Владислав Титов - Ковыль - трава степная

• Название: Ковыль - трава степная
• Автор: Владислав Титов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Женька метался от одного человека к другому, хватал за руки, тряс, словно требовал помощи, и повторял:

- За что вы ее?! Зачем вы Чаечку мою убили? Что она вам плохого сделала? Почему не заступились за нее?

И вдруг взорвался в крике:

- Убийцы! Ненавижу всех! Ненавижу!

...Два дня бился в бреду Женька Кудряшов. Бледный, осунувшийся, тянул к матери руки и хрипло звал:

- Чайка... Чаечка... Не скачи так быстро... Мама, зачем я бил ее?.. Я ее кулаком, мама... они не догонят нас. Прячься от них, Чайка... Мама, отпусти нас в степь... Отпусти, мамочка...

Навещали друзья. Наперебой рассказывали о том, как сломала ногу Чайка, как привезли ее к конюшне и дядька Мишка топором отрубил ей голову. Катерина Ивановна шика

ла на них, а они не понимали и продолжали рассказывать, как испугался Кащей, и что его сняли с табунщиков, и конечно же во всем виноват он, потому что ту лисью нору, в которую на всем скаку попала ногой Чайка, вполне можно было бы заметить и объехать.

На третий день Женька пошел в школу. И там все увидели, что он уже не тот, каким был раньше. Будто бы стал выше ростом, взрослее и серьезнее.

А по ночам он просыпался от трубного ржанья табуна, смотрел в темноту и тихо плакал. И виделось мальчишке, как падали с облаков разорванные ромашки и мчались по черной степи окровавленные кони.

Глава третья

ОТЕЦ

- Лишь бы вам было хорошо. Я, понимать, поперек дороги становиться не буду. Ты меня знаешь, Катерина... Я... я привык мыкаться... мне... - Иван Ильич не договорил.

- Ваня ты Ваня... сын ведь... кровинушка родная... Собча, всем куренем счастье-то надо строить, как все люди... А ты... Опять на мою головушку все. Расхлебывай, мать, как знаешь.

Мать плакала.

- Брось плакать, Катя! Слезами делу не поможешь... Все образуется. Побесятся да и сойдутся. Дите ведь у них, понимать. Утрись, Катя. Думаешь, у меня не болит? Подошел давеча... спит... Гляжу на него, а у самого аж сердце заныло. Присесть бы, погладить... Эх, сынок! Нескладная у нас с тобой жизнь вышла... - Голос его дрожал, он высморкался и умолк.

Дверь в комнату приоткрылась и вновь закрылась. Евгений не спал. Слушал доносившийся из сеней разговор и сам перед собой притворялся спящим. Глаза открывать не хотелось, как не хотелось вообше ни шевелиться, ни узнавать, который час, ни есть, ни думать. Под одеялом было тепло и покойно.

В избе пахло жженой соломой и блинами. За окнами кудахтали куры, тягуче скрипел колодезный журавель. В сенях вновь заговорили.

- Маленькие дети - маленькое горе... А как вырастут, и горе больше. Мать вздохнула. - И видно ведь - не по-серьезному у них этот разлад. Так, по молодости, по горячности... А вчера хогел сразу назад уехать, как узнал, что ты живешь тут. Сама я, старая, виновата. Зачем сына наущал и родного отца не признавать? Грех непростительный на душу взяла.

- Все то быльем поросло, - сказал Иван Ильич. - Надо новую жизнь налаживать. Мы, как там ни случалось, век свой прожили. А им еще вон сколько! Нам жизнь не задалась, так и война была, и прочее. Они... они должны по-человечески жить... Нечего глупостями заниматься!

- Это мы понимаем, что глупости, а у них-то вон до чего дошло. Она женщина серьезная, и он вроде бы не ветрогон.

- Вот что я думаю, Катерина, съездить бы туда надо! Я там нежелательный, а тебе надо. Поговорить, понимать, разобраться, что к чему, и помирить.

- Поздно мы спохватились пожар тушить.

- А откуда же, понимашь, раньше мы могли знать? Письма писал по большим праздникам, да и в них не больно-то откровенничал. Здравствуй, жив-здоров, и до свиданья...

Евгений осторожно дотянулся до спинки кровати, снял брюки и достал сигареты. В избе было сумеречно. На окнах висели старые шали и, как плотное сито, сеяли хрупкие иголки дневного света. Покой, с которым так не хотелось расставаться, покидал его. И удержать его было невозможно. Новый день наваливался на Евгения всей своей тяжестью, всеми своими заботами и неурядицами.

С улицы послышались голоса:

- Говорят, Женек приехал, теть Кать? Что ж вы его пря" чете?

- Отдохнуть дайте человеку! Нехристи! Сами-то небось выспались, а он всю ночь в вагоне качался. Домой-то пришел с третьими петухами.

- Это каким же поездом он прикатил?

- Утрешним. Московским.

- С семьей или как?

- Сам пока. Дочка еще мала по поездам-то маяться. Успеет, бог даст.

- Я вот бутылочку прихватил! Дружками были. В школу Емссте бегали... Ох и отчаянный был, помню!

- Да тебе, Колюшка, лишь бы был повод выпиты Ты на край света убежишь и лешего в друзья заманишь, :

"Колька... Кащей... Сколько воды утекло, боже мой! Друзьями-то мы никогда не были. Даже наоборот. И встреча неприятна с ним. Сегодня, как нарочно, одно к другому. Пришла беда, открывай ворота!"

