Даниил Мордовцев - Русские исторические женщины

• Название: Русские исторические женщины
• Автор: Даниил Мордовцев
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-00064-737-0

Предлагаем читателю ознакомиться с главным трудом русского писателя Даниила Лукича Мордовцева (1830–1905)◦– его грандиозной монографией «Исторические русские женщины». Д.Л.Мордовцев —◦мастер русской исторической прозы, в чьих произведениях удачно совмещались занимательность и достоверность. В этой книге мы впервые за последние 100 лет представляем в полном виде его семитомное сочинение «Русские исторические женщины». Перед вами предстанет галерея портретов замечательных русских женщин от времен «допетровской Руси» до конца XVIII века.

Глубокое знание истории и талант писателя воскрешают интереснейших персонажей отечественной истории: княгиню Ольгу, Елену Глинскую, жен Ивана Грозного, Ирину и Ксению Годуновых, Марину Мнишек, Ксению Романову, Анну Монс и ее сестру Матрену Балк, невест Петра II Марью Меншикову и Екатерину Долгорукую и тех, кого можно назвать прообразами жен декабристов, Наталью Долгорукую и Екатерину Головкину, и еще многих других замечательных женщин, включая и царственных особ – Елизавету Петровну и ее сестру, герцогиню Голштинскую, Анну Иоанновну и Анну Леопольдовну.

---

Но «подновлять» не пришлось. По возвращении из-за границы, 23 сентября, Петр велел отправить Евдокию Федоровну в суздальский Покровский девичий монастырь, где она и пострижена под именем Елены. Противившиеся этому духовные лица ночью отвезены были в Преображенское.

Покончено было и с розысками по стрелецкому бунту.

Вот что говорит г. Соловьев о последнем акте этой стрелецкой трагедии, виновницей которой все-таки была царевна Софья.

«30 сентября была первая казнь: стрельцов, числом 201 человек, повезли из Преображенского в телегах к Покровским воротам; в каждой телеге сидели по двое и держали в руке по зажженной свече; за телегами бежали жены, матери, дети со страшными криками. У Покровских ворот, в присутствии самого царя, прочитана была сказка: «В расспросе и с пытки все сказали, что было прийти к Москве, учиня бунт, бояр побить, Немецкую слободу разорить, и немцев побить, и чернь возмутить, всеми четыре полки ведали и умышляли. И за то ваше воровство великий государь указал казнить смертию». По прочтении сказки, осужденных развезли вершить на указные места; но пятерым, сказано в деле, отсечены головы в Преображенском. Свидетели достоверные объясняют нам эту странность: сам Петр собственноручно отрубил головы этим пятерым стрельцам. 11 октября новые казни; вершено 144 человека; на другой день – 205, на третий – 141, семнадцатого октября – 109, восемнадцатого – 65, девятнадцатого – 106, двадцать первого – 2,195 стрельцов повешено под Новодевичьим монастырем, перед кельей царевны Софьи: трое из них, повешенные подле самых окон, держали в руках челобитные, «а в тех челобитных написано против их повинки». В Преображенском происходили кровавые упражнения: здесь 17 октября приближенные царя рубили головы стрельцам: князь Ромодановский отсек четыре головы; Голицын, по неуменью рубить, увеличил муки доставшегося ему несчастного; любимец Петра, Алексашка (Меншиков) хвалился, что обезглавил 20 человек; полковник Преображенского полка Блюмберг и Лефорт отказались от упражнений, говоря, что в их землях этого не водится. Петр смотрел на зрелище, сидя на лошади, и сердился, что некоторые бояре принимались за дело трепетными руками. «А у пущих воров и заводчиков ломаны руки и ноги колесами, и те колеса воткнуты были на Красной площади на колья; и те стрельцы, за их воровство, ломаны живые, положены были на те колеса и живы были на тех колесах немного не сутки, и на тех колесах стонали и охали; и по указу великого государя один из них застрелен из фузеи, а застрелил его преображенский сержант Александр Меншиков. А попы, которые с теми стрельцами были у них в полках, один перед тиунской избой повешен, а другому отсечена голова и воткнута на кол, и тело его положено на колесо». Целые пять месяцев трупы не убирались с места казни, целые пять месяцев стрельцы держали свои челобитные перед окнами Софьи».

