Свен Дельбланк - Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль

• Название: Пасторский сюртук. Гуннар Эммануэль
• Автор: Свен Дельбланк
• Издательство: Канон-Пресс-Ц, Кучково поле
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-93354-005-6

---

Г-н фон Штайн рассмеялся и, щелкнув замочком, закрыл портфель.

— Бодрый вы, однако, философ, господин пастор. Когда-нибудь я непременно последую вашему совету. Не могу не признать, что кой-какие ваши идеи весьма недурны, хотя в эстетике вы неистовый еретик. Штадельман!

Он стукнул в потолок серебряным набалдашником трости. Карета качнулась и стала.

— Штадельман! Устроим здесь привал, позавтракаем на воздухе. Корзины с припасами у тебя, надеюсь, не пустые. Наши гости, по всей видимости, оценят хороший стол. А лошадей пусти пастись. Расположимся вон в той рощице. Барон Хельффен ожидает нас только к вечеру. Что скажете, господин пастор, ваша философия позволит вам отведать цыплячью ножку, пирог и бокал бургундского? Титан снизойдет до завтрака с любителем? Что же, я рад. К столу, друзья мои. Продолжим нашу беседу на воздухе.

X. Заколдованный замок

Рука об руку Герман и Длинный Ганс шли по великолепному сказочному замку барона Хельффена, в детском изумлении озираясь по сторонам. Маленький дворецкий в красном кафтане нарочно вел их самым длинным кружным путем — пускай вдоволь насладятся богатством и роскошью баронской обители. Картины, мебель, ковры и стены, казалось, окутывало мерцающее облако пылинок, благоуханное марево нежных пряных ароматов, легкая дымка не то парящей в воздухе золотистой пыльцы, не то летучей розовой эссенции. Вероятно, это была иллюзия, просто у Германа запотели грязные очки, вот ему и чудилось, что все эти предметы роскоши испускают из своего нутра — из драгоценных тканей и благовонной изысканной древесины — нежное ароматическое дыхание. Резная мебель, в завитушках орнамента, инкрустированная серебром, с вышитой обивкой, покачивалась на тоненьких гнутых ножках. Ковры — словно цветущие экзотические лужайки, такие пышные и живые, что Герман не мог отделаться от впечатления, будто свежие бутоны хрустят раздавленные под его пыльными подошвами. Над китайской вазой парило густое облако розовых цветов, словно благоухание самой вазы материализовалось в прохладном, чувственном воздухе, отдающем на вкус ванилью и корицей. Живописное полотно на стене — как вид из окна, выходящего на пресловутую Аркадию. Томные пастушки с младенчески розовыми телами нежились в ленивых волнах темно-зеленой листвы. А вот библиотека — лимонно-желтые сафьяновые томики в двенадцатую долю листа, новенькие золотые обрезы, переплеты телячьей кожи, мягкие, желтые, точно сливки. Раскрашенные от руки гравюры, сюжеты которых вогнали Германа в краску и в пот и принудили глядеть в потолок. Гирлянды лепных амурчиков вели нескончаемый хоровод вокруг плафонов с росписью в розовых и эмалево-синих тонах. Плавание на Киферу{88}. Афродита в раковине, окруженной морскою пеной и влекомой голубями, которые держали в клювах шелковые шнуры. Фырчащие морские чудища трубили в витые раковины, а пышные наяды с розовыми, по-детски безмятежными лицами улыбались, демонстрируя взору перламутровые хвосты в жемчужинах водных брызг. Господи Боже мой…

Дворецкий остановился, поднявшись по лестнице к белой двери с фигурными золотыми планками. Бросил изумленный взгляд на Длинного Ганса и слегка нервозно поклонился.

— Ваше преподобие… Не угодно ли — ваша комната.

— Покорно благодарю. Это для нас обоих?

— Для обоих? Но, ваше преподобие… Я полагал… Слуга ваш поместится во флигеле.

— И речи быть не может. Длинный Ганс мой спутник.

— Но ваша милость! Так в самом деле не годится. Челядь живет во флигеле.

— Ну что ж, в таком случае проводите меня во флигель. Я помещусь вместе с Длинным Гансом.

— Во флигель! Нет-нет, ни в коем разе… Коли так, живи здесь, добрый человек. Займи комнату рядом. Барон делает все, чтобы гости остались довольны. О, ваша милость, вы слишком щедры! Припадаю к вашим стопам. — Дворецкий чуть не ковриком стелился от благодарности. Герман величественным жестом бросил ему талер. — Целую руки вашей милости. Сей же час велю подать умыться и пришлю кого-нибудь с прохладительными напитками. — И он удалился.

Длинный Ганс укоризненно таращился на принципала.

— Это ж последние наши деньги.

— Фу, какой ты мелочный. Мы не можем выглядеть как нищие — теперь, когда мы почетные гости барона. Занимай комнату, мой мальчик, и будь как дома.

