Александр Матюхин - 13 маньяков

• Название: 13 маньяков
• Автор: Александр Матюхин
• Издательство: Литагент «АСТ»c9a05514-1ce6-11e2-86b3-b737ee03444a
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-17-090355-9

13 авторов.

13 рассказов и повестей.

13 серийных убийц и маньяков.

Создатели антологий-бестселлеров «Самая страшная книга 2014» и «Самая страшная книга 2015» представляют новый уникальный проект – сборник, целиком и полностью посвященный, пожалуй, самой ужасающей теме современности.

Писатели, работающие в жанре «хоррор», заглянули на свой страх и риск в кровавую бездну человеческого безумия – и готовы поделиться с вами теми кошмарами, которые в этой бездне увидели.

Не для слабонервных. Не для детей. Не для беременных.

Будь осторожен, читатель. Эта книга способна свести с ума.

Безумие – заразно…

---

– Одной головой не наешься, – отвечал Вовка, смутно припоминая какой-то фильм, где положительного героя с открытым и честным лицом допрашивали фашисты (лица у них были соответствующие, фашистские). Герой в этом фильме всегда был прав, даже когда Вовке казалось, что поступает он неправильно. Да и вообще, разве героев называли бы героями, если бы они были неправы?

– Мне вот не надо никому нос разбивать из-за книжки-раскраски, чтобы наедаться.

– Вы уже старая, вам можно.

Тогда Анжела Викторовна подходила ближе, нависала большим своим телом над Вовкой, и Вовка чувствовал, что от нее пахнет чем-то приторно-сладким, ненастоящим, старым.

– Я не хочу, чтобы из такого умного мальчишки вырос какой-то идиот-уголовник. А ведь ты один раз ударишь, второй, а потом тебе как дадут в ответ, и вся умная голова превратится в тыкву. Будешь сидеть и слюнки подбирать, потому что больше ничего у тебя в голове не останется.

– Так уж и в тыкву? – поежился Вовка.

– Обязательно. Ты же читал «Волшебник Изумрудного города»?

– Читал.

– Так вот, помнишь, у Страшилы сначала мозгов не было. И что он делал без мозгов? Правильно, висел на шесте и ворон пугал. Хочешь так же ворон пугать? А один раз тебе дадут по голове камнем, и все. Станешь, глупым как Страшила.

– Я не маленький мальчик, чтобы мне так объяснять.

– О, да. Я вижу. Колючий, как еж. – Анжела Викторовна разводила руками. – Хочешь, как отец, всю жизнь по тюрьмам мотаться – дело твое. Но мне жалко, что твоя голова пропадает. Умный ведь не по годам.

Вот тут и вырвалось:

– А кто он – мой отец?

У Вовки была фотография, на которой молодая женщина с кудрявыми светло-рыжими волосами и бритоголовый мужчина, сверкающий золотым зубом, обнимают на пляже пухлого розовощекого малыша, которому едва, наверное, исполнился год. За спинами этих людей – голубое море. Под ногами – золотистый песок. И они так счастливы и так беззаботны, что совсем не верится, что их больше нет рядом.

Вовка смутно помнил, что от мамы всегда веяло тонким, нежным ароматом духов. А у папы на плече была голубая татуировка. Кажется, ящерица. Иногда Вовке снились родители, пляж, мороженое и сладкая вата. Это были сны-воспоминания, от которых никуда не деться всю оставшуюся жизнь. Но почему-то до этого момента Вовке не приходило в голову спросить о родителях у Анжелы Викторовны.

– Уголовник твой отец, вот кто, – тихо сказала она. – Не люблю я таких людей. Жалко, что нельзя тебе его показать. Чтобы ты сообразил, что так жить нельзя. А ему поделом! Десять лет отсидел, говорят, вышел, ребенка заделал и снова сел. И еще человека убил… Да-да, убил. Бывает и такое. Хочешь человека убить и всю жизнь себе исковеркать? Я возражать не стану. Только помнить будешь Анжелу Викторовну, которая тебе говорила, что ты умный мальчик, а не чучело огородное. И жалеть будешь о том, что не послушался. Да поздно уже, поздно.

В тот момент на глаза у Вовки навернулись слезы. Не от жалости к себе и даже не от слов Анжелы Викторовны, которая отошла к столу, налила минералки в граненый стакан и тяжело выпила, переводя дух. Плакать вдруг захотелось от того, что человек с фотографии, человек из снов и воспоминаний, внезапно за одно мгновение оказался так близко и так бесконечно далеко. Он был живым, настоящим – но недоступным. Нельзя его показывать. Невозможно к нему прийти. Никак нельзя вырваться сквозь окно с решеткой, перебраться через забор в голубизну бескрайнего неба и найти того, кто тебя «заделал» и кто с тобой сфотографировался. А главное, нельзя спросить у него – зачем ты вообще это со мной сделал? Зачем поместил сюда? Зачем оставил?

Вот из-за этого Вовка неожиданно разревелся.

Он плакал громко, навзрыд, вцепившись пальцами в сиденье стула. А когда наплакался, до икоты, Анжела Викторовна налила минералки и ему тоже.

– Вот видишь, – говорила она, – в тюрьму никто не хочет, умница моя. Не надо драться больше. Не губи свою жизнь. Тебе еще жить и жить.

Вовка обнял стакан пальцами и жадно, долго пил, ощущая, как пузырьки лопаются во рту.

Анжела Викторовна была хорошим человеком, но, как обычно, все не так поняла.

2

Григорьева освободили по УДО ровно на середине срока – спустя шесть лет после убийства.

