Вадим Полуян - Ослепительный нож

• Название: Ослепительный нож
• Автор: Вадим Полуян
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-024232-8, 5-271-09289-5

О бурных событиях последней княжеской усобицы на Руси - борьбе за московский престол между Василием II и сыновьями галицко-звенигородского князя Юрия Дмитриевича (Василия Юрьевича Косого и Дмитрия Юрьевича Шемяки) в первой половине XV в. - рассказывает роман современного писателя-историка В. Полуяна.

---

Кельица оказалась крохотная об одном оконце. Благо-юродивый вздул огонь в очаге. «Шемяка меня не жалует. - Максим установил на очаг котелок с водой, начал готовить сочиво. - Вышел самозваный государь от Пречистой, - поведывал он тем временем, - со своим московским наместником Фёдором Галицким и спрашивает: «Где быть моему тиуну на том свете?» Я говорю: «Там же, где и тебе». Очень он опузырился. Видать, зол был на Галицкого в тот день. Думаю, надобно пояснить. «У доброго князя, - говорю, - тиуны понимают, что такое суд. Тогда и князь, и тиун будут в раю. А коли ты своего поддатня, аки пса бешеного, пустил на людей, опоясав его мечом, то и сам пойдёшь в ад, и тиун с тобою». Вот тут-то мне и попало!» - развёл руками Максим. Подал он гостье деревянную опанку сочива и себе налил. «Так и воюю с мирскими силами, - дул на горячее варево гостеприимный хозяин. - У меня правило, у них кривило, у меня чудотворцы, у них смутотворцы». - «Ты святой человек, Максимушко!» - опустошила посуду с суровой пищей изголодавшаяся боярышня. «Нет, не я, - затряс он главой. - Святым был преподобный Андрей, живший полтысячи лет назад. Родом славянин, отроком проданный в рабство, в Грецию. Там изучил Священное Писание, многие науки. Неземной юноша призвал его к подвигу юродства… А ты ведь заядлая книжница? - неожиданно оборвал он рассказ и тут же продолжил: - Ученики Андрея, Никифор и Епифаний, с коими он говорил разумно, свидетельствуют: обладал преподобный даром читать с помощью Духа Святаго каждую книгу, на каком бы наречии она ни была». Евфимия отважилась спросить, как Максим исчез, когда Шемяка поднял на него оружие. Благоюродивый откровенно признался: «Сробел! Гляжу: меня не видят, я же всех вижу. Страха ради немощное тело растворилось…» Он повёл речь о грешном теле, об «умном делании». Всё это походило на искания лесных сестёр. Но те, взыскуя дар, в них заключённый, сосредоточивались на предметах, юродивый же искал милость Божию в молитвенном, духовном состоянии и достигал «неизреченной радости», когда «язык смолкает, молитва отлегает от уст… Тогда не молитвой молится ум, а превыше молитвы бывает». Всеволожа заснула на голом дощатом ложе под журчание благостной речи, под водяные шлепки мельничного колеса над омутом.

На другой день Максим привёл свою постоялицу к церкви Воздвижения. Велел постоять у паперти, пока он взойдёт, помолится. Внутрь не входить. Идти с тем, кто позовёт. Евфимия притерпелась к его невнятным речам, готовилась, едва нагоходец скроется в храме, идти дальше, куда глаза глядят. Вот он вошёл в притвор, а разодетая в бархат старуха вышла, звеня голыми деньгами в калите, оделяя милостыней. Подала нищей братии, подошла к Евфимии, не отличая её от прошаков и прошаек. Боярышня, пряча руки, невольно подняла лик. «Бог ты мой! - воскликнула благодетельница убогих и приказала: - Живо, в мою карету!» Евфимия не противилась. Всплыло в памяти, как Анастасия Юрьевна выручила её у Пречистой. У той-то была карета! У этой же - колымага, обшитая толстой кожей.

Всеволожа сразу узнала внезапную опекуншу: «Каково здравствуешь, Ульяна Михайловна?» С нею сидела свойственница по старшей сестре Анисий, княгиня Перемышльская. Её покойный супруг Василий и Анисьин Андрей - братья, сыновья Храброго. «Я-то здравствую, а ты бедствуешь, - ворчала вдова. - Почитай, век не виделись. С тех пор, как собрал родню Иван Дмитрич в последний раз. А красой не беднеешь. Наслышана о твоём сиротстве. Разыскивала тебя, да попусту. Ну-ка, хватит бродяжить, живи со мной. Будешь свойчивой родственницей - беседливой, обходительной, ласковой - слава Богу. Не будешь - опять же Господь судья. Эй! - высунулась старуха в дверцу. - Ступай!» Кони дёрнули. С облучка прогремел вдавни памятный крик: «Ат-вали!» И рыдван помчался. «Кто твой конюший?» - пристала к княгине Евфимия. Та глядела, не понимая. «Назови!» - требовала боярышня. «Ну, Ядрейко!» - пробасила старуха. Всеволожа переменилась в лице от радости. «Не в себе! Не в себе! - приговаривала княгиня, гладя её плечи и руки. - Отогреешься, образумишься!»

