Геннадий Ананьев - Андрей Старицкий. Поздний бунт

• Название: Андрей Старицкий. Поздний бунт
• Автор: Геннадий Ананьев
• Издательство: АСТ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-17-021342-5

Андрей, младший сын великого князя Ивана III, со своим старшим братом, великим князем Василием III, жил в полном согласии. Но после его смерти в 1533 году у Андрея начались недоразумения с правительницей Еленой Глинской: по причине малолетства будушего царя Ивана IV многие бояре видели в Старицком кандидата на престол.Постепенно недоразумения перешли в неповиновение, а затем и в открытый бунт…

---

Иван Васильевич ничего не ответил, хотя митрополит терпеливо ждал его согласия, и понял князь Андрей Иванович, что продолжает отец гневаться на митрополита за казнь на Красной площади.

«Выходит, без его Ведома?! Один Василий!»

Утихомирил вспышку внутреннего протеста очень удобной мыслью: перед Богом отвечает государь, а не перед людьми. С него Господь и спросит в час суда Божьего. Не простит, должно быть!

В Кремль тем временем съезжались бояре, князья, дворяне, тянулись купцы, лотошники, ремесленники и даже гулящие люди[67]. У многих - слезы на глазах. Вся Москва почитала царя Ивана Великого как освободителя от татарского ига, как усмирителя владетельных князей, добившегося прекращения междоусобного кровопролития. Но что может сотворить толпа, никогда не предскажешь, вот и поднят был царев полк по тревоге. На всякий случай.

В опочивальне же - гробовая тишина. Даже прибежавший царский лекарь, глянув на умирающего, не стал суетиться. Обвел всех выразительным взглядом, дав понять, что конец совсем близок. Долго лежал Иван Васильевич бездвижно, как покойник, но зеркальце, какое подносил время от времени лекарь к лицу умирающего, запотевало.

Гнетущая тишина тянулась и тянулась. Вдруг Иван Васильевич разверз уста:

- Простите и прощайте…

Будто вздрогнул, как вздрогнули все от неожиданности, вздохнул в последний раз. Трудно. Горестно. Все…

Спустя некоторое время зеркальце, поднесенное к лицу государя, не запотело. К покойнику впустили бояр и князей. Входили, смахивая с голов горлатные шапки[68], скорбно опуская головы, вздыхали горестно, утирали платками глаза. Не только оттого, что жалели покойного, но и потому, что не ведали, оставит ли их новый государь при своей руке, уважая и чествуя, либо окружит себя иными людьми. Не зря же говорится: новая метла по-новому метет.

- Пора сообщить народу, - посоветовал дьяк Поместного приказа. - И духовную прочитать. Кого определите, князья и бояре?

Сразу же, вовсе забыв о покойнике, загомонили перворядные. Каждый без зазрения совести предлагал себя, отстаивая свое право по породе и утверждая, что с уважительностью относился к нему покойный государь Иван Васильевич.

Спорили долго. Пока великий князь Василий Иванович не осадил резко:

- Читать митрополиту!

Не по нраву митрополиту приказ, хотел даже возмутиться, мол, не дано даже великому князю понукать духовным наставником всея Руси, но остудил себя: исподволь нужно прибирать к рукам нового правителя. Исподволь, но крепко, дабы не посмел решать кто-то без благословения на то владыки.

Василий Иванович продолжал, меняя тон на почти просительный:

- По моему разумению, лучше читать духовную, какая у тебя, владыка, хранится.

Великий князь был знаком с той духовной. В ней именно ему передавался трон. Отец, однако, перед смертью мог передумать и без ведома митрополита и его, великого князя, продиктовать иную духовную. Рисковать поэтому не стоило.

Подождали, пока митрополит распорядится доставить ларец с духовной, ключ от которой был только у самого владыки, и вышли на Красное крыльцо Грановитой палаты. Митрополит и великий князь - рядышком. Справа и слева от них - князья Юрий, Дмитрий и Андрей, а за ними, стремясь оказаться впереди своей братии, толкаясь локтями, теснились князья и бояре.

- Россияне! - начал великий князь Василий Иванович. - Скорбите! Почил в Бозе родитель мой, царь Всероссийский, великий князь Московский, Тверской, Рязанский, Ярославский, Новгородский и иных многих княжеств Иван Великий-Грозный. Скорбите!

В наступившей тишине послышались всхлипы.

Митрополит выступил на полшага и, осенив сначала крестным знаменем Соборную площадь, битком набитую людьми, затем и себя, объявил:

- С благословения Господа Бога нашего исполняю я волю царя Ивана Великого, оглашу его духовную грамоту.

Духовная была очень длинная, с подробным перечислением, кому что завещано, не упущено ни одной мелочи. Начиналась же она с объявления воли самодержца: трон и власть переходят в наследство старшего сына Василия Ивановича. Ему же - и все доходы от Москвы, а это вопреки прежнему укладу, когда они делились между всеми сыновьями в равных долях.

Мимо ушей князя Андрея прошла эта часть духовной, не обратил он даже особого внимания на завещанное ему лично, запомнил только: Верея, Вышгород, Любу тек и Старица - в удельное владение.

