Уильям Моррис - Искусство и жизнь

• Название: Искусство и жизнь
• Автор: Уильям Моррис
• Издательство: Искусство
• Жанр: Искусство и Дизайн
• Год: 1973

В настоящем издании впервые на русском языке представлено обширное и многообразное наследие У. Морриса, известного английского поэта и дизайнера, автора социально-утопического романа «Вести ниоткуда», активного общественного деятеля, с 1883 года социалиста. Книга представляет интерес как для специалистов по эстетике, так и для читателей, интересующихся проблемами эстетического воспитания, декоративно-прикладным искусством и историей эстетики.

---

Давайте, говорю я, покончим со средними цифрами, и присмотримся к жизни с ее страданиями, и попробуем представить себе эту жизнь. И обратите внимание на следующее: даже если удастся воплотить в жизнь хотя бы часть этого буржуазного или радикального идеала, то при сохранении существующей системы конкурентной коммерции под ней всегда будут скрываться позорящие ее явления. Мы ухитрились создать громадную массу более или менее зажиточных людей, стоящих совсем близко к среднему классу — преуспевающих ремесленников, мелких торговцев и прочих. Я должен мимоходом сказать, что, вопреки всем врожденным хорошим качествам этих людей, их класс — небольшая честь для нашей цивилизации: коль скоро дело касается еды, то они набивают себе животы чем попало, но живут они в скверных домах, получают скудное образование, находятся во власти низменных суеверий, чужды разумных удовольствий и совершенно лишены чувства прекрасного. Но оставим это. Ибо я знаю, что мы можем весьма значительно увеличить в пропорциональном отношении эту прослойку, не производя никаких серьезных перемен в нашей системе, ибо в самом низшем слое общества будет по-прежнему сохраняться класс, от которого мы никогда не избавимся, пока живем, руководствуясь девизом «горе отстающему». Класс этот — класс жертв. Больше всего другого я хочу, чтобы мы не забывали о них (и, судя по всему, мы вряд ли о них забудем в течение ближайшей недели), чтобы не утешали себя средними цифрами, столкнувшись с тем фактом, что богатства богатых и комфорт состоятельных покоятся на огромной и страшной нищете — унизительной, жалкой и бесполезной. О ней до последнего времени мы слышали мало, слишком мало. Нам теперь доподлинно известно, что эта нищета — действительность, и мы можем лишь утешаться надеждой, что сможем, если будем усердны и внимательны (а мы редко такими бываем), существенно уменьшить ее размеры. Я спрашиваю вас, совместима ли такая надежда с нашей хваленой цивилизацией с ее совершенным вероучением, высокой моралью и четкими политическими принципами? Посчитаете ли вы чудовищным, что некоторые люди возымели иную надежду и видят перед собой идеал общества, в котором не будет классов, без конца унижаемых — будто бы во имя блага общества? Я бы хотел напомнить, что этот самый низший, крайне бедный класс находится в бездне, зияющей и перед всей массой трудящихся классов, которые, вопреки всем средним цифрам, еле сводят концы с концами. Проигрыш в жизненной игре заставляет богача смирить свое честолюбие и удалиться от дел, человека среднего достатка вынуждает довольствоваться положением подчиненного и сносить утомительные перемены, а рабочего человека сталкивает в ад безысходного унижения.

Надеюсь, среди присутствующих лишь немногие могут успокоить свою совесть тем, что трудящиеся классы навлекают на себя нищету собственной расточительностью и безрассудством. Несомненно, некоторые повинны в этом, ведь философы — стоики высокого полета — встречаются среди поденщиков не намного чаще, чем среди богачей и людей достатка. Но мы прекрасно знаем, с каким упорством массы бедняков придерживаются такой степени бережливости, которая сама по себе унижает человека, — ведь в его природе заложена любовь к радостям и удовольствиям. И вот, несмотря на всю свою бережливость, бедняки все глубже падают в бездну нищеты. Так что же? Решимся ли мы отрицать это, встречая на каждом шагу в нашем собственном классе ни в чем не повинных неудачников; многие из них гораздо достойнее и полезнее счастливчиков. Не это ли обнаруживается в самом состоянии войны, именуемой нами системой неограниченной конкуренции, войны, где лучшее снаряжение, которым человек может обзавестись, это жестокое сердце и отсутствие совести? Осуществить либеральный идеал, преобразовать нашу нынешнюю систему в общество умеренного классового господства невозможно, потому что наша система — это, в конце концов, лишь неумолимая и непрерывная война. Если только эта война прекратится, коммерции, в том смысле, в каком мы понимаем это слово, наступит конец, и уже больше не будут производиться горы товаров, которые либо сами по себе бесполезны, либо полезны только для рабов и рабовладельцев. И тогда снова искусство будет определять, какие товары полезны, а какие товары вообще нет смысла производить, ибо не нужно создавать ничего, что не радует ни производителя, ни потребителя, а радость созидательного труда рождает искусство. Таким образом, искусство поможет почувствовать разницу между бесплодностью труда и его полезностью, хотя теперь бесплодность труда вообще, как я уже сказал, никого не тревожит: пока человек работает, его признают полезным — вне зависимости от того, над чем он трудится.