Сестер, участвовавших в заговоре, Софью и Марфу, Петр допрашивал сам. Марфа выдала и свое участие в этом деле, и участие сестры.

Софья, с сознанием своей силы и своей прежней власти, отвечала брату:

– Такова письма, которое к розыску явилось, я в стрелецкие полки не посылала. А что те стрельцы говорят, что, пришед было им в Москве, звать меня по-прежнему в правительство, и то не по письму от меня, а знатно по тому, что я с 190 года была в правительстве.

Софью постригли под именем Сусанны и оставили в том же Новодевичьем монастыре, окружив ее местопребывание постоянным караулом из ста солдат.

Сестрам-царевнам позволялось ездить в монастырь к Сусанне только на Пасху, в престольный монастырский праздник, и в случае болезни старицы Сусанны-Софьи. Даже для посылок в монастырь Петр назначил особых доверенных лиц. «А певчих в монастырь не пускать: поют и старицы хорошо, лишь бы вера была, а не так, что в церкви поют Спаси от бед, а в паперти деньги на убийство дают». Полагают, что певчих не велено было пускать в монастырь по весьма уважительным причинам: постельница Софьи, Вера Васютинская, найдена в пытке беременной и показала, что любила певчего.

Царевну Марфу постригли под именем Маргариты и сослали в монастырь Александровской слободы, что во Владимирской губернии: Марфа любила дьякона Ивана Гавриловича, который также был замешан в стрелецком деле.

Не весела была потом жизнь и остальных царевен, хотя теремные двери и растворило для них новое время.

– У царевны Татьяны Михайловны (это у тетки Петра) я стряпаю в верху (жаловался впоследствии дворцовый повар Чуркин), живу неделю, и добычи нет ни по копейки на неделю: кравчий князь Хотетовский лих, урвать нечего. Прежде всего все было полно, а ныне с дворца вывезли все бояре возами. Кравчий ей, государыне, ставит яйца гнилые и кормит ее с кровью. Прежде сего во дворце по погребам рыбы было много, и мимо дворца проезжие говаривали, что воняет, а ныне вот-де не воняет – ничего нет.

Царевна Екатерина Алексеевна, в виду того, что жизнь их стала скудная, не то что при царевне Софье, начала думать о займе денег, но без залога никто не давал, а потом о кладах, и поэтому имела сношения с каким-то костромским попом Григорием Елисеевым, на которого доносили, что у него бывала многая дворцовая посуда за орлом. Начался розыск. Царевна Екатерина созналась, что во время розыска поп приказывал к ней, чтобы она «сидела ничего не боясь: ничего-де тебе не будет; я знаю по планетам, что будет худо или добро».

Забрали постельниц царевны Екатерины.

– Отпущена я от царевны за болезнью к Москве (говорила на допросе одна из них, Дарья Валутина), и на отпуске царевна мне приказывала, чтобы я такого человека проведала, у кого на дворе или где ни есть клад лежит, чтобы, приехав, тот клад взять. И такого человека я, Дарья, сыскала Ваську Чернова, который сказал: «от Москвы в 220 верстах на дворе у мужика в хлеве под гнилыми досками стоит котел денег: у меня-де тот клад и в руках был». И я, Дарья, для взятия того кладу с ним, Васькой, посылала для веры покровского дворцового сторожа Измайловского. И тот сторож, приехав к Москве, один, мне, Дарье, сказал: «не токмо того кладу, и двора мне, он, Васька, не указал».

