Анна Оранская - Сладкая жизнь

• Название: Сладкая жизнь
• Автор: Анна Оранская
• Издательство: ООО “Фирма “Издательство ACT”
• Жанр: Детектив
• Год: 1999
• ISBN: 5-237-01891-2

Она живет двойной жизнью. В первой она — верная жена и счастливая мать. Во второй — любовница крупного бандита. В первой жизни — семейный уют. Во второй — блеск и роскошь, перестрелки и разборки. Рано или поздно ей придется выбирать. Выбирать без права на ошибку. За сладкую жизнь платят дорого…

---

— Это уж точно, — философски констатировал Кореец. — Это точно. Да, Вовк, сыну-то сколько? Двенадцать? Мужик, считай, небось спортсмен, как ты? Хорошее дело… Да, а че там с банком нашим у тебя? А то мне говорят — кончилась ваша доля, мистер Кан, тут господин Саенко, который Каратист, банк к рукам прибрал. Ну я и обалдел — с голоду ведь сдохну…

— Ты об этом, что ль? Ну даешь, Генах, — позвонил бы, встретились бы нормально, обсудили бы все. Да не знал я, что там доля твоя, — а Леший руководить не может ни хера, распустил банкира, вот я и решил повоспитывать его. Ну раз твоя доля — другой разговор.

— Ну и класс! — Кореец обрадовался даже. — Слышь, Андрюха, класс все — а ты говорил…

— Да че… — начал только, когда его перебил Каратист:

— Че ты слушаешь его, Генах? Сам не может ни хера — ну и гонит пургу. Ты б меня спросил сразу, я бы…

— А кого слушать, Вовка? Не, прикинь — ну кого слушать? — Кореец говорил так эмоционально, драматично даже, словно в любительском спектакле участвовал, потому что на профессионального актера никак не походил. Хотя монологами своими, кажется, вводил Каратиста в заблуждение. Да и он, Андрей, недоумевал, не понимая, куда клонит Генка.

— Ты вон Трубу слушаешь, — вдруг бросил Кореец после паузы. Холодно так бросил, совсем по-другому. — Да кончай — пацаны тебя с ним видели в кабаке его на Ленинградке. А мне кого слушать? Хочешь — тебя послушаю. А ты мне расскажи, как тебе Труба посоветовал от Андрюхи кусок отхватить — и сказал, что, если Леший тебе позвонит и стрелку забьет, чтоб ты ему свистнул. И говорил, что корешем твоим будет, что вместе столько заработаете, что е…нуться можно. Ну так ведь было, а, Вовка? Ты ж знал, что Труба Андрюху валить хочет, вот и пацана его отдолбил — знал, что Андрюха дернется тут же, стрелку тебе забьет. Так? А еще расскажи, как ты Учителя завалил — за рынок какой-то е…аный, с которого пятерым получать можно было бы и всем бы хватило, а тебе мало показалось того, что Вадюха оставил. Давай, Вовка, — ты начинай, я послушаю. Это ж ты торопишься — а у меня время есть…

И только тогда наконец обернулся к нему, сев поудобнее, глядя в глаза.

— И это, Вовк, че спросить-то хотел: не моржевал никогда? Не то я Андрюхе говорю тут — да точно моржевал Вовка, он же здоровый ужас, ему даже гирю к ногам привяжи и в ледяную воду кинь, один х…й выплывет. А теперь вот думаю — вдруг облажался я, вдруг не выплывешь?

А еще минут через тридцать, когда Корейцевы волки заклеили понтовавшемуся и угрожавшему Каратисту рот скотчем и вытащили его из джипа, прихватив из багажника хер знает откуда взявшуюся там здоровенную гирю, плотно обступив его толпой, он пристально смотрел им вслед, до тех пор пока они не скрылись в темноте. Думая, что ему бы проще было забить Вовке стрелку и предупредить конкретно, что проблемы будут, если тот не отвалит от банка — заранее зная, что тот не отвалит и придется принимать меры. Но вот так, как Кореец, — хитро, продуманно, неспешно, без эмоций, ломая словами, — так бы он не смог, наверное.

— А ты че сидишь-то, Андрюха? — Кореец, кажется, удивился, заметив, что он все еще в машине. — Я ж тебе сказал — учись, пока я жив. Ты иди, посмотри — полезное дело…

— Да холодно, Генах, — отмахнулся легко. — И че смотреть — ну попугают, приведут обратно. Только зря ходить…

Кореец посмотрел на него, и в пустых глазах появилось сильное удивление, и качнул головой — словно дурь какую-то услышал, — а потом кивком повторил уже сказанное. Заставляя с неохотой повернуться к дверце и думать, что Генка не прав, Каратист же гордый, свидетели унижения для него худшими врагами будут, так что ни к чему ему присутствовать при том, как Корейцевы люди пугают Вовку. Ну попугают и…

Он обернулся вдруг, уже распахнув дверцу, пристально глядя на Корейца, но тот молчал. По-прежнему неотрывно глядя туда, где мгновение назад прошли шесть человек, — твердо зная в отличие от никак не желавшего поверить в это Андрея, что обратно вернутся только пятеро…

Она даже не сразу поняла, что это из нее вырываются такие стоны — они долгое время доносились откуда-то издалека, сквозь туман, еле слышные, и вдруг прорвались сквозь окутавшую ее пелену, зазвучали пронзительно-громко. А потом снова стихли — потому что она не хотела ничего слышать и ни о чем думать. И лежала разбросав руки, чувствуя жар внизу, нагревающий скопившуюся там влагу. Даже не помня, что лежит она в жутко стыдной позе, широко раздвинув ноги, находящиеся на его плечах, а комбинация задралась до шеи, обнажив грудь, оставив ее абсолютно голой.

