Свен Дельбланк - Пасторский сюртук

• Название: Пасторский сюртук
• Автор: Свен Дельбланк
• Издательство: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-93354-005-6

---

— А что вы, собственно, ожидали? Ваша пылкая страсть, ваши могучие чресла, mais vous êtes un vrai Hercules, mon cher baron…[56] Барышня фон Притвиц понесла.

— О Господи. Что я наделал. Бедное дитя. Как же мне быть…

— Не понимаю ваших сомнений, барон.

— Верно, я ведь барон, это упрощает дело. Ах, только бы она согласилась… А кстати, каким образом все это связано с моим баронством?

— Не верьте ему, — опять прогремел Длинный Ганс.

— Ах, все очень просто. Правда открылась бы уже давно, если б не ваше редкостное сумасбродство… Enfin, до поры до времени на моих устах печать молчания. Мне поручено привезти вас в Вальдштайн, там вы все и узнаете.

— Ну что ж, тогда с Богом. В Вальдштайн. Барон? Господи, не так уж это и глупо. Верно, Длинный Ганс? Нечего тут разлеживаться и злобствовать. Поедешь со мною, домой.

— Не хочу. Что-то здесь нечисто.

— Заклинаю вашу милость оставить этого малого здесь. Какая неотесанность, какой фамильярный тон… Ему не место в новой жизни, которая вас ожидает.

Герман медлил. Шевалье завороженно смотрел на него.

— Ей-Богу, не знаю… Оставить Длинного Ганса? Нет, это невозможно. Он следовал за мною в унижении, значит, последует и в благополучии.

Шевалье ощерил зубы в уродливой гримасе и опять скрестил руки на груди. Герман ничего не заметил. Снял лавровый венок, развязал платок и яростно крикнул в недра грота:

— Ганс! Упрямый остолоп! Сам выйдешь или за уши тебя тащить? Иди сюда. Я ведь теперь барон!

— Все это ложь и обманные призраки. Осенью вы были фельдмаршалом, и добром это не кончилось.

Шевалье с трудом овладел собой, прижал к груди острый подбородок.

— Не благоволите ли, ваша милость, все-таки…

— Вздор! Длинный Ганс! Если не выйдешь подобру-поздорову, я уеду домой без тебя. Можешь тогда сидеть в гроте и злиться.

— Еще чего, — буркнул Длинный Ганс, высунув из грота кудлатую голову. — Да нешто вы, пастор, без меня управитесь?

— Значит, едешь?

— Понятное дело, еду.

— A la bonne heure, — вздохнул шевалье. — Как вам будет угодно. Все готово. Ваш отшельнический контракт аннулирован, Его величество проявил необычайное благорасположение и внимание. Карета ждет у калитки. Итак, в Вальдштайн.

— В Вальдштайн.

XIX. Олимп

Цветущие деревья в саду обвиты белым кружевным покровом. Статуй почти не видно средь кипени цветения, они беспомощно простирают руки, словно утопающие, которые вот-вот навеки исчезнут в пенных валах прибоя. Все изваяния искусно отреставрированы. Кто не знает, тому и в голову не придет, что некогда они пали жертвой разъяренного великана. Майский день лучезарно-прекрасен, генерал при смерти, а жизнь так хороша. Погодите, говорят вальдштайнские старики, вскорости у нас будет новый господин, еще пострашнее нынешнего. Но стариков никто не слушает.

Эрмелинда сидит у окна, она очень отяжелела. Белая шея истончала, как будто голова стремится порвать оковы и оставить это отвратительное тело. Руки безвольно висят по сторонам кресла, белые, праздные, она словно умышленно держит их на расстоянии от нечистого тела. На коленях зеркальце, стеклом вниз.

На скамеечке у ее ног сидит Урсула, вяжет землисто-серый чулок. Эрмелинда взяла к себе Германову сожительницу, чтобы та пособляла ей в пору беременности. Сама она не желает иметь касательства к этому пухнущему телу, к его брожениям, капризам, выделениям и резким, мучительным метаморфозам. Неразговорчивая мужеподобная служанка обязана мыть и холить эту враждебную часть Эрмелиндина существа, как ухаживают за беспомощным ребенком, даже когда он вызывает неприязнь. Эрмелинда не может воспрепятствовать происходящему с нею. Какой толк от заносчивых протестов? Я не хочу! Ах, плоти нет дела до ее хотений… Бесстрастно и неотвратимо, точно отравный гриб, зреет плод в ее лоне.

Герман ходит по дворцу, обок него шевалье — держит под руку, дружелюбно, но крепко. Герман новыми глазами смотрит на богатства вокруг. Эти сокровища более не враждебны, они глядят на него с надеждой, как собрание сословий, ожидающее первой речи нового монарха. В рыцарской зале он останавливается и восторженно созерцает целую галерею фламандских гобеленов. На них изображены жизнь и деяния Алкида. Дивные шедевры, быть может чуть слишком грандиозные для стен рыцарской залы. Краски чуть побледнели, истаяли, как ароматы старинного ларца с пряностями; тканые картины достигли расцвета зрелости и мягкости.