Говорю вам: система конкурентной коммерции, по существу, бесплодна, и это является следствием анархии. Не обманывайтесь показным порядком в обществе плутократии. Тут дело обстоит так же, как в былую пору во времена войн, когда все внешне говорит о спокойствии и удивительном порядке. Тверда и покойна поступь марширующего полка. Выдержанны и красивы сержанты. Сверкает на солнце начищенная пушка, доведено до блеска войско убийц. Планшеты адъютантов и сержантов выглядят вполне невинно, да и сами приказы на разрушение и грабеж даются с той спокойной точностью, которая кажется лучшим свидетельством спокойной совести. Но все это — маскарад, прикрывающий растоптанные нивы и сожженные дома, искалеченные тела, безвременную смерть достойных людей, обездоленный отчий край. Обо всем этом, о последствиях порядка и уравновешенности, то есть того, что поворачивает лицом к нам, домоседам, цивилизованная солдатчина, нам говорили часто и достаточно красноречиво, и нам бы следовало призадуматься над этим; достаточно часто нам показывали изнанку военной славы, но не могли показать ее ни слишком часто, ни слишком красноречиво. И тем не менее, скажу я, именно такой маской прикрывается система конкурентной коммерции — с ее респектабельностью и чопорным порядком, с ее болтовней о мире, о плодотворном сотрудничестве стран и прочем; в то же время вся ее энергия, вся ее строгая организация направлены на одну цель — лишать других средств существования. И вне этого все должно идти своим ходом, и не важно, кому от этого хуже или лучше. Здесь, как в войне огнем и мечом, все другие цели должны быть сметены и подчинены одной. Впрочем, торговая война хуже прежних войн хотя бы потому, что последние велись с перерывами, а эта ведется без устали, непрерывно. Ее командующие и полководцы никогда не устают провозглашать, что она должна развиваться, пока существует мир, и в этом-то, в непрерывном ведении этой войны, и состоит будто бы предел стремлений человека и его семьи. О чем-то подобном говорится в стихах:

«Во славу их во мглу забот
Погружена толпа рабов,
Легко крутя от дыбы круг
Под стоны жертв и треск их рук».

Что может низвергнуть эту ужасную систему, такую прочную, так глубоко ушедшую корнями в корысть, в глупость и малодушие энергичных и узколобых людей, столь могущественную и вдобавок еще защищенную от нападений анархией, которую она же и породила? Ничто, кроме возмущения этой анархией и кроме той новой силы, которая в свою очередь вырастет или, вернее, уже вырастает на почве этого возмущения. Это новое и свежее входит в состав той самой системы, которую оно призвано уничтожить. Ибо более полное развитие промышленного производства из древних ремесел через систему мастерских в систему машин и фабрик, отнимая у рабочих всю радость их труда и надежду выбиться в отличного мастера, объединило их в один громадный класс. Своим гнетом, принуждая их жить монотонной жизнью, промышленное производство помогло им почувствовать как свою солидарность, так и антагонистичность своих интересов с интересами капиталистического класса. На протяжении всего развития цивилизации они ощущают потребность подняться именно как класс. Как я уже сказал, для них невозможно соединиться со средними классами, чтобы создать всеобщее царство умеренных буржуазных порядков, о котором мечтали некоторые, ибо те, кто поднимается из своего класса, тотчас же входят в буржуазию, становятся владельцами хотя бы небольших капиталов и эксплуататорами труда, а позади них все же остается низший класс, в свою очередь затягивающий в свое лоно всех неудачников. С недавнего времени процесс этот усиливается с быстрым ростом громадных фабрик, уничтожающих остатки мелких мастерских, обслуживаемых людьми, которые еще недавно могли надеяться стать самостоятельными хозяевами, с ростом огромных магазинов, уничтожающих мелких торговцев. Осознав невозможность подняться в качестве класса, в то время как конкуренция, естественно, подавляет их, считая это необходимым для своего существования, рабочие начали рассматривать объединение как естественный для себя выход — аналогично тому, как капиталисты смотрят на конкуренцию; именно у рабочих, и ни у кого другого, явилась надежда навсегда покончить с деградацией классов.