Алана Инош - Гроза

• Название: Гроза
• Автор: Алана Инош
• Жанр: Фэнтези

Главных героинь в рассказе три, но грозы только две, и играют они в их жизни две разные роли. Причинить боль просто, но взять её себе, избавляя от неё дорогого человека, не каждому по плечу. Выдержит ли сердце? Выглянет ли солнце после непогоды? Что делать, если ты – молодая, озорная любительница фемслэша, а она – почти вдвое старше, разочарованная, вечно занятая и ревностно оберегающая свою хандру? Ответ знают только струны старой гитары.

---

Старая гитара заплакала светлыми слезами, а затянутый влажной дымкой взгляд Любы то касался поникших на лоб прядей волос Валерии, то целовал голубые жилки под смугловатой кожей, оттенённой белизной рукава, то пересчитывал заклёпки на её остроносом сапоге со скошенным каблуком. Вино, вечер и песня слились в один струящийся по жилам сплав, а сердце, похоже, нашлось среди пыльных страниц памяти… Оно было здесь и сейчас, усыпанное блёстками вечерней зари и заблудившееся в сиреневой пене.

Отец налил коньяка только себе и гостье: бабушка и мама сказали, что им уже хватит.

– За песню – голос души, – произнёс он.

Валерия выпила коньяк, будто прохладительный чай, не моргнув и глазом.

– «То не ветер ветку клонит, не дубравушка шумит», – затянула вдруг бабушка дребезжащим и заунывным, как скрип старых дверных петель, голосом.

Люба фыркнула в кулачок, но мама, вдохновенно закрыв глаза и мечтательно подперев рукой щёку, поддержала:

– «…то моё, моё сердечко стонет, как осенний лист дрожит…»

– Ну всё, винцо подействовало, – добродушно хмыкнул отец.

Валерия не растерялась с аккомпанементом, и мама с бабушкой разлились растомлённым, подгулявшим дуэтом, а Пушок принялся подвывать. Гостье до этого он почему-то не подпевал: наверно, она исполняла не в его тональности. На середине песни бабуля вдруг забыла слова, махнула рукой и рассмеялась сама над собой.

– Тю, голова моя садовая, памяти-то уж нету никакой – а туда же!

Валерия пела ещё другие, незнакомые, но проникновенные песни, уносившие Любу в озарённые солнцем горы и окутывавшие её бархатно-вишнёвым хмелем. От носков щегольских сапогов и сильных, нервных рук с голубыми жилками до кончиков взъерошенных ветерком волос Валерия впечатывалась в сердце светлым и выпуклым, как чеканка, силуэтом – не вытравить, не стереть, не вывести, как татуировку. Её брови тоже пели, то напряжённо сдвигаясь, то изгибаясь в лирическом надломе – тосковали, любили, задумывались, страдали и смеялись…

Бабушка задремала прямо в кресле, и Валерия отложила гитару.

– Поздно уже… Наверно, спать всем пора, – сказала она вполголоса. – Спасибо вам большое за хлеб-соль, а точнее, за вино-шашлык. Пойду я, пожалуй.

– Это вам спасибо, Лерочка. Будто на концерте побывали, честное слово! – расплылась в чуть хмельной, сердечной улыбке мама. И добавила со смешком: – Даже не думала, что финансовые директора у нас могут так душевно петь.

– Работа – это то, что кормит и обеспечивает жизнь тела, а увлечение – это жизнь души, – глубокомысленно изрёк отец, тоже уже слегка отяжелевший от съеденного и выпитого, но вполне крепко и устойчиво державшийся на ногах.

Хмелёк объединял узами любви и умиротворения, все были добры, растроганы и очарованы красками тихого вечера, плавно переходящего в ночь. Валерия тем временем остановилась около девушки, которая будто приросла к своему стулу, застывшая от непереносимой необходимости расставания.

– Люба… И тебе спасибо.

– А мне-то за что? – Девушка разглядывала сапоги соседки, не в силах поднять глаза, в которых острыми иголочками засели слёзы.

– Не знаю, – усмехнулась Валерия. – Наверно, за красоту, которой ты озаряла этот вечер.

Убирать со стола уже не осталось сил, и было решено отложить это дело на завтра. И вот, все уже вроде бы разошлись по постелям, а Люба дышала темнеющим небом, прислонившись к столбу веранды: нервы пели, горели и стонали, земля плыла, а в груди теснились несуразным клубком смех и рыдание… Краем глаза поймав белое пятно рубашки за калиткой, она судорожно вздохнула до боли в ключицах.

– Лера… Вы забыли что-то?

Их руки встретились на задвижке калитки. Глаза Валерии темнели в сумерках пристально и серьёзно, но в следующий миг губы смешливо прыснули:

– Да… Рассудок свой трезвый забыла.

Люба открыла калитку, гостеприимным жестом приглашая соседку назад, на участок:

– Ну так проходите, давайте его поищем вместе.

