Мария Теплинская - Дядька

• Название: Дядька
• Автор: Мария Теплинская
• Жанр: Фэнтези

---

Кто знает, может быть, именно эти взгляды и не давали Паньке спокойно жить, даже издали не давали ему покоя, оттого он и решил сжить со свету проклятую девчонку.

На дворе меж тем послышались чьи-то шаги. Леська вскочила, бросилась к окну.

— Ясик идет! — радостно возвестила она.

— Ишь ты! — усмехнулась Хадосья. — К девке-то вашей женихи уж похаживают!

— Ну да! — откликнулась Тэкля. — Они уж который год женихаются, никак не оженятся.

— Вечер добрый, — поклонился Горюнец, войдя в хату и, как положено, перекрестясь на образа. Потом встряхнул головой, откидывая с высокого лба ковыльно-русый чуб. Он стоял в проеме дверей, высокий и еще похудевший за лето. Его источенное болезнью тело сохранило природную стройность. Открыто и ласково глядели его ярко-синие барвинки-глаза из-под черных изломов бровей.

— Красивый, однако, хлопец, — негромко проронила Хадосья. — Жаль его.

Он как будто и не услышал, лишь едва заметно повел плечом. И плечи у него тоже были ладные, когда не горбился; а уж как: расправит их да разведет — залюбуешься. Не напрасно ведь молодицы на него глазки щурили.

— Ну что, Лесю, пойдем на реку? — обернулся он к своей любимице.

— Тебя Василь прислал? — пристально поглядела она на него.

— Ага. Да я и сам бы с тобой пошел.

— Ну, так пойдем, — согласилась Леська.

В лесу было тихо. Сквозь поредевшую желтую листву просвечивало рыжеватое вечернее солнце. Облетевшие листья слабо шуршали под ногами. Стояло то звонкое, незыблемое затишье, какое бывает только ранней осенью. Казалось, от белых, блестящих на солнце березовых стволов исходит неслышный, но отчетливый звон; хотелось отбежать чуть в сторону от проторенной тропы, сложить ладони у рта и звонко закричать, отвечая звенящим стволам: «Эге-гей!»

Но вместо этого вырывается из девичьей груди негромкий восхищенный возглас:

— Хорошо здесь, Ясю!..

— Хорошо… — откликается он.

Впереди, сквозь поредевший кустарник, уже мелькнула река. Воды Буга потемнели, отяжелели, словно налились свинцом. На песчаную отмель одна за другой с негромким плеском выкатываются волны, таская вдоль по берегу выброшенный клочок тины.

Они стали на невысоком, вымытом за много лет волнами, обрыве. Он чуть повыше аршина, с него легко спрыгнуть вниз, на отмель. Старинная легенда рассказывает, что именно здесь была укрыта от злых татар водами Буга славянская девушка, ставшая родоначальницей нынешней Длыми. Леську давно, с самого детства, волнует образ этой девушки, не дает ей покоя. Она знает, у нее одно имя с легендарной славянкой. Длымчане считают ее своей святой, хоть и не попала она в святцы, и нередко поминают в своих молитвах, называя «праматерью нашей Еленой». А уж как ее в миру звали — никто нынче и не помнит. В те времена, сказывают, люди носили не одно имя, как теперь, а по два: одно христианское, другое мирское, языческое.

Дух праматери Елены до сих пор покровительствует своим далеким потомкам. Да только Леська, наверное, и ей чужая: ведь она не родилась здесь, хоть и считает эти места своей родиной. Девчата не признают ее за свою — признает ли праматерь Елена? Да и что общего может быть у нее, черномазой костлявой девчонки, с этой светлой, солнечной красавицей, жившей много веков назад?

И тем не менее праматерь Елена часто является Леське в мечтах — высокая, стройная, с тонкими нежными руками. У нее очень нежная прозрачная кожа, с тонким, как лепесток яблони, румянцем, светлые синие очи и звенящий голос. Распущенные светлые косы, спадая из-под тонкого венца на голове, до самых колен окутывают ее, плащом стелясь по спине, ливнями спадая на грудь; мерно раскачиваются на висках диковинные подвески-колты, похожие на золотые цветы, каких уж давно никто не видал…

Думая о ней, Леська с досадой хваталась за свои собственные волосы — темные, с заметной рыжиной, клубящиеся в разные стороны, да еще вечно в них застревает то листик, то нитка, то еще мусор какой…

…Нежданно за светлым, сияющим лицом явившейся ей праматери Елены замаячили угловатые черные контуры; огромным, недвижным изваянием встал за спиной белокурой славянки Дегтярной камень.

Леське стало жутко от этих видений; она взглянула на стоящего рядом друга, словно ища поддержки. Но он тоже о чем-то глубоко задумался, возможно, о том же, что и она, и девочка промолчала, едва взглянув на его чуть сведенные темные брови и устремленные вдаль глаза.

Наконец она вспомнила, зачем сюда пришла, легко спрыгнула на отмель и присела у самой воды, коснувшись подолом влажного песка.

— До свидания, лето, — шепнула она.

Потом зачерпнула пригоршню свинцовой воды и умылась.