Говоря по правде, комната была скорее под стать какой-нибудь хрупкой малютке маркизе, а не грузному, неопрятному сельскому священнику. Тончайшие занавеси кровати с балдахином нервно трепетали от неприметного сквозняка. Тоненькие ножки стульев выгибались под легким грузом расшитого шелка. И эти гравюры на стенах… «Застигнутая в купальне». «Помощь в утреннем туалете». «Чувствительный духовник». Герман наморщил лоб и беспокойно поскреб под мышкой. От густого сладкого аромата внезапно перехватило дух. Он заложил руки за спину и принялся мерить комнату шагами, как медведь клетку. Помещение излучало смутную угрозу. Пузатая конторка — точь-в-точь беременная карлица на кривых рахитичных ногах. Она злобно таращилась на Германа желтыми зенками латунных накладок. Кроватные занавеси тревожно вздрагивали.

Громкий треск и глухой удар за стеной. Длинный Ганс энергично сел для пробы на один из хрупких стульчиков. Чертов парень. Ни грана воспитания и хороших манер. Со стыда сгоришь из-за него. Как всегда.

А кстати, какого черта нас сюда занесло? И Длинный Ганс, и я сам здесь совершенно не на месте, точь-в-точь конский навоз в шелковой бонбоньерке. Наше место на дороге. Зря я пошел на поводу у фон Штайна. Умный мужик, только чуть слишком холодный и вылощенный. Не в моем вкусе. Любитель. Дилетант. Поэт и анатом. Чепуха! Больно сладко поет. Впрочем, я определенно вызвал у него некоторое любопытство, а? Да-да. Небось они с бароном задумали выставить нас сегодня вечером на посмешище. Ну, погодите. Не на того напали.

Фу! Развешивать этакие непристойные гравюры в комнатах у порядочных гостей. Содом и Гоморра. Хорошо, что из Фельзенхайна мы убрались без шума. Как-то там Эрмелинда? Ни замуж не хочет, ни в Кведлинбург… Не знаю. Бедное дитя, похоже, не очень-то весело ей живется. Но она ведь не может странствовать по дорогам, как мы с Длинным Гансом. Господи Иисусе! О-о, конечно… Да-да, входите!

Дверь отворилась, и Герман содрогнулся от ужаса. Голая женщина?! Свят-свят-свят… Во всяком случае, почти голая…

Прозрачная сорочка и очаровательная улыбка — вот и весь наряд, более ничего на девушке не было. Сорочка перехвачена под грудью голубой лентой. Каштановые волосы свободно распущены по плечам. Она сделала очаровательный книксен и протянула поднос с рюмкой красного ликера и сладким печеньем.

— Не угодно ли отведать, ваше преподобие?

Герман целиком засунул в пасть печенье, плеснул поверх ликер и тотчас поперхнулся — печеньем, ликером и стыдом. Господи помилуй. Надобно сохранить хорошую мину. Показать, что не лыком шит, запросто бываешь в знатных домах.

— Э-э… Гм… Спасибо, дитя мое. Charmant. Вкусное печенье. И ликер отменный. А теперь беги оденься, я тебя не задерживаю. Не то ведь озябнешь. И не было никакой спешки, чтоб гнать тебя сюда полураздетой…

Нимфа прикрыла носик ладошкой и изящно хихикнула. Молодая плоть мягко колыхалась под тканью. Соски словно подмигивали бойкими розовыми глазками. Треугольник лона темнел грозной чернотой. Герман с трудом проглотил печенье, усыпав крошками весь пол.

— Я не озябну, пастор. Мы тут всегда так одеваемся.

— Мы? Мы? Вас что же, много таких?

— А то.

— Господи Иисусе, выходит, я попал в заколдованный замок…

— Не угодно ли помыть руки, ваше преподобие? Так всегда делают.

Она выбежала за дверь, приятно покачивая грудями, и вернулась с кувшином, тазом и полотенцем. Герман сосредоточенно мыл руки, стараясь не глазеть на сдобные формы нимфы. А она нет-нет да и подталкивала его бедром, умильно улыбалась и бросала томные шоколадно-коричневые взоры. Дыхание ее благоухало словно горячий вишневый пирог, только что вынутый из печи. Она исхитрилась уронить полотенце, чтобы нагнуться и продемонстрировать круглую розовую попку. Две уютные ямочки играли на мягкой пояснице.

— Ой, замаралось. Ну да не беда. Дайте-ка мне руки, пастор, я их вытру моими волосами. Будьте добреньки. Вот та-ак.

Аромат спелых смокв от нимфина тела. Руки Германа, точно снулые рыбы в мягких сетях женских волос. Груди игривыми котятами льнули к нему. Нимфа уже не сомневалась в успехе. Ее бедро испытующе припало к его восставшей плоти. С самоуверенной улыбкой она потянулась к голубой ленте, чтобы распустить сорочку. Тут оно и случись. За стеной послышался упоенный женский вскрик. Потом будто раненый Минотавр взревел. И что-то словно бы рухнуло с глухим треском, как деревянная хибарка от землетрясения.

— Господи, что это?