Неизв. - Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру

• Название: Александр дюма из парижа в астрахань свежие впечат (Владимир Ишечкин) / Проза.ру
• Автор: Неизв.
• Жанр: Прочая старинная литература

---

Граф снял чудную маленькую виллу, в тот же момент населенную всем тем миром, всей той жизнью, какая ее окружала. Каждый вечер были праздники, иллюминация, фейерверки, и всегда в глуби этого, исходящей из угла салона, расправляющей крылья, реющей в высях как жаворонок и падающей до радостного Декамерона, рассыпающейся звонким жемчугом, была чарующая мелодия. Время от  времени музыкант, который играл, вознаграждался общим или отдельным возгласом «Браво, знаменитейший!», впрочем, равно предназначенным как ему, так и другим.

Настал момент оставить Сорренто. Граф взял для себя одного - когда я говорю «для себя  одного», то имею в виду и его семью, - пароход, что должен был доставить его прямо во Флоренцию и попутно завезти маэстро в Чивитавеккью.

Море было великолепным: на борту находилось довольно хорошее фортепьяно. Знаменитейший, как лебедь, который приготовился умереть, пустился в ревю своих самых печальных мелодий. Время от времени поднимались на палубу, чтобы приветствовать прекрасные звезды неаполитанского неба, которым предстояло сказать слова прощания, как и музыке знаменитейшего, ибо Флоренция уже не Неаполь. Между тем, на палубу музыка возносилась более нежной и подобно дымке рассеивалась вокруг судна. В волнах за кормой оставляли светящийся след, в воздухе - след музыкальный. Словно разговор сирен о корабле, покидающем побережье Неаполя, чтобы отправиться на поиски Счастливых островов.

Прибыли в Чивитавеккью: это значило вернуться к реальности. Там снова на глаза навернулись слезы: жали друг другу руки, обнимались. Миллелотти доходил до трапа и  возвращался к графу; заносил ногу в лодку и возвращался поцеловать руку графине.

- Но, наконец, - сказал граф, - почему бы вам ни ехать до Флоренции?

- Ах, Флоренция, - сказал Миллелотти, - никогда я не увижу Флоренцию!

- Едемте с нами, и вы ее увидите, - оказал граф.

- M a  l a  m a d r e? - заикнулся Миллелотти.

- L a  m a d r e? Вы дадите Дандре ее адрес, и Дандре ей напишет, или, скорей всего, вы сами напишите ей, прибыв, во Флоренцию.

- Ах, Флоренция! Флоренция!

- Пойдемте, едем во Флоренцию, - повторил хор.

И один снял шапочку со знаменитейшего, другой стянул с него манто, все повели его к фортепьяно, усадили его на стул. Тогда одни пальцы протянулись к клавишам; и больше не было сумасшедшей тарантеллы, радостной польки, не было больше шумной мазурки, что искрится под руками знаменитейшего. Было последнее творение Вебера: грустное прощание...  d e l  f I g l i o  a  l a  m a d r e  (итал.) - сына с матерью.

Нужно ли говорить, что во Флоренции они больше не расставались, потому что не расстались в Риме, в Чивитавеккье, и не расставались больше в Париже, потому что не расстались во Флоренции?

Сегодня знаменитейший входит в состав семьи: Дандре поручено переписываться с la madre, и все будет хорошо до зимы. Только как вот в своей испанской шапчонке, куцем криспе на французский лад будет выбираться знаменитейший из зимы в Санкт-Петербурге, из 20-градусного холода, на это стоило бы взглянуть.

Ладно! Знаменитейшему мы отдали столько строк и столько бумаги - вот, что ничего из этого не остается нам для Хоума. Но что вы хотите, дорогие читатели? Таково одно из редчайших явлений - сердце, таково одно из самых прекрасных явлений - искусство! Волшебство само по себе приходит только потом. Самый великий волшебник - артист; самый великий некромант это - добрый человек.

До свидания в сердце, до свидания в искусстве! Придите, дама магия.

Примечание:

Крисп – древнеримский историк (86 – 34 годы до нашей эры) и его внучатый племянник – приемный сын, который славился богатством и щедростью, был близок к Августу и Тиберию, дружил с Цицероном и отправился с ним в изгнание; манто а-ля Крисп – короткое пальто или короткий плащ.

         ___

После рассказа для вас о знаменитейшем маэстро, мы причалим вплотную сейчас к другой знаменитости: вызывателю духов, волшебнику, магу Хоуму.

Если вы не видели Хоума, то, по меньшей мере, слыхали о нем. Для тех, кто его не видел, я сейчас попытаюсь сложить его физический портрет; одному богу, который создает исключительных существ и который знает, зачем их создает, позволено творить его портрет духовный.

