Геннадий Якушин - Волк

• Название: Волк
• Автор: Геннадий Якушин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2004
• ISBN: 5-235-02683-7

Остросюжетная повесть Г. В. Якушина начинается с драматических событий: в годы Великой Отечественной войны контрразведчик арестовывает дезертира; сбежав, тот становится главарем банды и в месть чекисту вовлекает в свою шайку его десятилетнего сына, дав ему кличку «Волк». Повествование развивается вплоть до наших дней, показывая трудное освобождение главного героя от грехов прошлого, его взлеты и падения, поиски смысла жизни, а также настоящей, непродажной, любви. Главный герой носит имя автора повести, в которой задействованы и многие известные люди, что дает повод предполагать реальную основу всех событий.

---

— А ты что, уже старая? — ехидничаю я, устраиваясь за столом. И замечаю, что по лицу девушки пробегает тень то ли смущения, то ли неудовольствия.

— Помягче, Гена, — прерывает меня мать.

— Светлана, может быть, вы желаете побеседовать с моим сыном наедине? — обращается к гостье отец.

— Нет, нет, что вы! Какие у меня могут быть от вас секреты! — восклицает она, чуть краснея, но тут же быстро справляется со своей минутной неловкостью и строго говорит: — Я пришла как официальное лицо. Я у многих своих комсомольцев дома была. Теперь вот у Геннадия. Спасибо за угощение, все было очень вкусно. — Света встает.

— Нет, так просто мы вас не отпустим, — с широкой улыбкой батя поднимается из — за стола.

Он последнее время в прекрасном настроении, так как снова при деле. Отец работает теперь начальником районной автоинспекции Москвы. Он величаво толкает дверь в соседнюю комнату, где находятся мои братья, легким покашливанием прочищает горло и берет балалайку. Валера, Володя и мать становятся с ним рядом. Я настраиваю гитару. Мы ударяем с отцом по струнам, и маленькие, чистые аккорды, как цветы, повисают в воздухе. Мелодия «Лучинушки», выводимая мальчишечьими голосами Валеры и Володи, складывает их в букеты. И вот вступают отец и мать, а затем к ним присоединяюсь и я. Льется проникновенная, раскрывающая душу песня, нет, не песня — молитва. Светлана сидит, сложив руки, очарованная и околдованная. Лицо комсорга смягчается и приобретает какую-то детскую округлость. Наше выступление закончено, и Света просит отца:

— Василий Максимович, а вы не смогли бы мне помочь спеть песню «Вечерком на реке всякое бывает…». Я ее очень люблю.

— Я знаю эту песню, но ее лучше петь под гармонь, — замечает батя, — сейчас я ее возьму.

Принеся из кабинета свою двухрядку, он поудобнее устраивается и говорит:

— Что же, начнем, пожалуй, — и разводит меха.

Света поет бойко, весело, без всякого жеманства. При этом брови, нос, губы у нее как-то забавно подпрыгивают, и это вносит в ее исполнение некоторый юмор. Мой брат Валера смотрит на Свету не отрываясь, словно глазам его предстало зрелище, о котором он давно мечтал. Света, видимо, замечает особое внимание к ней Валеры и, допев, вновь обращается к отцу:

— Василий Максимович, а может, Валера споет?

Уши моего брата начинают пылать, да так, что смотреть на них становится больно.

— Почему бы и нет, — соглашается отец.

Прекрасный у нас получается вечер. Брат, не дожидаясь команды, расплывается в улыбке и затягивает «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…». А отец подхватывает мелодию на балалайке. У Валеры получается здорово, петь он умеет, ничего не скажешь, во мне же поднимается дикая зависть к брату. Света упивается его пением, и в этот момент она прекрасна. На земле много красивых девушек, но только сейчас я осознаю разницу между красивыми и прекрасными. Нет на ее лице места всяким милым родинкам, пятнышкам, изъянцам, шрамикам. Я чувствую, что влюбляюсь в нее.

Позже Света начинает бывать у нас дома чуть ли не каждую неделю и постепенно становится в нашей семье своей. И понятно, когда она просит меня выступить на заводском новогоднем вечере, я ей как своей отказать не могу.

В этот Новый год очередь нашей семьи приглашать родственников в гости. К нам собираются приехать почти все они, и дел у матери невпроворот. Их хватило бы и на пятерых, но она управляется одна. Наша помощь просто не в счет при том объеме работы, который сваливается на нее. Главное для нас, мужчин, — это до зеркального блеска натереть, отполировать паркет и выбить ковры, с чем мы успешно и достаточно быстро справляемся. А затем мы устанавливаем и украшаем елку. Мать же стирает, гладит и вновь развешивает занавески с подзорами, раскидывает на мебель кружевные накидки и покрывала. Больше всего она уделяет внимания скатертям и салфеткам, которые должны украсить праздничный стол. Мать их кипятит и стирает до тех пор, пока они не приобретают молочную белизну, и только после этого крахмалит. До первозданного блеска ею чистятся вилки, ножи и ложки, специальным составом моется хрусталь и праздничные сервизы. Это ее лицо.

По подсчетам отца, к нам приедет не меньше двадцати пяти-тридцати человек. Но нельзя сказать, чтобы это было обременительно для нас. Так уж повелось, что родные большую часть угощений и напитков привозят сами, причем каждая семья стремится похвастать своим фирменным блюдом.