Ей было все равно. Важно было только то, что она чувствовала — скоро должны были начаться судороги, такие сильные сегодня, может, потому такие сильные, что она не думала ни о чем. Она снова была в невесомости, и что-то плавало перед прикрытыми глазами, и она даже не видела его, сидящего между ее ног, двигающегося резко, но неторопливо, делающего паузы между глубокими проникновениями, заполнявшими и обжигавшими, вырывавшими из нее стоны и заставлявшими дрожать и дергаться.

И даже когда судороги отпустили ее наконец — мокрую насквозь, дышащую тяжело сложенным в мечтательную улыбку полуоткрытым ртом, — она все еще была где-то там, собираясь по частям после распада на молекулы. И только когда ощутила в руке что-то очень твердое и горячее, пульсирующее жадно, открыла глаза. Рассматривая то, что было перед ее лицом — отчетливо видное при свете, багровое, покрытое белым налетом. Нетерпеливо ждущее, пока она обхватит его губами, и начнет лизать, и примет в себя то, что распирает это багровое изнутри.

Но оно вдруг ушло куда-то, и она, перевернувшись, встала с трудом на колени, ощущая дрожь в ногах, видя его, отползшего к спинке кровати и откинувшегося на спину — и смотрела в его глаза до тех пор, пока сильная рука не опустила ее туда, откуда исходило стыдно пахнущее тепло.

— Алла, Алла! — В голосе его был веселый протест, но она все ласкала и лизала, опустошая, глядя, как вытекают толчками белые капли. — Алла, я тебя прошу!

И только тогда упала на бок, медленно возвращаясь в реальность, стоя где-то на ее пороге, напоминая себе, что надо выпить таблетку, но не чувствуя сил, чтобы встать, решая, что это можно сделать чуть позже. И просто лежала — не стесняясь яркого света, облизывая липкие губы, не желая выходить оттуда, где была так долго…

Она поежилась, вспоминая, как это было, — глядя на него, сидящего напротив за ресторанным столиком, посматривающего то на нее, то на дверь, словно он снова кого-то ждал. Но спрашивать не хотелось — она такая расслабленная была, такая мягкая, обессиленная, еще не отошедшая от того, что было совсем недавно, кажется, все еще лежащая в его постели, из которой встала максимум час назад.

— Кьянти?

— Конечно, — улыбнулась двусмысленно. — Раз не было кьянти до, пусть будет кьянти после…

— Но ведь ты сама…

— Сама, — кивнула, чтобы он не подумал что-то не то. — Сама…

Она знала, что так будет, — сразу знала, еще вчера, как только он ей позвонил. Она занималась как раз, ученик сидел в двух шагах, выполняя не сделанное дома упражнение, когда раздался звонок. И она не стала брать трубку — думала, что мать звонит, проведать, как там они, а при ученике разговаривать не хотелось, — решила, что Светка возьмет в своей комнате. И когда услышала из-за двери — «мам, тебя!» — спросила еще, кто это. «Не знаю, мужчина какой-то, Алла Михайловна ему нужна». И неохотно взяла трубку — недоумевая, кому ей звонить, разве что отцу какого-нибудь ученика, который хочет сообщить, что его чадо заболело и на этой неделе у нее не появится.

— Алла, добрый день. Это Андрей. Я тебе не помешал?

Она, как всегда, повела себя как дура, как только услышала его голос. Растерявшись, обрадовавшись, возмутившись одновременно — заметавшись по комнате, чтобы оказаться подальше от корпевшего над упражнением Петьки, Хотя не настолько велика была комната, чтобы из одного угла не было слышно, о чем шепчут в другом.

— Алла, я помешал? Давай я перезвоню — когда?

— Нет, нет, все нормально! — затараторила, поглядывая на Петьку, пытаясь определить, повесила ли трубку Светка. Но сложно было что-либо понять — голос звучал издалека, сквозь пощелкивания и хрипы, и она вдруг решила, что он из Лондона, куда звал ее и после ее отказа улетел один. Поэтому и не появлялся с тридцать первого января — а сегодня двенадцатое февраля уже.

— Ты извини, что звоню домой, — просто я подъезжал сегодня к институту в час, сказали, что тебя уже нет, а на Арбате сказали, что будешь у них только завтра…

Вот чертовы тетки — могли бы перезвонить, сказать, что ее спрашивали! Она чуть не поинтересовалась, с кем он говорил там, чтобы завтра сделать выговор, но спохватилась.

— Да, я вас слушаю…

— Знаешь, я очень рад тебя слышать. У тебя все в порядке?