— Красиво.

— Да, не правда ли? Подарок генералу от принцессы Софии Амелии.

— Но чего-то мне здесь недостает…

— Недостает? A-а, понимаю. Комплект неполон. Два последних гобелена утрачены. Однако же, ваша милость, мешкать более нельзя. Генерал вот-вот отдаст Богу душу.

Пальцы шевалье крепче стиснули руку, и Герман недовольно дернулся. Ну почему тайна его рождения может быть раскрыта лишь у смертного одра генерала?.. Все оборачивается одной из тех душераздирающих мелодраматических сцен, какие он научился презирать в безмятежные дни отшельнической жизни. Не отдавая себе в том отчета, он слегка упирался, но шевалье неумолимо влек его к цели. Длинный Ганс босиком крался следом, хмурый, задумчивый, сердитый.

Герман с ног до головы в новом платье. Цветистый кафтан, красный камзол, белые шелковые штаны, туфли с бриллиантовыми пряжками. Легкий и удобный костюм, ласково облекающий тело. И все же в глубине души ему чуточку недоставало знакомого прикосновения колючего рубища. А Длинный-то Ганс по-прежнему в лохмотьях. Но, ваша милость, это совершенно невозможно… Он же сущий дикарь, да и не подберешь ему ничего в дворцовых гардеробах. Нам правда надо спешить. Генерал на ладан дышит.

В такой ясный весенний день, право же, хочется жить и жить, ласковый воздух напоен благоуханием цветущих деревьев, но генеральская спальня воняет болезнью и тленом, ибо разбитый ударом старик лежит на смертном одре. Невзирая на свою истерически бесчувственную нервозность, Герман даже споткнулся на пороге, когда в нос ударил тошнотворный смрад рака, угнездившегося во чреве генерала. Косой луч солнца падал сквозь щелку в тяжелых фиолетовых шторах. Кровать с балдахином — точно ладья на возвышении в глубине комнаты. Столбики украшены точеными деревянными вазами. В кресле у изголовья дремал Дюбуа, разложив рядом на табурете плат со святыми дарами.

Шевалье не отпустил Германа. Беспощадно подвел его к постели и рывком раздернул полог. Умирающий зажмурился и прерывисто вздохнул. Лысая голова на грязновато-белых подушках — словно шершавая жемчужина в устричной плоти. Смертная бледность стерла с лица горячечные краски. Сабельные шрамы серыми роговыми гребнями проступали на облитой холодным потом слизисто-белой коже. «Здоровый» глаз таращился мертво и стеклянно, больной — моргал и слезился от напряжения. Левая половина лица безжизненно обвисла. Щека — точно вялое пустое вымя. Из угла рта сочилась слюна, в ноздре то надувался, то опадал глянцевитый пузырик. Плешивый лоб временами морщился, как у обиженного младенца.

Цепенея от отвращения и страха, Герман наклонился к умирающему. Руки чешутся натянуть одеяло старику на голову, избавиться от жуткого зрелища. Но шевалье по-прежнему крепко держит его за локоть.

— Говорите же, барон. Говорите с генералом.

— Вы полагаете, я должен… Но Боже мой… А он вправду способен меня понять?

— Разумеется. Вы же видите, с какой любовью он смотрит на вас.

— Господин генерал… Ваше превосходительство… Вы слышите меня?

Перекошенный рот дрогнул, умирающий шевельнул губами, что-то прохрипел. Герман испуганно отпрянул.

— Я не понимаю, что он говорит…

— Прислушайтесь…

Герман опять склонился к умирающему. С непостижимой быстротой унизанная перстнями рука выпросталась из-под одеяла и, словно влажная холодная тряпка, обвила Германову шею. Невероятная сила притянула его вниз, к лицу генерала — от густого смрада болезни перехватило дух. Совершенно без сил, он покорился хищной хватке старика. Хрипы шелестели в ушах, складывались во внятные слова.

— Сын мой… Любимый сын… Посмотри на своего отца…

— Ох! Это неправда! Помогите! Длинный Ганс, на помощь!

Но Длинный Ганс стоял у дверей, мрачный и безучастный к происходящему. Герман вывернулся из когтей больного. Усилие едва не убило генерала. Он лежал открыв рот, безжизненный, рука в перстнях на одеяле — как забытая кем-то вещица. Из красного полукружья под больным глазом капала охряная жидкость, мало-помалу застывая сталагмитами янтаря, живицы, цветного воска. Он что, умер? Нет. Пузырик в ноздре то надувался, то опадал. Германа передернуло от омерзения. В горле вскипала тошнота. Дрожащей рукой он вытащил кружевной платок, утер лоб.

— Ох… Не может быть…

Шевалье отвесил низкий поклон. Он был бледен от волнения, только черные брови ярко проступали на белом лице.