Кудряшову стало зябко и неуютно. Вспомнилась заросшая бурьяном поляна, неласковая степь и вчерашний разговор с матерью. Зачем он ехал сюда? От чего бежал? Как мальчишка, надеялся, что родные места, степь успокоят его, спрячут от жизненных неурядиц, вернут потерянное равновесие. А оно вон как повернулось! Он чужой здесь. Мать живет своей семьей. Она по-своему счастлива. А может, это не так? Как ему вести себя с этим человеком? Со своим отцом. Признать? Простить? Что от этого изменится? И в чем он виноват перед сыном? Что ему прощать? Они, наверное, его считают виновным. Как же... бросил жену, дочь...

Евгений швырнул сигарету на пол и повернулся на спину. Часы показывали полдень. В голове шумело, как с похмелья. На гумне назойливо и монотонно кудахтала курица. За окном слышался смех, басистый говор мужчин. "Сегодня воскресенье", - вспомнил Кудряшов. Односельчане отдыхают и конечно же придут навестить его. Начнутся расспросы... Лгать не хочется. А говорить правду... Кому нужна его правда?

В комнату осторожно вошла мать. Поправила на спинке кровати брюки, прислушалась и тихо спросила:

- Не спишь, сынок?

- Нет, выспался.

- Ну вот и хорошо! А то заждались мы. Вставай. Выпьете с Иваном Ильичом за встречу. Дружки твои пришли. - Мать помолчала. - А про то, Женюшка, не говори пока.

- Про что?

- Ну, что от жены ушел... Зачем это чужим знать? Может, все и уладится. А то пойдут по селу разговоры, пересуды. Кому это нужно? Как-нибудь сами разберемся. - Мать замолчала, потеребила фартук и несмело добавила: - И... если можешь... помирись с ним... человек он хороший. Для него это будет самый большой праздник.

- Ты ведь знаешь, я никогда не ругался с Иваном Ильичом. А отцом назвать не могу. Не могу.

- Понимаю, - сказала мать. - Только чтоб как у добрых людей... без зла. Сдерживай себя, сынок.

Евгений смотрел, как суетится мать, открывая окна, как то ли от радости, то ли от волнения дрожат ее старческие руки, и ощущал, как острое чувство стыда и виновности перед ней медленно овладевает им. Откуда и почему появилось это чувство?

- А мы, Женюшка, почти год с Иваном Ильичом вместе живем. Собиралась тебе прописать, да все как-то не решалась.

Кудряшов вспомнил: вчера, перед тем как заснуть, подленькая мысль пришла ему в голову. "Как я мог подумать, что мать устроила свою жизнь и ей теперь не до сына! - бичевал он себя сейчас. - Как мог додуматься своей дурной башкой, что я ей теперь не нужен! Боже мой!.. И это я о своей маме смел так думать! Ввалился, как бездомный бродяга, и их заставляю мучиться".

- Умывальник на старом месте, - будто извиняясь, сказала мать. - Иван Ильич хотел переставить, да я не велела. Там сподручней. Помнишь, ты палец поранил, когда его прибивал?

- Я найду... мамочка... - Евгений заставил себя улыбнуться. - Я его там смастерил, чтобы Витька видел, как я каждый день шею мою.

- А он приезжал прошлом летом. В золотых погонах! Настоящий генерал! Про тебя все расспрашивал. Как живешь, где работаешь...

В комнату грузно, боком, будто чужой, протиснулся Иван Ильич. Снял с головы фуражку, потер о половик ногами и, смущенно кашлянув, шагнул к Евгению.

- Ну, здравствуй, Евген! - Он неловко протянул руку. Евгений подал свою. Рука отца была холодной и шершавой. Оба не смотрели друг другу в глаза.

- Как здоровье, Иван Ильич?

- Да помаленьку, не жалуемся вроде бы.

- Какое там здоровье! - вступилась мать. - И сердце прихватывает, и крестец ломит... Это он, Женюшка, перед тобой храбрится! Да еще перед девками гоголем ходит!

Мать рассмеялась. Лицо Ивана Ильича растянулось в широкой доброй улыбке.

- Ну уж ты, Катерина, придумаешь, понимашь...

- А тут и придумывать нечего. Надысь бабка Матрена рассказывала, как ты за молодухами ухлестывал.

- Будет тебе, Катя, подтрунивать над стариком.

- А-ах! Старик нашелся! Первый парень на деревне, а все старичком прикидывается.

Мать изо всех сил старалась сгладить сухость встречи отца и сына.

Евгений видел натянутость шуток родителей, старался поддержать их, показать, что и ему смешно, но на душе было скверно.

В дом один за другим сходились соседи, друзья, знакомые. Всех их помнил Евгений и встречал С откровенной радостью, потому что каждый из них был как бы кусочком его детства, составной частью его жизни, биографии, с каждым из них было что-то связано, то ли радостное, то ли печальное, сейчас он уже и не мог припомнить, да это и не имело значения, он был рад видеть их простые, открытые лица, слышать их голос? и чувствовать их тем непонятным и необъяснимым чувством, которое рождает в душе гордую радость и удовлетворение - это моя родина! Здесь я родился! Она моя, она у меня есть, она самая лучшая на свете!