Павел Зальцман - Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)

• Название: Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник)
• Автор: Павел Зальцман
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91763-111-0

В книге впервые публикуется центральное произведение художника и поэта Павла Яковлевича Зальцмана (1912–1985) – незаконченный роман «Щенки», дающий поразительную по своей силе и убедительности панораму эпохи Гражданской войны и совмещающий в себе черты литературной фантасмагории, мистики, авангардного эксперимента и реалистической экспрессии. Рассказы 1940–50-х гг. и повесть «Memento» позволяют взглянуть на творчество Зальцмана под другим углом и понять, почему открытие этого автора «заставляет в известной мере перестраивать всю историю русской литературы XX века» (В. Шубинский).

---

Дядя: Ну, а если нет?

Племянник: Повешусь.

Дядя: Да, она хороша. Я понимаю, что от нее невозможно отказаться.

Первый: Ладно, знаем, на это вы все мастера, не уступать, хоть лопни. Я бы уступил. Я устал от ожиданий и от чужого страха. Вы знаете хлопоты старика. Навязался он мне на шею. Я не виноват в их несчастьях. Я ведь то же, что вы.

Второй (смеется): Что ты, Саша, выбираешь?

Первый: Он с ума сошел. Но, сказать по правде, меня пугает и счастье. (Указывая на племянника.) Когда он разевает рот, полный жалоб…

Второй: Смотри, берегись.

Дядя (пожимая плечами): Привязались к минуте.

Второй (смеясь): Да, в самом деле стоит подождать.

Дядя: Такие дела не ждут. И, конечно, они опасны. Не только для меня. Я жалею всех нас. Но черт с ними со всеми. Мне жалко тебя, но, говоря откровенно, мне нужно. Необходимо.

Первый: Я знаю тебя, ты такая же скотина, как мой старик.

Дядя: А ты дурак.

Первый: От дурака слышу.

Племянник: Дай ему в морду, не то я сам.

Второй: Лучше уйти от вас, еще и мне попадет. (Возвращается.) Нет, останусь – дождь. Ладно. Вы помешались. Опомнитесь. Что толку спорить чем дальше, тем больше, до потери сил? Вы слышали об нашем Балане? Так его дочь… подождите, не деритесь, дослушайте…

Первый: Что? Дона? Моя жена? Что он расскажет?

Второй: О ее поклоннике. Дама оказалась с норовом, а сопротивление рождает настойчивость. Он полез, как медведь на дерево. Бревно его толкнуло, тихо, для начала. Он отбросил. Оно крепче по морде. Он рычит. Мед благоухает. Как поется в песне:

«Мадам хохочет
Поручик хочет…»

Трое (подхватывают): «А мы все пили, пили, пили, пили ром».

Второй: Подождите петь – слушайте! Он бьет лапой, рыло в крови, когтями, дерево отлетает. Не видя перед собой, разевая рот; раз… и его столкнуло вниз. Выходят люди внизу и снимают шкуру с медведя, если он не прекратит беситься. Образумьтесь и пожалейте свои носы.

Дядя: Не лазьте за медом, а берегите шкуру? А может, отдать и шкуру, чтоб не бояться ее лишиться?

Первый: Мне очень жалко.

Дядя: Жалко у пчелки. Раз твое бревно помяло шляпу, ты, конечно, можешь жалеть… (Второму.) Ты советуешь оставить? Но мне нужна жена, а ей нужны наряды, вот и дела.

Племянник: Ты советуешь забыть о Тане?

Второй: Сколько перемен в вашем доме! Я тебе советую сделаться любовником дядиной жены. То-то станет легко и дяде, и Тане, и ей, и тебе. Или подстрели дядю. Подстрели его. Это даст кому-нибудь повод подстрелить тебя. Справедливость в лице какого-нибудь нового мерзавца покарает тебя, и тебе придется плохо. Не от него… Но кто-нибудь тебе свернет шею. Кому это будет нужно. Я вам, впрочем, советую – убейте всех, кто вам может свернуть шею. Устраните их! (Влезает на стол и простирает руки.) Это не жестокость, это необходимость.

Первый: Слезай!

Второй: Я продолжу. Что мы засели в этой лавке и воюем? Вознаградим заботы. Пусть появится еда, сладкие кусочки, утоляющие боль. А лютые душевные гадины пусть заснут, чтоб набраться сил. А у тех, кто здоров и весел, охотничья колбаса зашибет солитера, и он выйдет сдохшим с отработанной убийцей. Хозяева, ведите домой! Там навалены груши, смяты прикосновеньем стружек красные яблоки, грозди винограда, огоньки на горлышках, искры на синих шляпках, звездочки коньяков. Лимоны, с блеском бронзы, апельсины благоухают по́рами толстой кожи. Возвышаются восковые дыни, корки расходятся под тяжестью рук, выбились семена и сладкий пахучий сок течет по языкам – скачут медовые куски, взапуски. Рвутся арбузы, как стальные ядра с огнями на боках. Красные гранаты одеты твердой кожей, их царапают розовые ногти. С веселыми каплями кольца блестят на белых пальцах. Ах, как это хорошо! И там, где бессилен перец, мою душу прожигают глаза. Вот это – необходимость! Вот это – необходимость! Торты бывают шоколадные, ореховые, миндальные, кремовые, розовые, песочные, земляничные… какие еще?