Глава девятая

Уже давно шли дожди. Деревья совсем облетели, и лишь кое-где торчали на них полусгнившие мокрые листья. По утрам ничего не было видно из-за густых туманов. Дороги развезло, неровными рытвинами лежала на них густая, вязкая грязь. И вот однажды из тяжелых туч полетели стаи маленьких белых мушек; они взлетали, кружились, долго носились в сером пасмурном воздухе, пока наконец неизбежно не опускались в бурую грязь и тут же таяли, исчезая.

Рыгор Мулява рассеянно глядел на них, опершись локтем о деревянный подоконник. Овладело им сегодня какое-то странное отупение, приковало к окну, задавило скучно-серым свинцом хмурого осеннего дня.

Авгинья у печи гремела крынками, то и дело поругиваясь. На печи все так же восседала посреди своих сушеных трав и кореньев бабка Алена; по хате от нее плыл тошнотворный запах старого разлагающегося тела, смешиваясь с пряным травяным ароматом. Хотя Авгинья давно уже привыкла к тяжелому духу, все равно ей было муторно, и она то и дело зажимала нос.

— Черт бы вас всех подрал, перун бы треснул! — сварливо бросала она порой.

Вот, сердито окинув глазами хату, крикнула сидевшему у окна мужу:

— Ну, что расселся, ровно пан? Делать нечего, да?

— А ну тебя! — устало отмахнулся Рыгор.

— Не тронь Рыгорку, невестка, — подала с печи голос бабка. — Тяжкую думу он думает.

— Да уж! — еще более сварливо отозвалась Авгинья. — Небось Граньку свою все поминает, поганку! Вот уж мастерица была хвостом вертеть да чужих мужей в грех вводить!

Рыгор вздрогнул, поднял голову, страшно сверкнул на нее глазами:

— Уймись, подколодная! — крикнул он. — Не тронь мертвых, слышишь?

— Ишо чего — не тронь! — подперлась кулаками жена. — И кто еще тут подколодная — сказала бы я! Сам ты аспид подлый, да и антихрист к тому же! Живешь не по-божески, все на сторону глядишь.

Рыгор поднялся, сжал кулаки. Руки у него так и чесались ухватить ее за шиворот, выволочь на крыльцо и сошвырнуть по деревянным ступеням вниз, чтобы она, как чушка, вывалялась в напаханной грязи. Ох, связал же господь на весь век с такой стервозной бабой!

Рыгор уже шагнул к ней, когда она, негромко ойкнув, прикрываясь руками, отступила к стене, такая жалкая, беспомощная, струсившая. У него тут же пропало всякое желание ее бить: господь с нею, дотронуться даже противно. Он круто повернулся, сдернул свитку с гвоздя в сенях и, не обернувшись, вышел из хаты.

Авгинья заперла за ним дверь на задвижку.

— Вот хай и ночует теперь на погосте, — заявила она. — А нет — к Янке своему пускай идет, а домой я его не пущу!

Нежданно для самой себя она всхлипнула, рухнула на супружескую кровать и заголосила от обиды и одиночества.

— Плачешь, милая? — пристально посмотрела на нее бабка Алена, оторвавшись на минутку от своих трав. — Это хорошо. Это черная желчь из тебя выходит. — А там, глядишь, и полегче станет.

Передернулась вся Авгинья от этих слов.

— А ты чего лезешь, старая карга? Разбирай свои былинки да помалкивай! Сидит тут на печке, хлеб зря переводит, смердит на всю хату, да еще и суется во всякую дыру!., - и тут же снова затряслась в нервном, истеричном плаче.

Бабка умолкла, только просопела что-то обиженно. Не раз уж молила она бога послать ей смерть, да глух был господь к ее мольбам, не спешил призывать грешную ее душу на суд свой. Так и живет она на земле, словно былина на пустом поле: живет — и не живет, высохла вся, как есть мощи живые, и внутри уж прогнило все, оттого и идет от нее дух тяжкий и томный. И глаза старые уж почти ничего не видят, слезой застилаются; туманно, мутно все перед ними. Не держит старуха зла на невестку, знает, что сама ей всю жизнь отравила немощной своей старостью.

А невестка уже проплакалась, утерла слезы, прялку наладила, куделю тянет. Да вот не идет у нее работа: рвется нитка, колесо вхолостую вертится.

В углу правнучек Санька лучину колет. С легким треском отскакивают от чурбака тонкие щепы; он собирает их, в сторонку откладывает. Хорошо будут гореть они долгими зимними вечерами.

Да только не с кем теперь коротать Авгинье эти вечера. Ушли уж замуж обе дочери, ушла и невестка со старшим сыном жить в свою хату. Ну да ничего, недолго ей осталось одной за прялкой просиживать: скоро приведет Степан в хату молодую жену — тихую, работящую Владиславу, дочку вдовы Евы. Хорошая такая девчина, совсем безответная, слова поперек не скажет. Вот Леська Галичева, что заходит к ним иногда вместе с Янкой — та все тоже молчала, глаз не поднимая, да все равно за версту видать — горда девка, с норовом. И голову как примерилась держать — чисто королева! А скажи ей что, так она, если и не ответит — полыхнет вся до корней волос да так глянет, что сердце зайдется от страха. Не дай бог Авгинье в дом такую невестку…