        Хоум - молодой человек или, скорее, ребенок 23 - 24 лет, среднего роста, скудный телом, слабый и нервный как женщина. Мне приходилось видеть его падающим в обморок дважды за вечер, потому что я подвергался гипнотическому воздействию, сидя перед ним. Если бы я захотел загипнотизировать его, то усыпил бы одним взглядом.

У него белый, чуть розоватый, цвет лица и несколько веснушек. Волосы приятного  теплого тона, уже не льняные, но еще не рыжие; глаза светло-голубые, брови выражены неявно, нос маленький и вздернут; усы того же цвета, что и волосы, прячут  симпатичный рот с немного тонкими и немного бледными губами, которые не полностью приоткрывают красивые зубы. Его руки белые, женственные, очень беспокойные, нагружены перстнями. Держится элегантно, и хотя перенял наш костюм, почти всегда носит шотландскую шляпу с серебряной пряжкой в виде руки,  вооруженной короткой шпагой и окруженной следующим девизом: Vincere aut mori (лат.) - Победить или умереть!

Теперь о том, каким образом Хоум возвращался в Неаполь с графом? Почему переезжал из Неаполя во Флоренцию, из Флоренции в Париж с графом? Как оказался в отеле  Т р е  х  И м п е р а т о р о в  на пощади Лyвра с графом? Все это вы узнаете из чтения следующего рассказа.

Хоум - Даниель Дуглас Хоум - родился в деревне Каррер [Currer] близ Эдин6урга 20 марта 1833 года. Его мать, как водится в некоторых шотландских семьях, о которых нам рассказывает Вальтер Скотт, обладала даром второго зрения. Будучи в положении, она удостоилась видения и увидела сына, которым была беременна, сидящим за столом с императором, императрицей, королем и великой герцогиней. Видение стало реальностью 2З года спустя в Фонтенбло.

Семья была бедной и жила на обломки богатства, с остатков мануфактуры; но материнская любовь заменяет все. Ребенок был болезненным; никто не верил, что он может выжить; одна мать с улыбкой, в которой нельзя было усомниться, уверяла, что ему жить.

В бедном доме не было ни кормилицы, ни няни; но всегда спокойная в отношении достатка, как и за здоровье своего сына, мать уверяла еще, что его кроватка качается сама собой, и что она видела ночью двух ангелов, поправляющих его подушку. (Не нужно забывать, что я ничего не утверждаю: я рассказываю и вовсе не прошу, чтобы мне верили; мой девиз – девиз месье Баранта в  Г е р ц о г а х  Б у р г у н д с к и х  «Ad narrandum, non ad probandum» /лат./– «Не всегда истина то, что достойно рассказа»).

У сына в три года проявился тот же дар двойного видения, каким обладала мать; он увидел умирающую маленькую кузину на расстоянии 30 лье и назвал лиц, которые окружали ее постель.

- Ты не называешь ее отца? - спросили его.

- Не называю, потому что не вижу его, - ответил он.

- Посмотри хорошенько и, может быть, его заметишь.

Ребенок поискал его с минуту.

- Он в море, - сказал он - и вернется, когда Мери остынет.

Маленькая кузина, в самом деле, умирала, и отец появился, когда его дочь была мертва.

Годовалым его увезли из родной деревни, и он жил у своих тети и дяди в Портобелло - маленьком морском порту возле Эдинбурга. В семь лет он уехал в Глазго. Когда мы говорим  о н  у е х а л, легко догадаться, что это - лишь речевой оборот. Собственная воля ребенка ничего не значила в этих передвижениях. Он жил в Глазго до 10-летнего возраста. Это был мечтательный и любящий одиночество ребенок. До 10 лет  ни разу не выказал желания оказаться в обществе других детей, ни с кем не был в товарищах, не тянулся к играм своего возраста.

Из Шотландии поехал в Америку; из Глазго - в низины Норвича [Norwich], штат Коннектикут. Там встретил подростка двумя годами моложе. Тому было 14 лет, и звали его Эдвин. Тесный контакт образовался между ними. Эта спайка носила странный характер. Мальчики выходили вместе и молча шли к лесу: в лесу расходились читать и встречались затем, чтобы поделиться друг с другом своими мыслями и высказать что-то вроде резюме по прочитанной книге.

Однажды Эдвин вернулся к Даниелю бледным и возбужденным.

- Ах! - сказал он ему. - Я только что прочитал нечто странное.

Это была история двух друзей, связанных, как и они, глубокой нежностью, которые дали клятву, написанную своей кровью, что первый из них, кто умрет, придет проститься с другим. Один из них умер и выполнил обещанное.

- Хочешь ли ты, чтобы мы сделали то, что сделали они, и чтобы мы попытали того же счастья, что и они? - спросил Эдвин.

- Очень хочу, - ответил Даниель.