Четверо местечковых мальчишек явилось за забором. Подкравшись к окошку лавки, зажавши в грязных руках куски холодной мамалыги[4], они смеются и шумят, любуясь пьяными; машут объедками, бьют в ладоши и детскими голосами орут, передразнивая: «Необходимость, необходимость, необходимость!»

Все исчезает.

Второй (слезая со стола): Спрячьтесь. Камень летит в витрину. Голодные жрут, а сделавшись сытыми, продолжают жрать и убивать. Не подвернитесь под камень. Берегитесь.

Племянник (представляя, что хочет втащить его на стол): Что же делать?

Второй (шепотом ему на ухо): Отдай жену дяде, а сам иди к б… (Громко.) Веселиться!

Первый (в порыве откровенности): Признаться вам – я не вчера женился, но у меня радость. Только жена плачет. Сегодня мы узнали, что, как его, вы его знаете – ее знакомый… (в смущении и со смехом) …утопился.

Они выходят из пивной и возвращаются домой.

IV. Медведь

В спячке, бездейственно, освободясь от голода, медведь у берега поднимается из воды горбатой спиной и выходит на глину. Не оживляясь полным дыханием, нечувствительный к холоду; ни дня охоты и жажды, как это было прежде; тяжело через хворост; в поисках по оврагам, вглядываясь в поле, по следам намеченной цели; вместо всего над рекой вечерний туман и спокойно, вовне – кусты лозняка и небо под ней темнеет.

Оставляя глубокие следы; с него стекают струи со свисшей длинной шерсти и ручейками убегают в реку; он замечает сквозь белые листья летящую сову, но, нагнувши голову к самым когтям, маленькими глазами наблюдает ползанье муравьев и норки тарантулов на сухих холмах.

Без ожиданий следит за лозняком. В мирном покое оставляет зайцев мчаться мимо. Без трудов догнать, без риска упустить. Но всем, что уносится, на бегу овладевают догоняющие мысли.

Сова летит над вербами. Из дома выходит щенок. Он думает: «Хочется спать». Листья вокруг шуршат. Каждому когтю подстилка на два дюйма. Черные лапы спотыкаются, гнилые ветки, отваливаясь, падают через дорогу. А когда выглядывает солнце – последний свет – скоро восемь часов – блестит на мокрых листьях. «Боюсь охоты, и надо к дому».

Бока задевают кору. Увядшие дзардзары[5] падают в траву. Щенок проходит рощу и выбегает на свет. Дорога спускается, извиваясь; под обрывами бежит река. Спасаясь от холодной глубины, речные мидии на отмелях чертят песок.

В темноте засветились свечки, они кружатся в воде и останавливаются в заливе. В густой бузине под толстыми ивовыми стволами в грибах зияет дыра, и перед ней разложены книжки. Над ними светят гнилушки. Заблудившись в кустах, щенок увидел медведя. Его огромный рост, мокрая шерсть и тяжелый взгляд до того ужаснули щенка, что он встал на дыбы, повернулся, упал на четвереньки и бросился бежать. Но, скрывшись за лозняком, в любопытстве остановился поглядеть из-за прутьев.

Медведь заметил его. «Эй, живая душа, остановись! для чего? не обеспокоит. Нет нужды. Ни бывшей не осталось. Теперь я доволен. Я не вспомню живо, не буду биться о камни и не проснусь от усталости для боли. Меня подменило время. Неудачника смерть уничтожает, вырастает из мяса совладелец опытной мысли. Я как разбегусь с обрыва и в реку больно вниз головой – утопиться, но оказалось – поплыл. Как будто здесь родился. Моя шерсть побелела, и я жив в воде. А если какой дурак и бежит мимо… Пусть бегут и летят. Мне остаются мысли. Они покорно рвут мясо, послушно ломают кости. Задирают крупных зверей и приносят. Я мысленно их съедаю. Ветер приносит запахи. Воздух звучен. Река приносит мокрые книжки. Их освещают гнилушки. Вокруг все тусклее и спокойно, но я читаю и в сумерки. А если осенью станет темно – я достану свечей ночью на хуторах».

Он следит за совой. Она исчезла в лозняке и летит над заросшей дорогой. Щенок тихо пятится и уходит. Медведь вытягивает голову и глядит на запад. Он высматривает за островами, по всей длине реки за обрывом поворота кукурузное поле в косом свете, белые пятнышки домиков или заборов и неприметное движение между ними.

Щенок, далеко обходя местечко, видит за мурами закутанных женщин, уходящих в дома. Двери плотно закрыты темнотой, окна стеклами. Головы платками, а плечи рукавами, и только лица и быстрые взгляды открывают светлые окошки. Он поглядывает на движущихся издали и, понурив голову, уходит.

Он спускается в овраг и попадает в кучи опавших прошлогодних листьев. Пробиваясь, он проваливается в них, дышит их запахом, раскрывает ноздри на гнилую траву под ними, освобождает следами случайные стебли, сгнившие корни и ветки. Запах скоро овладевает им, и он засыпает. Над ним на табачном поле ветер качает обнаженные стебли. «Чтоб не бежать на грабеж и не дрожать от страха; мне хочется спать; можно удивить, нет, лучше забыть, чем срамиться. Вот удачно ускользнул в тихую дыру». Не выбиваясь из сил, весь зарываясь в листья, он вползает в двери, задевая гнилые доски на петлях, и видит сон. Его поразила находка. Он владеет один. Ослепленный теснотой листьев, сжатых, мокрых и сухих, забивших шерсть трухой, он попал в пустую землянку где напасают сушеню[6]. Щедрый сон готов ее наполнить.