Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 4

• Название: Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
• Автор: Семен Бабаевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

В том вошли: роман «Родимый край», где воссозданы картины далекого прошлого, настоящего и будущего Кубани, и роман «Современники», посвященный сегодняшним насущным проблемам колхозного кубанского села.

Романы роднит не только место действия, но и единство темы — любовь к родной земле и советский патриотизм.

---

— Да ты что? — Марфенька толкнула соседку, усмехнулась. — Придумала! Мне такой никак не подходит. Как с ним, с таким деятельным, ночью утешаться?

— Э! О чем печалишься! Ночью все они одинаковые — и деятельные, и бездеятельные!

Поднялся Крахмалев, постучал карандашом о графин. Выпил из стакана воды, откашлялся. Постоял, морща лоб, подождал, пока стихнет гул.

— Товарищи, потише! Эй, бабоньки! Посмеяться могли бы и дома! — Крахмалев снова откашлялся. — Слово для доклада имеет товарищ Щедров Антон Иванович, первый секретарь нашего райкома. Прошу соблюдать полную тишину!

Сопровождаемый рукоплесканиями Щедров подошел к трибуне. Поджидая тишины, раскрыл папку с докладом. При ярком свете люстр в первых рядах хорошо были видны строгие лица, озабоченные, чего-то ждущие глаза, и он ощутил в груди странное, никогда ранее еще не испытанное им волнение. В первом ряду, как раз перед трибуной, он увидел седую женщину, чертами лица похожую на его покойную мать. Он поглядывал на нее ласково, как сын на родную мать, и словно бы ей одной читал доклад. И все время, пока он говорил, и после, когда начались выступления, Щедров все так же видел в первом ряду седую женщину, чем-то похожую на его мать. «И эта женщина, так похожая на мою мать, и рядом с нею плечистый мужчина с сурово сдвинутыми бровями, и все сидящие в зале — что мы, руководители района, без них? — подумал он. — Ни Щедров, ни Крахмалев, ни кто-то другой, пусть у него будет хоть семь пядей во лбу, без них ничего сделать не сможет, а вот с ними любой из нас сделает даже невозможное…»

На трибуне — животновод колхоза Илья Васильевич Дударенко. Мужчина рослый, вялый в движениях, он неумело, как-то боком приблизился к трибуне. Из кармана извлек платок, старательно вытер им шею, облысевшую голову, осмотрелся.

— Товарищи, граждане! — Голос у Дударенко глухой. — Вот уже сколько годов меня кровно беспокоит скотоводство и все, что проистекает из этой отрасли хозяйства. Ежели, допустим, для урожая зерновых достаточно одного хорошего майского дождя, то для получения мяса, молока, яиц и прочей продукции этого недостаточно. Тут, товарищи, весь вопрос упирается не в дождь, а в продукцию! Допустим, все у нас хорошо по части нашей культурности. Допустим, и учеба у нас налажена, и, куда ни глянь, повсюду читчики и беседчики, а по вечерам поют хоры и лихо отплясывают танцоры. Допустим, что уважаемый наш Степан Петрович Крахмалев начисто искоренил все свои недостатки…

На эти слова собрание отозвалось одобрительным смехом. Щедров что-то записывал. Крахмалев ладонью прикрыл глаза и низко опустил голову.

— Однако ежели ко всему этому не прибавить центнеры продукции — всем нам грош цепа! — чувствуя поддержку собрания, смело продолжал Дударенко. — Нужен, товарищи, постоянный рост базиса. Растет у нас базис — мы герои, не растет базис — беда! Тут уже не помогут ни песни, ни пляски! Правильно я говорю?

В зале веселое оживление.

«Базис и надстройка, — записал Щедров. — Дударенко понимает по-своему, а в общем правильно».

— Что у нас получается с продукцией? — обращаясь к собранию, спрашивал Дударенко. — Кустарщина! Есть у нас и МТФ, и СТФ, и ПТФ, и ОТФ. Заметили? Всюду стоит буква Т, стало быть, фермы не абы какие, а товарные. — Усмехнулся. — На словах! А что на деле? Нету от них настоящего товара. Сколько раз и на правлении и на собрании я говорил и еще скажу: дело мы ведем не товарное!

Послышались голоса:

— Илья Васильевич, не разводи теорию, а говори напрямки куда клонишь?

— Покороче ораторствуй!

— Сам-то какой базис предлагаешь?

— Я предлагаю, товарищи, последовать примеру соседей! — сказал Дударенко. — Недавно я побывал в Марьяновской, ездил в гости к брату Никите. Марьяновцы построили не ферму, а много ферм — все в одном месте, и это они называют комплексом. — В зале возник смешок. — Не усмехайтесь, товарищи! Для выговора слово, верно, непривычное, зато в нем имеется реальность. Своими глазами видел. Корма приготовляет специальная скотинья кухня, уход за животными, кормление, поение исполняют машины. Продукция выходит по плану, сколько намечено, и зарплату животноводы получают не так, как у нас, не вообще за работу, а за ее итоги. Аванс дается помесячно. А к концу года выход продукции подытоживается, и готово — получай свои денежки. Справедливо, и заработок большой. Вот оно что такое комплекс! Выгодная штуковина! Нам бы его заиметь. Вот я и предлагаю: пусть наше правление и партком подумают. Я кончил.

«Непременно надо поехать к Холодову», — записал Щедров.

— От огородников слово имеет Дмитрий Степанович Лукьянов! — объявил Крахмалев. — Где ты там, Лукьянов? Давай, выходи.

Лукьянов выбрался из задних рядов и зашагал к сцене, на ходу поправляя казачий узкий поясок и одергивая полы рубашки. Вслед ему послышались голоса:

— Ого! Дажеть Лукьянова потянуло на трибуну!

— Долго молчал! Не вытерпел.

— Знать, явилась потребность держать речь!

— Что ему речь? Лукьянову подавай дело!

— Дмитрий Степанович, расскажи, как воюешь с илом?

Зазвенел колокольчик.

— Граждане, тише! — крикнул Крахмалев. — Чего ради подняли галдеж?

Лукьянов не обращал внимания на голоса. Спокойно, не спеша поднялся по ступенькам на сцену и подошел к трибуне. Задумчивым взглядом осмотрел зал. Так смотрит с трибуны только тот, кто знает, зачем сюда пришел и что ему надлежит сказать. Налил в стакан воды, отпил несколько глотков, как бы показывая, что говорить он будет долго. Ладонью вытер губы, подождал, пока наступила тишина, и заговорил тихим голосом:

— Как-то по весне школа прислала к нам подростков — на трудовую практику.

— Громче, Дмитрий! Ничего не слышно!

— Дмитрий Степанович, наклоняйся к радио!

— Из тех практикантов я взял к себе на ил Леньку, сынка соседки Анастасии Чумаковой, — продолжал Лукьянов, припадая к кулачку-микрофону. — Начали мы пробивать канавки для воды. Копнет Ленька лопатой и глянет на небо — высоко ли солнце. Или смотрит на меня и зубы скалит. «Дядя Митрий, чего так усердно спину гнешь? — спрашивает Ленька. — Ить чужое. Было бы свое — тогда можно было бы и постараться». — Лукьянов помолчал, отпил воды. — Вот в чем наша беда — свое и чужое. Сколько годов живем, трудимся сообща, а от гадюки-собственности отрешиться никак не можем. Чуть что — делим: это мое, а это не мое, чужое. А коль оно не мое, а чужое, то, выходит, нечего и спину гнуть. Тут говорили о том, как поднять хозяйство и разбогатеть. Гуртом, сообща богатеть — дело для жизни нужное. Только нельзя уповать на одно богатство. Я мыслю так: помимо богатства в человеке должна быть сердечность, сказать, правильный душевный настрой. Без этого как же? И еще требуется любовь к общему труду и к своему колхозу. Что бывает на огороде, сказать, в моей работе? Чуть недосмотрел за канавкой, а ил уже скопился, и тогда для воды нету свободного течения. Так бывает и в жизни, особенно средь молодой поросли. Чуть недоглядели родители, и, смотришь, душа у подростка заилилась, и уже нос свой воротит от кровного, общего — к своему. На мое усмотрение самым заглавным в жизни является доброе и честное отношение к общественному труду. Вот это я и хотел сказать…

Лукьянов спустился со сцены и зашагал по проходу к задним рядам. Собрание дружно аплодировало.

«Душа заилилась, доброе и честное отношение к общественному труду, — записал Щедров. — Сказано просто и понятно».

Глава 48

Как и было намечено планом, к концу сентября такие собрания прошли во всех станицах. В Вишняковской с докладом выступал Приходько, в Усть-Калитвинской — Сухомлинов, в Николаевской, Елютинской и Старо-Каланчевской — Щедров. В субботу, когда солнце уже клонилось к закату, Щедров возвращался в Усть-Калитвинскую. Уставший, с болью в висках, он поглядывал на зеленя, мимо которых мчалась «Волга», и мысленно еще слышал голоса ораторов, гул одобрения, шум аплодисментов. «Собирались, как на митинг, всей станицей, думал Щедров, не замечая, как оборвались зеленя и повсюду зачернела пахота. — В выступлениях и житейская сметка, и неравнодушие к недостаткам, и крестьянский юмор. А как толково говорил Лукьянов…»

Вдали показались усть-калитвинские тополя. Они поднялись к небу желтым заслоном, и на завечеревшем горизонте их очертания были так знакомы, что Щедров, как только увидел окрашенные охрой шпили, сразу же вспомнил Уленьку и ее проводы в Степновск. Через неделю он говорил с нею по телефону. Не в силах скрыть радость, Уленька сказала, что ее приняли в институт. «Поздравляю, Ульяша! А где живешь? В общежитии?» — «Общежития не дали. Мы с подругой сняли комнату. Приезжай, посмотришь, как я устроилась». — «Обязательно приеду. Вот только управлюсь с делами…»

Прошло больше месяца, а Щедров в суматохе дел так и не смог побывать в Степновске. «Как она там, бедняжка, живет и как учится? — думал он, глядя на знакомые очертания тополей. — Жениться-то я женился, а на поверку выходит, что муж из меня получился плохой, можно сказать, никудышный муж. Не удосужился съездить к жене, посмотреть, как она там устроилась. Да и соскучился очень. Завтра у нас воскресенье. Обязательно поеду в Степновск. Скажу Ванцетти, чтобы пораньше выехать, а в понедельник утром вернусь…»