Борис Савинков - Воспоминания террориста. С предисловием Николая Старикова

• Название: Воспоминания террориста. С предисловием Николая Старикова
• Автор: Борис Савинков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-496-01737-4

Террорист, обладавший писательским талантом. Он стоял во главе Боевой организации эсеров. На его счету организация громких терактов в России начала XX века. Он был захвачен чекистами в ходе операции «Трест» и «выпал в окно». Свои теракты он и его товарищи проводили, имея английские паспорта. У них всегда было очень много денег. Они держали в напряжении всю страну и спокойно ездили в Европу. Террористы были в нашей стране и сто лет назад. Один из них оставил мемуары. Его имя Борис Савинков.

---

– Террор, Илья Петрович.

– Террор? Террор – верно, настоящее дело. Это не языком трепать… Да не для меня это.

– Почему?

Он задумался.

– Массовой я человек, рабочий… Не могу я в одиночку. Что хотите, а не могу.

Я, конечно, не убеждал его. Впоследствии он уехал в Америку, а еще позже, летом 1907 года, был арестован в г. Николаеве с бомбами. Его судили военным судом и тогда же повесили.

Через несколько дней после моего первого разговора с Матюшенкой я случайно встретил Гапона. Я сказал ему, что он лжет, рассказывая о своем участии в экспедиции «Джон Крафтон», и что я могу уличить его в этом.

Гапон покраснел. В большом гневе он сказал:

– Как ты смеешь говорить мне, Гапону, что я лгу?

Я ответил, что настаиваю на своих словах.

– Так я, Гапон, по-твоему, лжец?

Я ответил, что да, он, Гапон, по-моему, несомненный лжец.

– Хорошо. Будешь помнить. Я все про тебя расскажу.

– Что ты расскажешь? – спросил я.

– Все. И про Плеве, и про Сергея.

– Кому?

Он махнул рукой в ответ.

Гапон счел себя оскорбленным мной. Он послал в заграничный комитет партии письмо, в котором требовал третейского суда между мной и ним.

Я от суда отказался. Эта встреча была моей последней встречей с Гапоном. Гоц, которому я ее рассказал, улыбнулся.

– И хорошо сделали. Конечно, Гапон лжет где, кому и когда может.

– Но ведь ему верят.

– Не очень. А скоро перестанут верить совсем.

Таково было отношение мое и Гоца к Гапону уже осенью 1905 года, но ни Гоц, ни я, конечно, не могли предвидеть конца его сложных интриг.

Дело Татарова было выяснено. Азеф приехал в Женеву (во время следствия над Татаровым он жил в Италии), и мы вместе с ним и Гоцем приступили к обсуждению дальнейших боевых планов.

В Женеву приехала даже Дора Бриллиант. Из Петербурга мы получили известие, что Зильберберг и Вноровский ликвидировали свои закладки и что извозчиком остался один Петр Иванов.

Все трое по нашему поручению были предупреждены о временной приостановке дела Трепова младшим братом Гоца, Абрамом Рафаиловичем, уже тогда предлагавшим свои услуги Боевой организации.

Был октябрь в середине. В заграничных газетах стали появляться известия о забастовках в России. Известия эти становились все многочисленнее и все важнее, и наконец появилась телеграмма, что забастовала железнодорожная сеть. Волейневолей приходилось пережидать забастовку в Женеве.

Манифест 17 октября оживил эмиграцию. Его приветствовали как начало новой эры: в окончательной революции никто не сомневался. Ежедневно устраивались многолюдные митинги.

Ораторы говорили о значении совершающегося переворота, и все, или почти все, искренно верили в этот переворот. На одном из таких митингов мне пришлось говорить речь о значении террористической борьбы в истории русской революции.

Когда появились телеграммы – сперва из крепости – об освобождении почти всех арестованных 15 марта, а потом из Шлиссельбурга – об освобождении шлиссельбуржцев, то даже и скептики начали верить, что правительство вступило на путь реформ. Падение Шлиссельбурга было залогом близкого падения самодержавия.

В партии и в Центральном комитете стали раздаваться голоса, что принятая партией тактика не соответствует политическому моменту и что она требует изменения. Я подхожу теперь еще к одной причине, сыгравшей, по моему мнению, видную роль в упадке Боевой организации, я в ее лице – всего центрального террора. Я говорю о тактике, принятой Центральным комитетом непосредственно после 17 октября.