С того дня прошло семь седмиц. Можно сказать, осень канула и луна утонула в Москве-реке до весны. Долготерпие бесед с княгиней Ульяной, чтение вслух духовных книг (иных в доме не было) сменялось поездками в Домодедово, подмосковную деревню княгинину, коей благословила сноху вдова Храброго Елена Ольгердовна. В эту деревню свойственница отпускала Всеволожу одну, под защитой конюшего. Поседевший с висков Ядрейко сил и времени не жалел, услужая бывшей своей молодой госпоже: то обувь починит, то цацку сделает - на витом стержне три железных лепеста. Возьмёшь в руку, дёрнешь кулаком снизу, и взметнётся цветок выше древа стоячего, чуть пониже облака ходячего. «Жаворонок!» - назвала Ядрейкину придумку боярышня. Порой, забывая свою кручину, она игриво называла конюшего атаманом Взметнём. Он хмурился: «Друзья-то наверх взмели, а недруги-то вниз вымели». О причинах ухода от лесных друзей - ни слова. По отдельным намёкам поняла: со смутой на Руси скуден стал прибыток разбойничий. Богачи разоряются, бедняки не богатятся, вот шишам и досада. Притуляются к сильным мира сего: кто охранышем ко князьям, кто подручником к княжьим людям.

Сама хозяйка Ульяна редко ездила в Домодедово, грузную, растрясало в пути. Поручила Евфимии соглядать порядок, передавать наказы. Ученица Бонеди-наездницы любила посещать с Ядрейкой табун, где он арканил двухлеток для передачи объездчикам. Боярышне захотелось испытать свои силы. Брала в руки шерстяное волосяное вервие из грив и хвостов, упругое, прочное, что не завивается в колышки и, зимой, намокнув, не мёрзнет. Ядрейко учил арканить в накидку, изручь, без шеста. Указывал жеребят моложе, чтоб самоё из седла не вынули. «Поарканим?» - предлагала Евфимия. «Поконаемся арканом, кому быть атаманом», - соглашался вчерашний Взметень. Если ей сопутствовала удача, он удовлетворённо произносил: «Аркан не вожжа, смиряет!» Ежели постигал промах, Ядрейко поматывал головой: «Проарканилась!»

С приходом зимы поездки в Домодедово прекратились. Скучно во вдовьем доме. Боярышня, гуляючи по двору, забрела на конюшню. Ядрейко укладывал в возок под сиденье свитое в кольца вервие, собственноручно сплетённое. Возок представлял собой тот же короб, обшитый кожей, переставленный с колёс на полозья.

- Весь в трудах и заботах! - похвалила конюшего Всеволожа.

- Готовь снеговую лопату летом, а арканы зимой, - улыбнулся Ядрейко. - Отпразднуем Рождество, свезу изделия на деревню, пусть лета ждут.

Спальница с крыльца кликнула Евфимию: княгиня зовёт.

В боковуше Ульяны Михайловны пахло воском, земляным маслом для выведения моли.

- Книг было без числа. Драгоценных книг! А много погнило, и моль поела, - жаловалась княгиня. - Возьми-ка вот поучения святителя Кирилла Туровского, подвижника, осветившего собою юдоль земную три века назад. Поучает послушников и послушниц, как своволю отсечь перед постригом.

Всеволожа подозревала: княгиня исподволь готовит её под куколь. Послушливо развернув пергаменты, принялась читать:

- «Ты, как свеча, волен в себе до церковных дверей, а потом не смотри, как и что из тебя сделают. Ты, как одежда, знай себя до тех пор, пока не возьмут тебя в руки, а потом не размышляй, если разорвут тебя и на тряпки. Имей свою волю только до поступления в монастырь».

Боярышня опустила фолиант на колени. Княгиня, взглянув на неё, переняла и убрала книгу.

- Ну, ну, ну! - возложила материнскую руку на боярышнино чело. - Прояснись, прояснись! Тотчас станем к заутрене собираться. Попригожу, не торопясь. Присмотри, что надеть…

Поехали потемну. Луна просияла. Снег под ней голубой. Мороз тихий, ласковый. Воистину сочельник рождественский! Пройдёт ночь в молитвах и песнопениях у Пречистой, и увидит Евфимия по пути домой маленьких христославов, преодолевающих сугробы, с торжеством возносящих над головами светящиеся восьмиконечные звёзды. Сейчас, приближаясь к Торговой площади, она углядела в оконце факелы и жестяные светцы, светлячками мелькавшие в талом пятачке за слюдой. Отчего-то казалось, будто они не движутся, а стоят. Ждут не ждут? А кого им ждать? Народ спешит в храмы. Звонят к заутрене! Боярышня неутомимо дышала на слюдяной пятачок и вскоре уверилась: каждый светоноша не одинок! За ним - люди. Не просто люди, вооружённые ратники. Нет-нет да и попадают в полосу света то стан, опоясанный мечом, то саадак лучника, то плечо копьеносца. Зачем оружие перед праздником? Чем ближе к вратам кремлёвским, тем чаще спрашивала себя об этом.

- Княгинюшка, а княгинюшка! Худое в нынешнюю ночь затевается.

- Окстись, - посоветовала старуха. - Чего только под Рождество не помержится!

У Никольских ворот Ядрейко провозгласил: - Карета боярыни Ульяны Перемышельской! Атпирай!

Тяжёлые кованые воротины растворились. Возок въехал под каменный свод. А некие люди, звеня кольчугами, впёрлись следом, едва не оттесняя его, шурша шубами по обшивке…