Они обе задыхались, фыркали, смолкали, но, едва взглянув друг на друга, опять принимались давиться приступом веселья.

– Смех без причины… – начала Валерия.

– Призрак капучино, – брякнула Люба первую ерунду, что пришла ей в гудящую от ночного колдовства голову.

Снова придушенный хохот до колик в боку и слёз на глазах. Люба сняла свою шляпу с гвоздика и дурашливо нахлобучила на голову Валерии.

– Вот, теперь полный облик… И сапоги, и шляпа, только коня не хватает.

Её пальцы скользнули по лицу соседки – впрочем, нет, теперь уже не просто соседки, а той, что отыскала в затхлой пыли однообразных страниц жизни её сердце. Ладони Валерии тепло накрыли руки Любы, чуть сжали запястья.

– Я хотела сказать спасибо… Нет, не за красоту, хотя и за неё – тоже. Спасибо… вот за это всё. Я не брала в руки гитару уже больше года. Думала, всё пересохло… Отболело. Но оказалось – есть ещё слёзы. Только лились они сегодня через твои глаза.

– «Отдай мне боль свою – воздам я нежностью стократ», – повторила Люба по памяти, вглядываясь в блестящую звёздочками тьму глаз под полями шляпы. – Наверно, это и есть настоящая любовь. Я хотела бы взять себе твою боль, Лера. Выплакать твои слёзы. Отдай мне свою боль, а я дам нежность…

Это было как шаг в пропасть, холодящий только в первый миг, а потом раскрывающий телу исступлённо-горячие объятия смерти. Неуловимая дрожь встретившихся губ, замершее дыхание, а после – трепет сомкнувшихся ресниц и влажная, щекочущая сердце ласка.

– Нет, Люба, боль была бы плохой платой за твоё тепло… Прости, кажется, я пьяная и позволяю себе лишнее.

– Нет, нет, не лишнее. – Обняв Валерию, Люба вжималась в неё со всей силой песни, снова зазвучавшей в ушах, и ворошила её волосы на затылке со всей нежностью танцующих на струнах пальцев.

Второй поцелуй был уже осознанным, глубоким и продолжительным. Ладони Валерии скользили по спине Любы, задержались на талии, потом легчайшей пляской пальцев забрались на плечи и коснулись щёк. Она отчаянно, крепко впивалась в губы девушки снова и снова, а та едва успевала голодным галчонком открывать рот.

– Стоп. До добра это не доведёт, – вдруг оборвала себя Валерия, дохнув на Любу коньячно-винным букетом и щекочущим холодом разлуки. – Прости, Любушка, это всё – ни к чему.

Калитка закрылась за ней, а Люба сползла на траву, не жалея своего белого сарафана, раздавленная тяжестью этого чистого неба и шелестящего сумрака яблоневых крон.

Отсвет экрана выхватывал её лицо из темноты: всхлипывая, Люба набирала текст письма. Конечно, Оксане, кому же ещё…

«Привет. Не спишь?»

Подруга часто полуночничала, засиживаясь над своими рассказами, и ответ пришёл почти сразу.

«Сплю».

Фыркнув, Люба набрала:

«А как ты тогда пишешь?»

«Во сне, – пришло спустя полминуты. – Ну, чего там у тебя? Давай короче, а то у меня тут вампирские страсти на самом пике».

Люба откинула голову, улыбаясь нависшему над ней небу и позволяя ветру высушивать ручейки слёз на щеках. Потом, снова склонившись над экраном и глотая запятые, выплеснула:

«Твои вампирские страсти – детский лепет по сравнению с реалом. Рокерша я влюбилась! Это капец… Туши свет».

Все эти рассказики не шли ни в какое сравнение с молчаливой песней неба, от которой она плакала сейчас, забирая боль и отдавая всю нежность до капли, до последнего стука сердца. Телефон вдруг зазвонил, и Люба непонимающе уставилась на экран: кажется, такого сигнала на новое письмо она не устанавливала. До неё не сразу дошло, что Оксана вызывала её на разговор голосом, а не тычками по клавиатуре.

– Алло, – пробормотала она наконец, приложив аппарат к уху.

– Ну, в кого ты там влюбилась опять? – донёсся до неё голос подруги.

Люба даже видела её сейчас – за компьютером, со сдвинутыми на шею наушниками, кружкой чая и горкой печенья на блюдце, в мягком сумраке комнаты, увешанной постерами.

– Не опять, а в первый раз, Рокерша, – ласково ответила она с высоты тёмного неба и вершин далёких тополей, окружавших дачи. – Всё, что было до этого – детский сад, штаны на лямках.

Сначала повисло молчание комнаты, озарённой отсветом монитора и настольной лампы, а потом Оксана сказала с усмешкой в голосе:

– У-у, мать, да ты пьяненькая.

– Ну да, да, да, есть такое! – согласилась Люба, улыбаясь и не вытирая беспрестанно текущих слёз.

– Ты где сейчас вообще? – обеспокоилась комната с лампой и компьютером.