Инесса Яжборовская - Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях

• Название: Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях
• Автор: Инесса Яжборовская
• Издательство: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН)
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-8243-1087-0

В книге анализируются исторические реалии, приведшие к катынскому злодеянию, — ликвидация Польского государства и его армии как одно из следствий подписания советско-германских договоров 1939 г. В центре исследования — многотрудная история Катынского дела, борьбы против замалчивания и фальсификации обстоятельств, причин и мотивов преступления, усилий по установлению лживости заключения комиссии Бурденко и всей советской «официальной версии», представленной в Нюрнберге. Обстоятельно показаны значение и роль Катыни как в советско-польских, так и в российско-польских отношениях — в течение Второй мировой войны и послевоенный период, в годы «оттепели» и «застоя», в период «перестройки» и коренных трансформаций рубежа нового века. Особо выделяются и рассматриваются 1990-е гг., когда была прорвана завеса тайны и сделан важный шаг в направлении примирения россиян и поляков, развития добрососедства и партнерства.

---

Попытки улучшить положение при помощи забастовок, голодовок и т.п. вели к прямым репрессиям и к перемещению в трудовые лагеря отдаленных районов со значительно более жестким «исправительным» режимом, гарантировавшим быстрое превращение в «лагерную пыль», столь знакомое многим поколениям советских зеков.

Далеко не все военнопленные эксплуатировались в системе Управления по делам военнопленных НКВД. В той же «конторе» от этого не отказывались и другие подразделения. Публикуя докладную записку МВД СССР от 24 мая 1950 г. о работе Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД/МВД СССР (как в то время уже называлось УПВ) за 1941—1950 гг. за подписью ставшего министром С. Круглова, Н. Сидоров констатировал: «Информация о составе пленных и содержании работы с ними регулярно направлялась высшему руководству СССР, но, по аналогии с гулаговской, она была неполной и необъективной. Сильно преувеличивались результаты пропагандистской и оперативной деятельности органов ГУПВИ, и, напротив, причины и уровень смертности, травматизма, самоубийств, побегов, недовольства лагерников и другая негативная информация не находила места в сводках, подаваемых наверх»{48}. Расхваливая предоставленную пленным возможность приобрести «различные производственные и строительные специальности», Круглов рапортовал, что якобы «на основе ознакомления с передовыми методами социалистического труда военнопленные из года в год улучшали производственные показатели и повышали производительность труда». Этому способствовала многообразная агитационно-политическая работа, направленная на «разъяснение преимуществ советского строя перед капиталистическим, на показ политических, хозяйственных и культурных успехов СССР и роли Советского Союза в борьбе за мир...»{49}.

В многочисленных текущих отчетах из лагерей преобладает информация о сохранении в них напряженной ситуации, о постоянных конфликтах, которые результативно снимались только «изъятием» и пересылкой пленных в отдаленные районы.

Шагреневая кожа спецлагерей, формировавшихся методом длительной селекции в основном из контингента с ограниченным трудовым использованием (кроме служащих государственного аппарата, прежде всего силовых структур в Осташковском лагере), еще имела определенный ресурс времени для выявления тех, кто мог быть полезен с точки зрения владения ценной информацией, контактами и связями для оперативной работы или военно-профессионального использования. Те же, кто для этого не годился, но демонстрировал непримиримую патриотическую позицию, незамедлительно подвергались репрессиям.

Комплектование состава трех спецлагерей (в переписке УПВ они в ряде случаев именуются и концентрационными) интенсивно велось в октябре и в основном закончилось в ноябре. После первоначальной, но весьма обстоятельной фильтрации были отделены особистами представители силовых структур всех уровней, в том числе призванные из запаса и из отставки (кроме негодных к строевой службе солдат, использовавшихся как полицейские для охраны дорог и мостов), чины и рядовые полиции и жандармерии, а также тюремной администрации. К этой категории были причислены другие служащие «аппарата угнетения» и «паразитических слоев», попавшие в число военнопленных по чисто «классовому» признаку, — судьи и прокуроры, разведчики и контрразведчики, чиновники разных уровней администрации, бухгалтеры и писари, подростки-юнаки и т.д. Среди них оказалось всего несколько помещиков.

Они были размещены (на 19 ноября — 6.483 чел.) недалеко от Осташкова на озере Селигер, острове Столбный, в бывшем монастыре Нилова пустынь, за годы советской власти трансформировавшемся сначала в дом отдыха, затем в колонию для малолетних правонарушителей, потом в турбазу{50}.

В Старобельский монастырь и прилегающие городские постройки Старобельска были помещены с 1 по 19 ноября 4.629 чел. Это был основной офицерский лагерь, где большинство составляли военные, взятые или сдавшиеся в плен в ходе военных действий, в том числе оборонявшие Львов от немецких частей. По данным на 29 декабря кадровые военные составили из них 61,5%, а мобилизованные из запаса — 38,4%{51}.

