Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести

• Название: Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести
• Автор: Виктор Московкин
• Издательство: Верхне-Волжское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1987

В. Московкин — писатель преимущественно городской темы: пишет ли о ребятишках («Человек хотел добра», «Боевое поручение»), или о молодых людях, вступающих в жизнь («Как жизнь, Семен?», «Медовый месяц»); та же тема, из жизни города, в историческом романе «Потомок седьмой тысячи» (о ткачах Ярославской Большой мануфактуры), в повести «Тугова гора» (героическая и трагическая битва ярославцев с карательным татаро-монгольским отрядом). В эту книгу включены три повести: «Ремесленники», «Дорога в длинный день», «Не говори, что любишь». Первая рассказывает об учащихся ремесленного училища в годы войны, их наставнике — старом питерском рабочем, с помощью которого они хотят как можно скорее уйти на завод, чтобы вместе со взрослыми работать для фронта. В повести много светлых и грустных страниц, не обходится и без смешного. Две другие повести — о наших днях, о совестливости, об ответственности людей перед обществом, на какой бы служебной лесенке они ни находились. Мягкий юмор, ирония присущи письму автора.

---

К вечеру все так устали, что с трудом передвигали ноги. Неудачи начались сразу. В городе, с тепла, с постели, мороз не был так заметен, но вот остановились в деревушке у крайнего дома — там жила Васина мама — почувствовали звенящую тишину. Баранчиков ушел в дом, остальные разбирали ружья, готовили лыжи и прислушивались. Ветерка, даже малого, не было, серый туманный воздух расплавил очертания леса. Павел Иванович вдруг приложил ладонь к уху, попросил замолчать. Все замерли. И тут отчетливо послышался хруст снега. Он нарастал, становился громким. Потом из-за бугра вынырнула черная точка: от соседней деревни шел человек. Они слышали его шаги.

— Такой шум… тут за километр не подойдешь, — сказал Ломовцев. — Никчемное занятие — бродить нынче по лесу.

— Может, в лесу и помягче.

Вышел Баранчиков, расстроенный.

— Всё, мальчики, остались без собаки. Дядька гостит, ушел на охоту. Где его искать, не знаю.

Было от чего приуныть: без хорошей собаки на зверя — какая охота.

— Без собаки нечего делать…

— Разве Еремей без четырех ног? — обидчиво спросил Студенцов.

Посмотрели на Еремея и решили: раз уж приехали, день все равно пропал, надо идти в лес.

В лесу было чудесно. Белые шапки висели на деревьях, трогательно и беззащитно выглядели совсем засыпанные маленькие елочки.

Перед болотом нашли след одиночки-секача. След был утренний, крупный.

Студенцов остался с Еремеем: он, выждав, толкнет зверя. Остальные пошли расставляться по «номерам».

Дали большой круг, и все-таки кабан услышал шум, поднялся с лежки и ушел.

Баранчиков, выросший в этих местах, махнул призывно рукой и бросился в обход нового «куста» с плотным ельником-подростом. По его расчетам, зверь там мог задержаться…

Легкий на ногу Студенцов продирался сквозь чапыжник. Пес Еремей старался не отставать от него. Когда доктор, весь обсыпанный снегом, вышел к кромке леса, увидел охотников, спокойных, безучастных, — кабан, не задерживаясь, ушел краем в лес, который сплошняком тянулся на десяток верст. Нечего было и думать достать его.

— Вспомнишь Индуса, — тяжело дыша, говорил Павел Иванович, когда возвращались к машине. — Не собака — профессор был. Как работал! Уж бегать не мог от старости, а чутья не терял: посмотрит на тебя и в ту сторону, где зверь находится. И хоть бы раз ошибся.

— Не торопите события, и Еремей еще «проснется», — вступился за честь своего пса Студенцов.

— Он у тебя по утрам просыпается, с него достаточно, — желчно сказал Ломовцев.

Понимали, что охоте помешал мороз и безветрие, стронутый кабан пошел ходом — и, будь Еремей хоть семи пядей во лбу, ничего бы не получилось, но все были раздражены, а раздражение — великая вещь, надо найти живого виновника, тогда полегчает. И виновником признали рыжего Еремея. И всем полегчало. Кроме Студенцова..

Студенцов надулся, не пожелал даже перекусить вместе со всеми, ушел в лес смотреть рябчиков. Сам Еремей был менее обидчив: стоял сзади обедавших охотников и зорко следил, нет ли среди них зевак.

Короткий зимний день кончался.

— Ничего, мальчики, еще не все потеряно, — сказал неунывающий Вася Баранчиков. — Охотника минута кормит.

Охота закрывалась через две недели, в двух оставшихся выходных уйма минут, и, поразмыслив, все согласились с ним. Отчаявшийся охотник — не охотник.

А возвращались невесело. Молчал Павел Иванович, внимательно вглядываясь в дорогу, дремал от постоянного недосыпания доктор Студенцов. Иногда поднимал голову Ломовцев, в черных глазах которого таилось такое, что наводило на мысль: ведь знает человек что-то, чего не знаем мы, и не говорит, не хочет поделиться…

Сергею Головнину вспоминалась прочитанная недавно книжка Смуула. В ней он наткнулся на страницу, прочел и снова стал перечитывать. Герой отправлялся на пароходе в плавание. Перед отплытием в каюте появился таможенник. Таможенника не интересовали чемоданы, он только вежливо спросил:

«Нет у вас ничего лишнего?»

«Нет у меня лишнего», — сказал путешественник.

«А у вас имеется личное мнение?»

«Разумеется…»

Таможенник объяснил, что это как раз то, что является лишним, что принесет неожиданные хлопоты. Личное мнение никому еще не помогало: личное мнение, высказанное о друге, превращает друга во врага, еще хуже высказывать личное мнение о начальстве.

