как река. А рядом, в пойме, блестели озерца. Их было теперь много в середине апреля, и все они играли, переливались, как кусочки стекла. А высоко над ними кричали чаечки. Такие белые, белоснежные чаечки.

— Скоро улетят они, отлетают… — сказал председатель и грустно-грустно посмотрел на меня.

— А почему? — Я не понял, не догадался.

— Работать надо с поймой — вот почему. А теперь, смотри, все запущено. И озерки эти пересохнут в июле. А многие из них уже не поднимутся… Ну вот погляди внимательно. — Он показал рукой и вправо и влево. — Вон сколько их, пустых, бочажек и впадинок. По ним раньше вода текла, а теперь один ил затвердел да земля… Эх, поднялись бы те старики да спросили отчетик!

— А при чем тут старики?

— А при том, дорогой! — Он уже давно со мной перешел на «ты». — А при том, при том — неужели не видишь?! У них же тут сотню лет назад была целая система, своя ирригация. Каждое озеро соединено было с малым озерком, а то с другим да с третьим, с десятым… И по этим канавам в половодье шла вода из Тобола. И потом хватало ее и для карася, и для птицы. А трава тут в пояс была — запомни… И не смейся — в пояс, в пояс, застревали литовки… — Мы далеко отошли от машины, и он мне все показывал и показывал эти овражки со столетней историей. А я слушал его, поражался — да как же я, как же я? Вроде вырос здесь и родился, вроде знаю здесь каждую кочку, а вот не догадался, не понял я, что это все наши деды и прадеды! И копали вручную — одной лопатой да ломиком, и даже не лопатой — своею настырностью, потому что болело у них сердце за каждое озерцо, малое, безымянное. За каждую былинку болело на родных моих утятских лугах. И, точно бы читая мои мысли, председатель прищурился:

— А теперь и трактора у нас, и бульдозеры, а до чего довели. Горе-хозяева… Нет, ты скоро этих лугов не узнаешь! — Он сказал это и сразу замкнулся. И лицо как-то сжалось, осунулось. Я понял: председатель что-то задумал:

— Как ты предполагаешь, нынче будет большая вода? — спросил неожиданно и посмотрел мне прямо в глаза.

— Вряд ли большая-то. Не те сейчас времена. Это раньше…

— Это мы знаем, знаем… — повторил он несколько раз и вздохнул. И опять мне показалось, что он что-то задумал…

Так и есть: на другой день по утятским лугам уже ходил «Беларусь» с экскаваторной малой лопаткой, а в кабине сидел лучший механизатор колхоза, большой друг природы — Коля Комарских. Целую неделю Коля вел рвы и канавы по старым, столетним отметинам. И всю неделю эту работу придирчиво проверял сам председатель. А иногда он брал прутик и что-то подолгу чертил им по теплой сырой земле. Его чертеж понимал с ходу Коля Комарских и вот уж снова гнал свой «Беларусь» куда-то в ложбинку. А потом Коля получил и подмогу — пришли трактора и машины…

В те дни я и встретил председателя в нашем клубе. За длинным-длинным столом — через всю стену — сидели ветераны войны и знатные люди. Вот они, наши солдаты, наши герои: Иван Сергеевич Иванов и Алексей Михайлович Баженов, Иван Иванович Волков и Василий Александрович Нетунаев… Как их мало уже осталось, как их надо хранить нам, как самое дорогое… О многом уже было сказано за тем столом — и про Берлин, и про Прагу. И вот теперь они сидели молча, и кое-кто из них плакал. Ах, эти слезы, скупые мужские слезы! И как забыть вас, как пережить!.. А рядом звучала музыка и тихий бархатный голос выговаривал давно дорогое, знакомое: «С берез неслышен, невесом слетает желтый лист…» — какая светлая, какая возвышенная печаль! Под нее прошли и детство мое, и юность, и мне всегда казалось, как-то неотвратимо казалось, что лучше этих звуков и нет ничего. Ведь такая сила, такая печаль… А рядом, рядом совсем — надежды… И пусть проходят годы и годы, и пусть время несет утраты и расставанья, и пусть никогда-никогда уж не встанут солдаты из тех глубоких братских могил, но все равно однажды вернется радость, а вместе с нею придет и жизнь… И эти звуки опускались в тебя и отнимали дыхание. И потому у многих были мокры глаза… Сидел тут и Виктор Федорович Архипов — наш председатель. Он давно уже всех поздравил и ро́здал от правления подарки. А теперь сидел молча, о чем-то думал.

— Ты што, Федорович, опечалился? Народ тебя принял у нас, доверился, — сказал ему кто-то из ветеранов. — И ты хорошо повез нашу телегу, а мы уж возле тебя…

— Хорошо, да не совсем. — Он закусил губу, прищурился.

— Ниче, ниче. Ты хрестьянин, и мы с тобой по-хрестьянски…

— Вот-вот! — Он улыбнулся и вдруг в упор посмотрел на меня.

— На лугах уже был? Только честно?..

Я смутился. Он застал меня своим вопросом врасплох.

— Я вижу, что не был. Вот тебе задание — побывай.

И на другое утро я пошел по его заданию. День был теплый, и парила, чутко дышала земля. Но через час я уже все забыл, растерялся. У меня в глазах вдруг встала такая синь, что застучало сердце. Я смотрел, смотрел — и не верил. Передо мной расстилалась сплошная водная гладь, по которой зелеными зыбкими родинками разбегались небольшие островки, возвышения. Что за чудо! Нет, я не ошибся: это сияли вешней водой, тянулись к небу, к веселым птицам наши луга. Но откуда столько воды? Вроде и наводненье-то нынче не больше прошлогоднего. Но воды было много! И птиц тоже много — целые тучи!.. И дикие утки, и чайки, даже залетели откуда-то дикие лебеди. Я смотрел на это белое чудо — видение, и все во мне замирало и зябко сжималось: вот и повидал наконец шипунов, повстречались… А когда это было в последний раз? Наверно, в детстве было, конечно же, в детстве…

Но что лебеди? Хотя это здорово — лебеди!.. Зато в то лето столько накосили сена, что хватило его на план и на обязательство, да еще и на личных коров осталось. Сено и стоговали, и завязывали в тюки, прессовали. Я сам был на одном из воскресников. Запомнилось мне, надолго осело в душу то веселое настроение — и песни, и купание в Тоболе, и особый чай на вишневых корешках и на травке. Но больше всего мне запомнилось, как радовался тогда, ликовал председатель: он и сгребал сухие валки и подавал на зарод, он и шутил больше всех и смеялся, он успевал везде, и всем он был нужен, и все его звали к себе, — и чтоб стоять только с ним, только с ним. И чтоб только его голос слышать, дыхание… Как я ему завидовал… А вечером председатель пригласил меня домой: приходи, мол, на огонек, поговорим по душам.