Другая постельница царевны Марья Протопопова, говорила:

– Изволила царевна посылать меня в дозор за Орехового, и Орехова ходила на могилу к Ивану Предтече, которая в Коломенском церковь, и приказали мне стоять одаль от того места, где копали они, Орехова да вдова Акулина: они только кости человеческие выкопали. А я как пришла, так ей, государыне, стала говорить, что нет ничего, и она стала кручиниться на меня и на тое вдову Акулину: «Ни со што вас нету». И в те поры пришла государыня сестра ее, царевна Марья Алексеевна, увидела, что я плачу, и стала спрашивать: «скажи-де по правде». И я им стала рассказывать, что кости человеческие, и та стала сестре своей говорить: «полно, сестрица, нехорошо затеяла, грех лишний, что мертвым покоя нет, и баб в погибель приведешь». И она стала и на сестру свою досадовать. Изволила посылать коляску сыскать в Немецкую слободу и изволила сама поехать на двор к посланнику, что был голландский, и как приехала и стала спрашивать про сахарницу, где она живет, и нам рассказали. И как тута приехала, стала заказывать нам, чтобы не сказывали никому, и у сахарницы изволили выбирать сахару и конфету на девять рублей, и они без денег не отдали, и она приказала запечатать тот сахар, а после не изволила и брать. И после того изволила меня посылать про иноземку Марью Вилимову Менезеюшу, и велела ее привезти в Коломенское, и та иноземка поехала, а государыня изволила меня спрашивать: «та ли дает в рост деньги? поговори ты ей, чтоб и мне дала». И я по тем ее словам стала говорить, что не даст без закладу, и она сказала: «лихо-де, закладу нет, как бы так выпросить?» А после сих слов изволила ту иноземку к руке жаловать, и сама стала с нею говорить, а про деньги ей застыдилась говорить. В Немецкой слободе изволила поехать смотреть двор и на том дворе хозяйка пьяна была – у нее родины были, – и государыня изволила напроситься кушать, чтобы построила хорошее кушанье, и как поехала от той хозяйки и встретился ей Петр Пиль и узнал ее по карете, и стал к себе звать, и она изволила поехать к нему на двор и ему сказала, чтоб обед сделал, и ее унимала царевна Марья Алексеевна, и та не изволила послушаться, ездила во все места, где изволила напрашиваться».

Это русская женщина начинала вступать в свет – и странно это вступление ее для нас.

Взяли к допросу и другую постельницу царевны Екатерины Алексеевны.

– Для Бога, не торопись, молись Богу, – наказывала ей царевна: – а хотя и про иное про что спросят, так бы нет доводчика, так можно в том слове умереть. Пуще всего писем чтобы не поминала. Либо спросят про то, не видала ли попа в верху (во дворце), – так бы стояла, что одно, что хочу умереть: ни знаю, ни ведаю. Пожалуй, для Бога, прикажи всем им, которые сидят, чтобы ни себя, ни меня, ни людей не погубили. Молились бы Богу, да Пречистой Богородице, да Николаю Чудотворцу; обещались бы что сделать. Авось и Господь Бог всех нас избавить от беды сея! Расспроси хорошенько про старицу и про то, что она доводить в чем на попа, и на царицу, и на меня? Призови к себе Агафью Измайловскую и ей молвь: что-де ты хоронишься? от чего? до тебя-де и дела нет. А коли бы-де дело было, где-де ухоронишься от воли Божьей? Помилуй-де Бог от того! А как бы-де взяли, так бы-де вы, чаю, все выболтали, как хаживали, и как что и как царевен видали. Не умори-де, для Бога! Хоть бы-де взяли, и вам бы-де должно за них, государынь, и умереть! Намедни с ней посылали денег два рубля на подворье зашито в мешке к нему. И про эти бы не сказывали: нет на это свидетелей. И Дарье про то молвь, чтобы не сказывала тех врак, что про старца Агафья ей сказывала, и куда-де она Ваську посылала. О чем не опрашивают, не вели того врать: о чем и опрашивают, так в чем нет свидетелей, так нечего и говорить. Чтобы моего имени не поминали. И так нам горько и без этого.