Он бы и отсидел до конца, не сопротивляясь и не жалуясь, но вмешался адвокат и насоветовал всякого. Напомнил, что у Григорьева сын в детдоме и жена до сих пор прописана в двушке в Геленджике. То есть живут на свете люди, за которых он в ответе, пусть даже и теоретически.

Григорьев несколько дней обдумывал, сверился с книжкой и решил, что грех свой искупил сполна. На УДО подал и в итоге вышел из тюрьмы жарким июньским летом две тысячи десятого года.

Четыре дня ехал на поезде, забравшись на верхнюю полку в плацкарте, отвернувшись к стенке и отсыпаясь. Сон был то поверхностный и тревожный, то глубокий, как в пропасть падал, и с внезапным, испуганным пробуждением. Отвыкший от людских, живых запахов Григорьев сходил с ума от сквозивших вокруг ароматов. Кофе резал ноздри. Вареная курица щекотала нёбо. А еще кто-то ел соленые огурцы, чистил залежавшиеся в сумке яйца, заваривал дешевую китайскую лапшу и неторопливо, осторожно проносил ее мимо.

Вокруг много и дружелюбно разговаривали, вываливали друг на друга ушаты новостей, сплетен, слухов, обсуждали погоду, президента, выборы, футбол, молодежь, Советский Союз, Ленина и самого черта. Эти разговоры убаюкивали, успокаивали, пробуждали старые рефлексы из прошлой, дотюремной жизни.

Ближе к концу поездки Григорьев купил на остановке газету и сотовый телефон. Сразу же вбил все номера, которые помнил, и прозвонил нескольким знакомым, договорился о ночевке и деньгах. Кто-то ему все еще был должен, кто-то согласился помочь по старой дружбе. Некоторые, услышав его голос, невнятно что-то бормотали и клали трубку. Эти люди гнили в червоточинах, но их можно было только простить. Что он искренне и делал.

Часть поездки Григорьев провел за чтением. Сначала изучил газету вдоль и поперек. Потом достал из кармашка старенькой спортивной сумки завернутую в бумагу книгу. Она была крохотная, в мягкой обложке. Листы в ней рассыпались, но Григорьев держал их бережно, не давая разлететься.

Книга называлась «Небесный человек», а автором ее был Данила Деньков, белый офицер, ставший врачом при советской власти и убитый в Киеве в тридцать втором году. Книжку он написал намного раньше, в годы Гражданской войны, долго пытался ее опубликовать, переделывал в пьесу и, не найдя удачи на родине, переправил рукопись в начале двадцатых в Берлин. Ее и там не издали тоже.

Книга вышла единственный раз в годы бурной перестройки конца восьмидесятых, когда издавали все трагическое-революционное, до чего только дотягивались руки. Хотя тогда было модно выпускать полумиллионные тиражи, «Небесный человек» вышел всего двухтысячным, а издательство, чей затертый логотипчик блестел на обложке, видимо, давно скончалось в круговороте книжного бизнеса.

Впрочем, Григорьев не исключал, что книга была издана всего в одном экземпляре. Вот в этом. А выходные данные разместили для того, чтобы отвлечь. Кого? Понятно кого. Недоброжелателей. Единственный же экземпляр наверняка долго хранился предыдущим читателем и – кто знает? – возможно, потерялся совсем не просто так.

Небесный, тот самый в кепке с козырьком, рассказывал, что Деньков, открывший ангелам дорогу в этот мир, сам пал жертвой людей, сгнивших от червоточин, не устоял в борьбе против зла. А после него были и другие «рыцари в белых перчатках», передававшие книгу из рук в руки, поддерживающие хрупкое равновесие. Все они, так или иначе, погибли, не удержались, сгинули. А книга вот она, перед глазами.

Григорьев наткнулся на нее в тюремной библиотеке случайно, выхватив наугад из стопок других мятых и потрепанных книг в мягкой обложке. Надеялся прихватить в камеру детектив, а наткнулся на философскую притчу белого офицера. Прочел первую страницу, вторую… а потом и не помнит уже, что произошло. Сумбурные воспоминания, каша в голове, много путаных, но важных мыслей. Как в горячке, провел несколько дней, все не верил никак, что прочитанное – правда. А потом встретил Небесного человека. И завертелось…

– Теперь ты в надежных руках, – шептал Григорьев, перебирая пальцами нежные тонкие страницы. – Никому я тебя не отдам.

В Геленджик Григорьев приехал ранним утром, на изломе уходящей ночи и яркого летнего рассвета. Прошелся по знакомым улицам, насладился тишиной и невероятно близким запахом моря. Редкие утренние гуляки казались счастливыми и беззаботными.

Григорьев подошел к многоэтажному дому, где когда-то жил с женой и ребенком, отыскал взглядом родные окна со старыми рамами и прозрачными занавесками. Пока поднимался на шестой этаж (пешком, потому что с детства боялся лифтов), отыскал в сумке ключи и так крепко сжал их, что на ладони потом остался рельефный отпечаток. Остановился перед дверью с цифрой «47», вдохнул, вставил ключ в замок и провернул. Дверь отворилась, выпуская душный летний застоявшийся воздух. Григорьев зашел. Воспоминания нахлынули с невероятной силой, да так, что застучало сердце в висках, задрожали пальцы, а голова закружилась. Он вспомнил, как видел свою жену в последний раз (запах ее слез, локоны волос по щекам, размазанная помада в уголках губ – о, как давно это было!), как обнимал ее, разговаривал, шептал на ухо, умолял. И еще вспомнил, как поднял маленького совсем Вовку, чмокнул в крохотный носик и пробормотал: «Эх, помирать мне уже пора».