Виктор Потанин - Письма к сыну

• Название: Письма к сыну
• Автор: Виктор Потанин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-235-00446-9

Известный писатель Виктор Потанин живет в Кургане — городе, основанном во времена походов Ермака в Сибирь. Он сын сельской учительницы. И по сей день его дом разделен на два — городской и сельский. Сельский ближе писательской душе. Оттого и герои новой повести В. Потанина — учителя, агрономы, механизаторы — люди, прямо или косвенно причастные к главному продукту жизни — хлебу. Они живут сегодня, их судьбы — это судьбы всей России, всей страны.

---

Вот и я, Федор, ставлю последнюю точку и постараюсь заснуть. Но сегодня мой друг не придет ко мне — его закрыли тучи и, наверно, надолго. Ну конечно, надолго, да я не расстраиваюсь. Потому что со мной есть мой сын, а это чем не маяк! И дай бог, чтоб ты мне сегодня приснился. Я буду ждать, я буду надеяться.

ПИСЬМО ДЕВЯТОЕ — О НАШИХ ИГРАХ

Дорогой Федор! На побережье у нас дожди, и это — настоящее наказание. Не выйти к морю, не прогуляться. Мы все по комнатам, как арестанты. И развлечений мало — только домино, шахматы да беседы. Поговоришь с человеком — и вроде полегче… А у меня здесь друг появился — шофер Николай из Тюмени. Он больной совсем — резаный, как говорят, перерезанный — и доверчивый, как дитя. А разговорчивый, рта не закроет. При первой же встрече он мне сообщил по секрету:

— Я сына в прошлом году потерял. Как на Север уехал — так и обрезало. И ни писем, ни самого.

— А в милицию, — спрашиваю, — заявляли?

— Кого она, милиция. У них и так много всего.

— А может быть, он живой?

— Может, и живой, а может, и мертвый… — говорит он тихо и доверительно, а глаза веселые, добрые, как будто говорит о приятном. Этот же Николай вчера мне сообщил:

— Когда я первый раз женился, так народу у меня было два «пазика» да три «уазика».

Смешно, сын? Но он на этом не кончил:

— А когда жена померла, то всего был один «уазик» с работы. Да соседей еще трое пришло. Вот оно как. Живешь — и всем нужен, а помер — тогда никому…

А сегодня утром Николай принес ко мне в комнату большой отрезок стекла. И говорит:

— Давай поиграем?

Я ничего не пойму, а он снова:

— Скучно что-то. Давай поиграем. — Потом лезет в кармашек пиджака, достает смятую тряпочку. Развернул ее, а там — галька какая-то.

— Что это? — спрашиваю. Он хохочет и крутит головой:

— А вот сразу не догадаешься. Ну ладно — не буду тянуть резину… Это, понимаешь, камни из почек. Хирург резал меня и нашел это золото. А потом на столик положил — возьми, мол, на память…

— И ты взял?

— А как! Они же, смотри, как стеклорез. — Он чиркнул камешком по стеклу, и оно разломилось.

— Охо!

— А что охо? Давай еще поиграем? Куда время девать?

— Нет, Николай, потом. — Я стал его уговаривать. Он собрал осколки стекла и ушел недовольный. Дите — прямо дите. Такой же у нас был Герка Герасимов. Его никто в Утятке не мог переиграть. Ни в бабки, ни в «чирка»… Сейчас уж так не играют. А напрасно! Я в этом уверен. Без этих игр не может быть детства, а без детства какая жизнь… Так что потерпи, Федор, я расскажу сейчас про наши игры, забавы. Может, и пригодится. Я уверен, что ты полюбишь… А как же иначе?

Так вот: вначале о бабках. Всю зиму мы их хранили за печкой или в кладовке. Они там подсыхали и становились, как камень. И вот наступала пасха, появлялась первая зелень, первые сухие пригорки. На одной из таких полянок и делали игрище. Бабки ставили на кон в два или в три ряда. Потом играющий брал биту — небольшой кусок из свинца. С этой битой отходил на десять-пятнадцать метров и сбивал этой битой кон. Если мазал, то ставил штраф — с десяток бабок по уговору. Если попадал, если разваливал целый кон, то собирал все бабки в мешок. Это трофей, это награда! Кто больше выиграет — тому и почет… Но были у нас и другие игры. Чаще всего мы играли мячом — в «бить-бежать». Сейчас тоже про это забыли, а игра была интересная, даже очень. А начиналась она очень просто — вначале выбирали двух маток. Сказать проще — начальников команд. А потом нужно было составить сами команды. Это очень простое дело: все разбивались попарно и отходили от маток подальше, чтоб не слышны были переговоры. Отходили и договаривались, какой у каждого будет пароль. Например, один говорил, что он будет называться капитаном, а его напарник брал себе имя — матрос. И вот подходит эта пара к маткам и обращается скороговоркой:

— Матки, матки, чей допрос? Капитан или матрос?