В Козельском офицерском лагере, размещенном на территории известного монастыря Оптина пустынь, функционировавшего как санаторий и получившего имя М. Горького, к 1 декабря поступили 4.727 чел. «офицерского состава». На 29 декабря в нем было 4.543 чел., а пропорция была обратной, по сравнению со Старобельским лагерем, — 30,4% кадровых военных и 69,5% офицеров запаса.

Общая пропорция по двум лагерям на эту дату была такова: из 8.488 пленных офицеров кадровые составляли 44,9%, а офицеры запаса 55%{52}. В результате всеобщей регистрации и задержания всех военных в числе нескольких сотен пожилых отставников оказались три инвалида без руки или без ноги.

Попавшие в спецлагеря офицеры запаса в массе своей еще проходили срочное обучение после мобилизации: они обновляли свои полученные во время учебы в вузах и изрядно устаревшие знания, в области владения материальной частью и в сфере тактического искусства. При обучении многих даже не успели обмундировать.

Это были люди массовых гражданских профессий — многие сотни учителей, инженеров, врачей, юристов, а также священники, представители трудовой интеллигенции различного профиля. Среди них было много журналистов, общественных и политических деятелей. Были писатели и поэты, десятки профессоров и доцентов высших учебных заведений. Были здесь и ученые с мировой славой, оставившие свои кабинеты и лаборатории, чтобы встать под ружье для защиты Отечества.

У руководителей лагерей в ходе фильтрации возникали сомнения, как относиться к гражданским специалистам, заключенным в лагеря военнопленных. В записке по прямому проводу от 20 октября предписывалось «профессоров, журналистов, врачей, художников и других специалистов, призванных в армию как офицеров, имеющих военное звание, содержать в лагере в соответствии с приказом НКВД № 001177 от 3 октября»{53}. Распоряжение УПВ начальнику Путивльского лагеря Н.Н. Смирнову дополнительно разъясняло, что и специалисты, служившие в армии как офицеры, и «выявленные среди специалистов разведчики, контрразведчики, жандармы, полицейские, провокаторы, крупные военные и государственные чиновники, секретные агенты полиции и дефензивы, активные деятели антисоветских политпартий и организаций, помещики, князья — жители территории Западной Украины и Западной Белоруссии, а также жители территории, отошедшей к Германии, подлежат содержанию в лагере». «Остальные специалисты», т.е. гражданские лица, не связанные с армией и не вызывающие совершенно никаких подозрений, подлежали отправке на родину «в общем порядке»{54}, войдя в число 42,4 тыс. «отпущенных в западные области УССР и БССР» (сколько таких было?).

Таким образом, освобождению после окончания военных действий, предписываемому международными конвенциями, не подлежало абсолютное большинство арестованных и помещенных в лагеря военнопленных представителей польской интеллигенции. Будучи военнопленными или считаясь таковыми, они не пользовались многими правами пленных.

Более того, они составляли большинство не только мобилизованной на войну интеллигенции Западной Украины и Западной Белоруссии, но интеллигенции всей польской территории, центральных и западных воеводств. На 19 ноября по данным УПВ из 8.512 офицеров последних было 5.800, то есть две трети (в Старобельском лагере — 2.500 чел., в Козельском лагере — 3.300 чел.), в Осташковском лагере из 6.483 чел. было 3.600 жителей территории, отошедшей к Германии, то есть более половины. В лагерях Наркомчермета таких было 3.278 чел., в Ровненском лагере — 10.000 чел. Совершенно очевидно, что часть данных округлена, поэтому и приводимая в сводке сумма 22.673 чел. не может быть точной, да она и не охватывает узников других лагерей. Однако и эти данные достаточно ясно показывают общую политику сталинского руководства: в спецлагерях была сосредоточена и не подлежала передаче по месту жительства, в том числе в занятые Германией польские земли, захваченная основная масса представителей управленческого аппарата, и особенно силовых структур, Польского государства и командного состава армии, а также трудовой интеллигенции и интеллектуальной элиты этой страны. Приведенная статистика соответствует пропорциям раздела ее территории: 51,6% отошло к СССР, 48,4% — к Германии{55}.

Условия в трех спецлагерях мало походили на санаторные. Помещения монастырей отнюдь не были рассчитаны на такую гигантскую нагрузку. Как докладывал в Управление начальник Осташковского лагеря П.Ф. Борисовец, «под жилые помещения приспособлены: а) помещения бывш[его] свинарника на 350 чел., б) подвальное помещение на 120 чел., в) построено 2 деревянных барака на 700 человек...»{56}. Везде срочно сооружались многоярусные нары, трудно решались проблемы получения соломы для матрасов и подушек, не было необходимых кухонных помещений и оборудования, достаточного количества доброкачественной питьевой воды, не говоря уже о возможности умыться и помыться. Невозможно было одолеть перебои с продуктами, и прежде всего с хлебом. Еда и сон были разбиты на несколько смен. Скученность, низкий уровень санитарии с отсутствием даже необходимого минимума выгребных ям, устрашающее распространение клопов и вшивости, болезни, охватившие за три месяца половину пленных...