Аресты 17 марта и раскрытие приемов уличного наблюдения, как я уже говорил выше, дали правительству перевес над террором. Кроме того, измена Татарова остановила естественный рост Боевой организации и парализовала ее деятельность с марта по октябрь 1905 года. Но измена эта теперь была обнаружена, и Татаров был устранен от каких бы то ни было дел.

С другой стороны, растерянность правительства в момент октябрьского манифеста была невиданно велика. Устранение Татарова и слабость полиции, казалось, давали Боевой организации возможность возродиться во всей своей силе и нанести окончательное поражение самодержавию. Случилось, однако, иное. Мнение членов Боевой организации, по крайней мере большинства их, вступило в резкий конфликт с мнением партии в лице ее Центрального комитета, и Центральный комитет одержал в этом конфликте верх. Боевая организация в своем большинстве (за исключением Азефа) стояла на той точке зрения, что единственная гарантия приобретенных свобод заключается в реальной силе. Такой силой, во всяком случае, могло явиться активное воздействие террора. С этой точки зрения террор не только не должен был быть прекращен, но, наоборот, пользуясь благоприятным моментом, необходимо было его усилить и предоставить в распоряжение Боевой организации возможно больше людей и средств. Большинство партии, в лице подавляющего большинства Центрального комитета, находило, однако, что террор, как крайняя мера, допустим лишь в странах неконституционных, там, где нет свободы слова и печати; что манифестом 17 октября в России объявлена конституция и что поэтому всякие террористические акты с этого момента принципиально недопустимы. Что же касается гарантии уже приобретенных страною свобод, то Центральный комитет полагал, что народ сумеет защитить свое право. Всеобщая забастовка, многолюдные митинги и демонстрации укрепили товарищей в этом мнении.

Предварительное совещание Центрального комитета по вопросу о прекращении террора произошло еще в Женеве, на квартире у Гоца. На совещании этом присутствовало много народу, ибо Центральный комитет, до реорганизации его первым партийным съездом, был чрезвычайно многочислен; он насчитывал в то время до 30 членов. На заседании этом голоса разделились. Подавляющее большинство говорило против продолжения террористической борьбы. В этом смысле долго и сильно говорил Чернов. Сущность его речи заключалась в том, что террористические акты после 17 октября по принципиальным причинам недопустимы, но что действительно правительству верить нельзя и единственной гарантией завоеванных прав является реальная сила революции, т. е. сила организованных масс и сила террора. Поэтому, по его мнению, Боевую организацию распустить было невозможно, следовало, как он выражался, «держать ее под ружьем». В случае контрреволюции сохраненная под ружьем Боевая организация имеет обязанность выступить с народом и на защиту народа.

Точка зрения Чернова была чисто теоретическая. На практике она сводилась к полному упразднению Боевой организации, против которого возражал оратор. Для меня было совершенно ясно, что «держать под ружьем» Боевую организацию невозможно и что такое предложение может сделать только человек, совершенно незнакомый с техникой боевого дела. Существование террористической организации, каковы бы ни были ее задачи, – центрального или местного характера, – невозможно без дисциплины, ибо отсутствие дисциплины неизбежно приводит к нарушению конспирации, а таковое нарушение в свою очередь неизбежно влечет за собой частичные или общие всей организации аресты. Дисциплина же в террористической организации достигается не тем, чем она достигается, например, в армии, – не формальным авторитетом старших; она достигается единственно признанием каждого члена организации необходимости этой дисциплины для успеха данного предприятия. Но если у организации нет практического дела, если она не ведет никаких предприятий, если она ожидает в бездействии приказаний Центрального комитета, словом, если «она находится под ружьем», т. е. люди хранят динамит и ездят извозчиками, не имея перед собой непосредственной цели и даже не видя ее в ближайшем будущем, то неизбежно слабеет дисциплина: отпадает единственный импульс для поддержания ее. А с ослаблением дисциплины организация становится легкой добычей полиции. Таким образом, предложение Чернова, на первый взгляд как бы разумное, на самом деле, благодаря незнакомству автора его с предметом, сводилось к тому, что Боевая организация неизбежно отдавалась в руки полиции.

Азеф понял это и, возражая Чернову, высказался в пользу полного прекращения террористической деятельности и немедленного роспуска Боевой организации. Гоц тоже склонялся к этому мнению.

Я упорно возражал Гоцу, Азефу и Чернову. Я доказывал, что прекращение террористической борьбы будет грубой исторической ошибкой, что нельзя руководствоваться только параграфом партийной программы, воспрещающей террор в конституционных странах, но необходимо считаться и с особенностями политического положения страны. Я резко настаивал на продолжении деятельности Боевой организации.