Можно говорить и не в рифму — кто как сумеет. И вот одна из маток отвечает: матрос! Выбор сделан: матрос направляется к одной матке, а капитан — к другой. Потом подходит другая пара. И другая матка тоже делает выбор. Так возникают две команды. Потом матки тянут «долги-коротки». То есть одна из маток зажимает в кулаке две спички разной длины, а другая матка вытягивает одну из двух спичек. И если выпадает короткая спичка — команде галить, а другой команде бить. Затем определяют место, где будут бить лаптой по мячу, и то место, до которого пробившему по мячу надо добежать, а если повезет, то и вернуться обратно. И вот один из игроков бьет по мячу, и пока мяч в воздухе — бежит до условной черты. А если ему удается, то бежит и обратно. Конечно, обратный путь очень трудный, коварный. Здесь его поджидают игроки из другой команды, которая галит в поле. И каждый из них старается попасть мячом по бегущему. И если попадет — роли у команд сразу меняются: те, которые галили, получают право бить по мячу. И такое длится долго — иногда часа три подряд. Мячей резиновых у нас тогда не было — мячи делали из коровьей шерсти. Собирали шерсть во время линьки коров. А для прочности скатанный мячик обшивали кожей. И хорошо!..

А надоест играть в мяч — играли в игру под названием «чирок». Игра эта очень веселая, очень азартная, нисколько не хуже, чем игра в мяч. Вот я хвалю ее, сын, но ведь про этот «чирок» люди тоже забыли. Как будто и нет его, как будто и не было никогда. Конечно, грустно все это, непоправимо. А может, и поправимо. Потому, Федор, прошу тебя — прочти внимательней эти странички…

Так вот: чирок — это брусочек из дерева длиной в несколько сантиметров. Его заостряют с обоих концов. И получалось так, что на той и другой стороне образовывался как бы утиный носок, приподнятый от земли. По этому носку и ударяли широкой битой — чирок подпрыгивал вверх — и этой же битой выбивали его подальше. А тот, кто галил, должен был бежать на всех рысях за чирком. А потом нужно было попасть чирком в специальную лунку, вырытую в земле. Конечно, бросали всегда только с места приземления. И если попал в луну — сразу менялись ролями. Тот, кто бил, теперь будет галить. А тот, кто галил, теперь берет биту в руки… В эту игру играли чаще вдвоем, но можно было играть и компанией… И вот однажды играем, смеемся, и вдруг слышу крик:

— Витя, Витя!

Я поднял голову, смотрю — ко мне спешит Павел Васильевич.

— Ты чё тут заигрался? У вас дома-то обыск!

Меня сразу как подрубили. Старик увидел мое состояние и стал успокаивать:

— Ты чё, парень, переменился? Все ведь живые у вас — никто же не помер… — И еще что-то старик говорил, но я уж не слышал, не понимал. Потом он взял меня за руку и повел домой. Возле ограды отпустил руку:

— Мне к вам нельзя. А если зайду — все равно прогонит агент…

— Какой агент?

— Сейчас увидишь… Да следи хоть за матерью. А то расстроится — и шабаш. — И вот я уже на крыльце. Через дверь слышу, что в доме кричат. Но делать нечего — захожу. Посреди комнаты стоят двое. Один из них — как потом узнали — был Детков, работник райфинотдела. А вторая была женщина по прозванию Тулуп. Как ее имя — не знаю и фамилию тоже не помню. Просто — Тулуп да Тулуп. Наверно, прозвали так из-за внешности. Она была высокая, черная, густые черные брови оттеняли цыганистые глаза. Встретишь такую где-нибудь в переулке — сразу пригнешь голову, испугаешься. А ее и так боялись сильнее огня. Она работала в нашей деревне налоговым агентом, но подчинялась только Глядянке.

Эта черная и кричала больше других:

— Я вам говорю: открывайте сундук!

— Так я же ключи потеряла… — Это бабушкин голос. Он почему-то даже веселый. И это сразу понимает Тулуп:

— Что такое? Насмешки? Я покажу вам, где раки зимуют.

— А мы и так, матушка, знаем. Где раки ваши, а где будут враки… — Бабушка смотрит в упор на нее и продолжает: — У меня дитенка убили, да сверх того — зятя. Да и самой уж седьмы десятки. Так что, матушка моя, мне военный налог не положен.

— Нет, гражданка, положен! — Детков спрыгивает со стула и включается в спор: — А если не уплатишь — опишем имущество.

— Да какое у нас имущество! — защищается мать. И вдруг распахивает перед ним наш сундук.

— Смотрите, любуйтесь! На сколько тут тысяч…

Детков подходит поближе и заглядывает на дно:

— Н-да… Не густо у вас.

— А что да! — кричит бабушка, и глаза у нее сверкают. — Забирай все ремки, описывай.

— А самовар чей? А зеркало? Это что, не имущество? — спрашивает Детков и начинает что-то помечать у себя в блокнотике. Мама стоит рядом с ним, бледная, как полотно. Потом говорит тихо, но все равно слышно всем:

— Кто вас послал сюда? Только честно?..

— А вы на нас не кричите, — предупреждает Детков. — За оскорбление власти будет по три года тюрьмы.

Но мать даже не смотрит в его сторону и продолжает: