Александр Меньшов - Бледное солнце Сиверии

• Название: Бледное солнце Сиверии
• Автор: Александр Меньшов
• Жанр: Фэнтези

Сила и вера… (цикл «Аллоды», книга 2)

---

— А я там был.

— Да? И за какие подвиги тебя отправили сюда?

Холодок издал негромкий рык и резко сказал:

— Я - воин в пятом поколении. Мой отец, мой дед, отец моего деда…

— Ничего себе! — усмехнулся я. — Какие славные предки. А ты сам такой же?

Холодок поднялся во весь свой рост.

— Хочешь проверить?

— Нет, спасибо. Что-то нет желания.

Егорка сидел с открытым ртом, глядя то на меня, то на Холодка, то на остальных.

— Боишься? — боец сделал шаг вперёд.

Вот мы и пришли к логическому концу: скажу, что не боюсь, так вызовет на бой, а если отвечу, что боюсь, то стану опозоренным в его глазах, и, наверняка, в глазах дружинников. И что ещё хуже — в лице Егорки.

Я вдруг увидел в этом мальчишке себя…

Вон мой наставник Гуннар, дружинники — Эгнер, Юхан, Веум, Эйольф… Я их всех вспомнил. И вспомнил, как стоял среди них, и они казались мне просто великанами. Сильными, смелыми парнями. Воинами без страха и упрёка.

Я помнил, как меня учил Гуннар. Он ведь тоже говорил, что настоящий воин не имеет привязанностей. И я его слушал, как вот этот вот Егорка, развесив уши, внимая каждому слову… Каждому…

Это было так неожиданно, что я, право, растерялся.

И вдруг подумалось: если я действительно тот самый Сверр, то, сколько же мне лет? Сто, как минимум. А то и больше.

Сто лет! С ума сойти!

Если Бажена всё-таки права, то выживать мне помогает кровь единорога. Святая кровь… Вот только я не святой. Совсем не святой. И как это всё совмещается во мне?

Кто и зачем сделал мне этот дар? Какова цель? И какова моя судьба?

Перед глазами встал образ Жуги Исаева с фигуркой в руке.

— Мы называем их «масками», — сказал тогда он, показывая мне её. — Она живет и действует вне установленных правил…

Зачем я такой нужен? И кому?..

— Боишься? — повторил свой вопрос Холодок.

Моя заминка, созданная размышлениями, навела всех на мысль, что я действительно опасаюсь прямого столкновения.

А я вдруг подумал, что изменился. Буквально и года не прошло, а я изменился. Что-то во мне делало меня же мягче, человечнее. Уж не кровь ли единорога тут причастна?

На плечо легла тяжёлая рука Тура.

— Не стоит ерепениться, друзья. К добру это не приведёт… То, что ты, Холодок, хорош, мы все знаем. А ты, Сверр…

— Какой же он «сверр»? — не отступал Холодок. — Вы все думаете, что это его настоящее имя? Да его зовут каким-нибудь… каким-нибудь Лаптем Мужицким. А Сверром прозвался, чтобы перед нами покрасоваться. Это я «сверр»! Настоящий…

Я поднялся. Те двое дружинников, которые тогда были у Стержнева, и которых я хорошенько приложил, усмехались в усы. Они точно знали мне цену.

— Ты хочешь меня обидеть? — спокойным голосом спросил я.

— Какой ты догадливый!

— Ты назвал меня Лаптем Мужицким.

— Да, так и есть. И что?

— Судя по всему, ты ненавидишь крестьян.

— А чего их любить? Смерды! Слабаки и трусы. Вот я…

— Э-э! — вдруг поднялся рядом со мной Тур. — Я, между прочим, из смердов.

Сотник не выглядел сердитым. Нахмурился он лишь по привычке. Его зрачки расширились, и память выдала далёкие воспоминания, о которых он давным-давно позабыл.

Тур вспомнил мать, отца, пятерых его сестёр и братьев. Вспомнил, как очень тяжело жилось одной зимой. Холода тогда пришли очень рано, где-то в середине осени, не дав последней возможности собрать до конца и без того скудный урожай. К всему прочему на рыбацком промысле за всё лето особых деньжат отцу не заплатили. И семье пришлось зарезать корову…

Туру тогда было двенадцать. Худой. Высокий. Волосы цвета выгоревшей соломы, всклокоченные, торчащие во все стороны.

Ночью от голода сводило живот. И хотя родители отдавали свою порцию, утверждая, что им не хочется, Тур помнил тот огонёк в глазах матери, глядевшей на краюху ржаного хлеба, которую жадно делили между собой дети.

Той ночью он решился. Поутру собрал свои пожитки… Да какие там пожитки: запасная рубаха, дедов охотничий нож, тулуп из шкуры оленя, беличья шапка — вот, пожалуй, и всё.

Отец уже был во дворе. Он возился по хозяйству, когда увидел выходящего из дверей сына.

Встретились глазами. Так постояли несколько мгновений.

— Прощай, тятя, — проговорил Тур.

— Мамка…

— Не говори ей сейчас, — попросил Тур. — Потом.

Отец подошёл и крепко обнял сына.

— Куда ж ты надумал? — печально спросил он.

— Доберусь до столицы. Буду проситься в Ратный Двор к Защитникам.

Его голос уже начал «ломаться» и оттого казался смешным.

— Молод же ещё…

— Ничего. Авось выкручусь.

Что-то горячее обожгло щеку. Тур рефлекторно дотронулся до неё и ощутил на пальцах влагу.

Слеза была одна.

— Мороз, вот очи и слезятся, — пояснил отец, и Тур понимающе кивнул (взрослый же, чего ж не понять). Да и у сиверийцев не принято плакать.

Морозно. Пронизывающий ветер пробирался под тулуп.

Тур шёл, а в голове вдруг снова и снова всплывал материн голос, грустно поющей ту старую песню.

Вон как всегда горит лучина. Вечер. За стеной воет вьюга… Как сейчас. Снег залепляет глаза, гудит ветер, но в доме тепло.

Тур лежит на лежанке вместе с братьями да сёстрами, поглядывая на мать. Её длинная русая коса касается пола. Отец неторопливо вырезает своим ножом ложку.

И вот мать, сначала тихо-тихо, начинает подпевать:

 Дорога вдаль, в медвежий край
 Бежит от дома прочь.
 Коль силы есть за небокрай
 Идти — иди, ведь настигает ночь…

И сын ушёл. И больше уже никогда не видел никого из родных: чёрный мор унёс их всех.

И вот снова в памяти просыпается то седое воспоминание, и голос матери в ночи:

 Покуда у тебя хватает сил
 Шагать до скрещенья путей —
 Шагай, ведь день ещё не погасил
 Свой свет, медведь — не показал когтей.
 Как тигр, что скитается в ночи,
 Быть может ты один?
 И в том краю чужом мечи
 Уж точит смерти господин.
 Бежи дорога вдаль от троп,
 Что злом зовутся в нашем крае.
 И пусть вольётся в Путь она тот
 Что радостью сверкает…

Нет никого, — не раз думалось ему. Куда завела его та Дорога?

За всю свою нелёгкую военную жизнь он так и не обзавёлся ни семьёй, не нажил детей, даже на стороне… Вот только Егорка — паренёк, которого он нашёл в Тигриной долине подле замёрзших насмерть родителей.

Ему тогда было годика четыре. Мальчик был единственным, кто выжил среди тех поселенцев. Удивительно, но он ничего не отморозил, просто сидел подле матери…

Тур помнил те испуганные чёрные глазёнки, которые уставились на вышедших на опушку ратников. Пробежав взглядом по солдатам, Егорка остановился на Туре и вдруг отчётливо сказал:

— Тятя…

Ком снова подступил к горлу. Тур с трудом сдержал нахлынувшие в стариковскую душу эмоции, говоря себе, спасительную формулу: «Сиверийцы не плачут».

— А мой отец пахарь, — подал кто-то голос за спиной сотника.

И тут понеслось: «А мой… А мой…»

Холодок явно не ожидал подобной развязки. Я в душе усмехнулся: знай теперь, с кем связался.

— Ну и гордитесь этим! — злобно бросил Холодок, понимая, что я его подставил.

Он подошёл к костру и вылил содержимое миски в огонь. Потом быстро тот затушил и буркнул, что пора бы уже и ехать дальше.

Тур посмотрел на меня каким-то странным взглядом и снова повторил, обращаясь ко всем:

— Заканчивайте. А то, смотрю, совсем распоясались…

К вечеру выехали к Медвежьему порогу. Я слышал гул, идущий со стороны Вертыша, но сквозь густую крону елей не смог ничего разглядеть.

— Привал делаем тут! — вскомандовал Тур. — Вы двое берите топор да пилу и идите за бревнами.

Мы остановились в небольшом заснеженном логе. Привязав коней к стволам деревьев, стали мастерить бивак.

Тур быстро определил направление ветра и показал, где строить крышу-заслонку. Мне дали в руки топор и приказали нарубить несколько длинных ровных жердей. Других направили за густыми лапами елей, а Егорке дали задание сытно накормить лошадей.

Через полчаса мы соорудили довольно приличный навес, а вскоре те двое солдат, которых отправили за брёвнами, принесли три толстых ствола сосны.

— Да чтоб тебя! — прорычал Тур. — Ты в первый раз за дровами ходишь?

— Да я… да это…

— Тебя учить и учить! Сколько говорить, что пилить надо на высоте пояса, а не у земли. Видишь, эта нижняя часть сырая?

— Вижу…

— Да что ты видишь! — Тур в сердцах задал мощную оплеуху солдату. — Ладно, сделали, так сделали. Продолжай!

Два бревна поклали на снег, куда предварительно выложили сырые жердинки. Потом сделали ряд зарубок-затёсов и уложили запал. А сверху — третье бревно. Чтобы «пирамида» не разъехалась, в землю вбили палки и стали разжигать костёр.