«Удельный князь» - разве плохо? Но совсем скоро князь Андрей поймет, как хитро завещано это самое удельное княжество. Поймет, но не возмутится, как его братья Юрий и Дмитрий, которым завещаны были в удельное княжество города точно так же - вразброс. Братья посчитали, что это каверза Василия, и хотя Андрей пытался напомнить им о вечерних беседах отца, они отмахнулись. И то рассудить, что разумного может сказать росший у подола материнского последыш. Пусть, ели ему хочется, служит Василию, не добиваясь торжества справедливости.

Не нашли братья общего языка, надолго расстались. После поминок на сороковой день князь Андрей Иванович выехал в Нижний Новгород, где воевода Хабар-Симский уже выбрал места для Воротынца и Васильсурска.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В то самое время, когда в Москве поминали Ивана Васильевича и думали о создании оборонительного рубежа от свирепой и коварной Казани, в Лиде происходили события, которые, казалось бы, мало касались судьбы России и судьбы князя Андрея Ивановича Старицкого - так его официально стали именовать, ибо главным городом полученной в наследство вотчины значилась Старица.

Польский король и великий князь Литовский Александр Каземирович Ягеллон слушал доклад главы посольства, вернувшегося из Москвы.

- Великий князь Московский, твой, король, тесть, - докладывал посол, - даже не принял меня. Бояре, кто вел переговоры с посольством от его имени, напрочь отвергли предложения о мире. Нас выпроводили из Москвы с позором.

Паны-патентанты[69], которые находились в зале по приглашению короля, вздыбились оскорбленно, сначала заворчали глухо, а затем в рокоте стали различимы требования:

- Собирай, Александр, сейм!

- Требуй сбора Посполитого рушения[70].

Эти настойчивые реплики не легли на душу короля, и он делал вид, будто до его ушей не доходят требования ясновельможных панов. Спросил посла:

- Какова причина отказа?

Сам-то он еще заранее знал, что Иван Васильевич отмахнется от необоснованных притязаний, и посольство послал в Москву под нажимом сейма. Узнав о болезни великого Московского князя, папы чуть не за горло ухватили короля, требуя немедленно посылать посольство в Москву. Их напор вроде бы имел смысл: хворый царь, наверняка теряющий свою безграничную власть, побоится войны с объединенными польско-литовскими силами, имеющими к тому же поддержку ордена крестоносцев, и пойдет на уступки. Не все, конечно, требования он удовлетворит, но кое-чем пожертвует ради вечного мира. Вернет десяток-другой прежних русских городов, когда-то отбитых Польшей и Литвой у Золотой Орды и по праву победителей с тех самых пор принадлежавших им. Это право принято признавать во всем мире, но - увы, московские князья плюют на него, твердя беспрестанно, что и Киев, и Смоленск, и все Верхнеокские города, вся Северская земля - исконно русские и должны быть возвращены под руку Москвы.

Мало надеялся на успех посольства король Александр и, выходит, был прав. Он вынудил себя еще раз повторить вопрос послу:

- Так какова же причина отказа?

- Требуемого тобой, король, нет в брачном контракте. Царь, как московиты утверждают, выполнил все обещания, а ты, его зять, принуждаешь, хотя обещал этого не делать, свою жену, его родную дочь, к католичеству. Изгнал-де всех православных слуг от ее руки и не построил храма Божьего на греческий манер.

- Мы тебя предупреждали: не женись на схизматке[71]. И вообще, русские князья коварны! - пробасил Виленский наместник.

Сразу же встрепенулся князь Михаил Глинский[72], дворный маршалка[73], командующий королевской гвардией, любимец короля:

- Панове, вы говорите о коварстве русских великих князей, не оглядываясь на себя. Вы хотите вернуть себе вам не принадлежащее, к тому же и меча не обнажив, Пользуясь тем, что великий князь стар и болен (никто в больше еще не знал, что Иван Великий скончался), разве это не коварство?

- Схизматик! - прошипел Пронский воевода, богатейший можновладетельный пан-патентант Ян Заберезинский[74], хитрый и ловкий интриган, ловчее, пожалуй, самого Михаила Глинского.

Князь Глинский вспыхнул гневом. Ожгутились желваки, но ответил он почти спокойно:

- Сам Папа Римский рукоположил меня в католичество. Тебе это, пан, хорошо известно.

- Отчего тогда кохаешь схизматичку?!

Это уже - слишком! Глинский уважал королеву как дочь царя великой державы, поэтому и убеждал Александра исполнять брачный контракт без лукавства ради пользы Речи Посполитой[75]. Именно это и не нравилось ясновельможным панам, ставящим свои богатства, свои интересы выше державных. Многие из тех, кто горланил на сеймах, ратуя за войну с Россией, сами ни разу не надевали доспехов. Не в пример им князь Михаил Глинский, ратуя за мир в сечах с врагами отечества, прославлял себя и польско-литовскую рать, победоносно встречал крымцев и ордынцев, в боях с которыми всякий раз стяжал победу. Он рассчитывал на уважение к себе со стороны ясновельможных панов, ведь защищал их богатства от разграбления степняками. Однако мужество и воеводское мастерство князя ценил только король, не скрывавший ни от кого любовь к герою-воеводе. Однако именно любовь короля к Михаилу Глинскому, частые награды ему были главной причиной неприязни, а то и ненависти ясновельможных. Злословили о Глинском паны только меж собой, обвиняли его даже в желании захватить польский трон (королева никак не одаривала Александра Казимировича наследником), но открыто враждовать с князем побаивались, зная его мстительный характер и то, как ловко он выбирал для мести момент.