С утра помочь матери готовить приезжают ее сестры. И сразу жизнь на кухне закипает. Слышатся бряцание сковородок и кастрюль, шипение, бульканье, фырканье и самое главное — запахи. Удивительные запахи праздничных блюд ползут по всей квартире. Отец, готовясь встречать гостей, надевает выходной костюм.

Первыми на «Победе» прибывают из деревни дядя Кирилл с женой и дочерью. Они привозят для стола перед самым отъездом забитых барана с поросенком и десятилитровую бутыль самогона.

— Вася, братишка, — говорит он, обнимая отца, — я понимаю, что мы рановато, но сам знаешь, по нашим-то дорогам, да зимой…

Извинение вполне уместное, если учесть, что не было еще и десяти часов дня. Покормив ранних гостей, мать отправляет их отдыхать. Мы с отцом и братьями устанавливаем столы, а мать с тетками их сервируют. И только после того как елка загорается праздничными огнями, а на сдвинутых столах, покрытых белоснежными скатертями, вырастают пирамидки из салфеток и начинают играть светом хрустальные грани бокалов, рюмок и стопок, я еду на заводской новогодний вечер.

Мое выступление на вечере имеет успех, и Света очень довольна. Из клуба мы выходим вместе и я, между прочим, интересуюсь, где и как она собирается встречать Новый год. Света сообщает, что родители уехали на праздничные дни в Подольск. Звали и ее, но она не смогла, так как надо было организовывать и проводить концерт. А Новый год она, наверное, будет встречать с подругами. Я ей предлагаю пойти к нам. И она тут же соглашается.

Мы со Светой входим в квартиру и видим за столом буквально всех — бабушку, тетю Анну, дядю Костю и Татьяну; семьи Самосудовых, Щербаковых, Кузнецовых, Гришиных и Никуличевых. В кругу родни мы провожаем старый год и под бой курантов встречаем новый. А затем поднимается дядя Володя Самосудов, секретарь ЦК профсоюзов:

— Я предлагаю выпить за Якова Ивановича, руководителя артели мебельщиков. Это он всех нас спас от уничтожения троцкистской сволочью! — И продолжает: — К их деревне прибился перед революцией некий Семиоков. Руки у него не из того места росли, и в работники его никто не брал. А Щербаковы взяли. И этот пролетарий после семнадцатого года занимает в Москве руководящий пост. Становится домоуправом. По тем временам должность не шуточная. Сами подумайте — Семиоков прописывает, дает разные там справки. И Яков Иванович, когда его родителей и сестер ссылают, находит Семиокова. Тот, не спрашивая документов, устраивает его на работу. И принимает меры к спасению всей семьи Щербаковых. А позднее, когда Щербаковы укрепились в Москве, потянулись к ним и мы. В комнатенке Якова Ивановича спали порой по очереди, и на кроватях, и под кроватями. Эта комнатенка стала для меня, для Василия, для Кирилла, да что я перечисляю, наверное, для всех тогда — местом старта, начала.

Тост поддерживается, а потом начинаются разговоры. О новой марке нержавеющей стали говорит дядя Вася Самосудов — заместитель директора металлургического завода. Дядя Володя вспоминает о том, как он, будучи секретарем Орловского обкома партии, организовывал партизанское движение. В беседу вступают и дядя Яша со своими проблемами, и дядя Кирилл.

Мои двоюродные братья и сестры, а их за столом двенадцать, не обращая внимания на старших, переглядываются между собой, похихикивают, многозначительно жестикулируют, привлекая внимание Светы. Я шепчу ей на ухо, что пора смываться. И мы меняем согретое теплом моих родственников застолье на ночной новогодний мороз улицы.

Народу на Можайке много, и все гуляющие идут к центру. Мы вливаемся в общую массу, идем до Ленинской библиотеки и далее выходим на Манежную площадь. В центре ее огромная ель, светящаяся сотнями огней. Вокруг смех, пляски, танцы. Дед Мороз поддерживает всеобщий подъем, поздравляя через каждые пятнадцать-двадцать минут всех гуляющих с Новым годом. С лотков продают шампанское, вина, водку, выпечку, бутерброды с колбасами, красной и черной икрой, мясные деликатесы, шашлыки, конфеты и фрукты. Мы проходим по Лубянке, и я показываю Свете клуб, на сцене которого неоднократно мальчонкой пел и плясал вместе с отцом.

— Ген, а откуда в тебе это цыганское? — спрашивает Света. — Вот когда сегодня ты пел, ты пел как настоящий цыган! И если бы я не знала вашу семью, я бы сказала, что ты цыган.

— Это было в войну, — отвечаю я. — Представь себе барак. Зажигается свет, громкие и резкие голоса, топот ног будят меня. Мать, уже одетая, говорит мне на ходу: «Я тебе оставляю две картофелины и кусочек хлеба. Пей чай. Я ухожу на работу». Свет гаснет, и я снова засыпаю. Сквозь сон я слышу какой-то звон и пыхтенье. Я открываю глаза. Из-под кровати появляется алюминиевый таз. «Это наш таз, — возмущаюсь я. — Не трогай!» Из-за простыни, отделяющей наше жилище от остальных, высовывается голова Гали — девочки лет тринадцати-четырнадцати: «Что ты жмотничаешь? Не съем я ваш таз. Мне после ночной смены помыться надо». Я отворачиваюсь от девочки: «Мамка ругается. Пользуетесь тазом, а не моете». — «Я всегда чистый ставлю на место».