«Сдайте его, — сказал таможенник, — в вашем путешествии оно может оказать вам плохую услугу».

До знакомства со своей женой Людмилой Головнин был вхож в один дом, в котором среди многочисленных жильцов обитала приятная во всех отношениях особа. Когда она перечисляла, что они приобретут после свадьбы, это еще не тревожило. Но однажды ее мама загнала его в угол, улизнуть было невозможно. «Вы должны уже сейчас отказаться от некоторых своих привычек», — сказала мама. По ее словам, его привычки в доме, куда его примут, будут казаться странными, по меньшей мере странными. «Что за привычки?» — спросил он. Оказывается, как-то за столом он спорил с человеком, с которым нельзя было спорить: это был нужный человек; неуважительно отозвался о гостье, опять-таки нужной дому. Удивительная память оказалась у мамы. «В порядочном обществе себя так не ведут», — сказала она. «Но я говорю и поступаю, как думаю, — возразил он ей. — В конце концов, это мое личное мнение». — «Лучше уж вы держите при себе свое личное мнение. Людям будет спокойнее», — отрезала мама. Головнин еще раз высказал свое личное мнение и больше не приходил в тот дом.

С Людмилой было не так: день на третий после первой встречи они уже высказали друг другу свое личное мнение и поженились. А вот теперь что-то мешает им говорить откровенно, и это очень плохо. На Людмилу оказывает влияние Нинка Студенцова, которая жалуется, что муж не может устроить жизнь, достойную ее. «Нам следовало быть прямее, потому что мы любим друг друга и основные взгляды на жизнь у нас не расходятся. Нам надо отказаться от чужого, наносного мнения».

И Головнин решил сегодня же за праздничным столом сказать Людмиле: «Не будем оглядываться на других, давай и говорить и жить так, как нам, тебе и мне, хочется».

Внезапный толчок бросил его с лавки на Ломовцева — это Вася Баранчиков резко затормозил. Находились в ложбине перед самыми Выселками.

Баранчиков непонятно сказал:

— Мальчики, должно быть, в этих краях было землетрясение.

Павел Иванович вывалился из машины, прошел вперед, заслоняя свет фар.

— Везувий, — вернувшись, дополнил он сообщение Васи. — Какая-то скотина перетащила снег с поля на дорогу.

Теперь уж выбрались все. Даже Еремей проявил любопытство, подняв заднюю ногу и приглядываясь к снежным завалам.

— Какая дикость! — с чувством сказал Студенцов, отпинывая в сторону ком смерзшегося снега с желтой еремеевской отметиной.

Сверху с холодной высоты выглянул месяц, высветился во все свое широкое лицо. При его свете стал виден исковерканный участок дороги метров в двести.

Головнин предположил, что у трактора испортилась гусеница, он крутился, пытаясь выбраться на дорогу, и все перепахал. Баранчиков снисходительно взглянул на него. Во взгляде одно — экий ты, братец, недотепа.

— За рулем Васька-гусь, — раздумчиво сказал он. — Нет, мальчики, проехать по такому завалу не берусь. Сугробы выше капота, невозможно… Доктор, — обратился он к Студенцову, — зачем мы возим с собой бутылку НЗ?

— На случай, если застрянем, тракториста придется просить…

— Во! Дельные слова. Доставайте, мальчики, бутылки и выбирайте, кому бежать до тракториста. Его можно добрать по следу, по отпечатку на снегу — на правой гусенице два трака обломаны. Все объясняется просто: трактористу захотелось под Новый год выпить, и он поработал. Надо его уважить.

— В бутылке-то на донышке, — виновато улыбаясь, доложил Ломовцев.

Достали бутылку НЗ, она была аккуратно заткнута, но в ней действительно было на донышке. Наступило многозначительное молчание.

Не выдержал Павел Иванович.

— Как же так? Это ни на что не похоже…

— Да как-то так получилось, — потерянно сказал Ломовцев, отводя взгляд. — Я виноват…

Неожиданное признание Ломовцева всех расстроило. Один Вася сохранил боевой дух.

— Возьмем, мальчики, лопаты и будем мужественно сражаться со стихией. Мы должны поспеть к праздничному столу.

Месяц продолжал скалиться. Закроется облаком, как стыдливая красавица платочком, и опять высовывает нахальное широкое лицо. Ему и не горе, ему наплевать, что смерзшийся снег тяжел, соскальзывает с железной лопаты. Охотники расчищали полосу, отступали в стороны, и Баранчиков храбро бросал машину вперед.

— Не знаю, чего ему захотелось пригласить меня, почему я-то согласился, — в минуту передышки стал рассказывать Баранчиков о каком-то своем знакомом, — Он все время лип ко мне, стою на ремонте — лезет помогать… Наверно, любопытство меня разбирало, похоже так… В общем, лады, дал согласие. «Хорошо Новый год встретим», — сказал он мне. Вот приехали в его деревню, выпили по стопочке из того, что привезли с собой, и пошли с гармошкой по улице. Метель такая — с ног валит! Даже свет в окнах какой-то мутный. Прошли в один конец с песнями — пусть деревенские слушают, прошли обратно с песнями — пусть слушают. А деревня вроде нашей. У соседки Михеевны есть песик Кузька. Летом было… Потревожил он пчел и, удирая от них, стал носиться по деревне из конца в конец. На завалинке учетчица Валька Мухина с девками сидела. Она и подсчитала: из конца в конец Кузька пробегал за девять с половиной секунд. Такая же деревня и у них… Я все чего-то жду, не зря же ехал с ним в такую даль! А он и говорит: «Ну, пошли теперь домой, выпьем и на боковую…» Веселее Нового года я еще не встречал.