Виктор Поротников - Олег Черниговский: Клубок Сварога

• Название: Олег Черниговский: Клубок Сварога
• Автор: Виктор Поротников
• Издательство: АСТ, Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-17-024632-3, 5-271-09296-8

Старший сын великого князя Святослава Ярославича прожил бурную, насыщенную событиями жизнь. После смерти отца и вокняжения в Киеве его брата Изяслава, Олег лишился черниговского стола и стал «изгоем». Он бежал в Тмутаракань, там был захвачен в плен византийцами и сослан на остров Родос, однако благодаря личной храбрости сумел возвыситься и стать военачальником у императора Алексея Комнина. Вернувшись на Русь, Олег заручился поддержкой половцев и в 1083 году начал длительную междоусобную войну за возвращение княжеских столов себе и своим братьям…

За непокорный нрав и междоусобия, которые он породил и которые принесли много горя русской земле, автор «Слова о полку Игореве» называет князя Олега Святославича «Гориславичем».

---

- Ты спасаешься бегством как заяц, а в это время Олег, быть может, нуждается в твоей помощи, - говорила Ода. - Кто, как не ты, обязан поддержать его теперь, когда нет Романа.

Однако Ярослав ничего не желал слушать. Он торопился вернуться в Муром, дабы Всеволод Ярославич не прознал об этой его попытке ввязаться в распрю за Чернигов. Помогать Олегу после смерти Романа он считал делом безнадёжным.

- Кто утоп, тому ни плот, ни лодка не надобны, - такими словами отвечал матери Ярослав.

Ода была в отчаянии.

По пути в вятские леса дружина Ярослава ненадолго задержалась в Курске. Там Ода узнала от какого-то торговца, что Олег подался к Лукоморью. Торговец, думавший разжиться награбленным добром и потому приставший к воинству Олега, был разочарован исходом войны. От него же Ода узнала, что Роман погиб не в битве, но от предательства половцев. Тревожась за Олега, Ода попросила Ярослава послать в Тмутаракань отряд воинов. Однако Ярослав наотрез отказался. Всякую поддержку Олегу он считал опасной для себя, ибо уже не помышлял о более высоком княжеском столе, но боялся потерять Муром.

* * *

Давыд Святославич тоже получил послание от своих братьев, гласившее:

«Брат наш, Давыд, где ты ныне есть, там и будь. Мы для себя Чернигов промышляем, но никак не для тебя. И твоё старшинство нам ни о чем не говорит, ибо старший князь в роду должен обладать силой духа и умом, а у тебя нет ни того, ни другого. В чужой воле ты ходишь и на чужую милость уповаешь. Не обессудь, брат, но мы и без тебя обойдёмся».

Далее стояли подписи Романа и Олега.

Роман подписался князем тмутараканским, а Олег - князем черниговским.

Тон письма и эти подписи разозлили Давыда, от природы обидчивого и мстительного.

«Высоко нос задирают братья мои, - думал он. - Меня ни во что не ставят! Ещё не запрягли, а уже поехали. Олег уже мнит себя князем черниговским, недоумок! А Роман как был Олеговым подпевалой, так им и остался. Вот дал Господь братьев!»

Давыд послал верных людей в Южную Русь, дабы узнать, чем закончится борьба за Чернигов.

Известие о смерти Романа необычайно обрадовало Давыда. Ему казалось, что Господь услыхал его молитвы и наказал Романа смертью за великую дерзость. Однако больше всего Давыд жаждал смерти Олега, питая в душе ненависть к нему ещё с юношеских лет. Олег всегда заносился, имел тайную связь с Одой, отцовская любовь в большей мере распространялась на него.

Всякую молитву, утреннюю и вечернюю, Давыд начинал с просьбы к Господу лишить жизни его брата Олега, свято веря, что Отец Небесный непременно должен прислушаться. Теперь Давыд и в храм стал ходить чаще обычного. Его приближенные полагали, что он скорбит по убиенному Роману, и не догадывались, какими черными мыслями полна голова их князя.

Поздней осенью в Ростове внезапно объявились гридни из Олеговой дружины, те кто был родом отсюда. Они поведали Давыду о загадочном исчезновении Олега, и о том, что в Тмутаракань прибыл воевода Ратибор с войском. Отныне тмутараканское княжество переходило под власть киевского князя. Ратибор не стал мстить Олеговым дружинникам, как и дружинникам Романа, отпустил их всех на четыре стороны.

Часть воинов ушла в Чернигов, часть подалась в Муром и Ростов, некоторые нашли пристанище в Каневе у Давыда Игоревича.

«Верно сказано в Писании: кто вознесётся сверх меры да будет низвергнут в прах!» - с мстительной радостью думал Давыд.

Никогда ранее он не верил во всемогущество Господа так, как верил теперь. Ему казалось, что он обрёл на небесах всесильного союзника, который непременно исполнит любое желание, стоит только как следует попросить об этом.

Глава вторая. ЗАМЫСЕЛ ОДЫ.

Людек, вернувшийся в Муром вместе с тридцатью дружинниками, поверг Оду в скорбь и отчаяние, рассказав ей со всеми подробностями о странном исчезновении Олега. Людек был убеждён: Олега умертвили убийцы, подосланные Всеволодом Ярославичем. Иначе как объяснить, что сразу вслед за этим в Тмутаракань нагрянула киевская дружина во главе с Ратибором. Ратибор во всеуслышание объявил о смерти Олега Святославича, провозгласив: Тмутаракань переходит под власть великого киевского князя. Не было проведено никакого расследования, при явном попустительстве Ратибора никто не стал разыскивать злодеев, даже тело Олега не было найдено. Впрочем, Людек был уверен: Ратибор-то видел мёртвого Олега, так как он обмолвился однажды в присутствии Регнвальда, что сожалеет о такой кончине храброго сына Святослава Ярославича, умершего не на поле брани.

Но Ода с упрямым исступлением повторяла, что Олег жив.

«Он жив, поскольку никто не видел его мёртвым».

Давыд прислал Оде письмо, полное соболезнований по поводу кончины Олега. Однако между строк этого послания так и сквозили злорадство и язвительные намёки для мачехи, лишившейся самого любимого из пасынков. Эта утрата для Оды конечно же чувствительнее потери дорогого мужа и киевского дворца, писал Давыд на плохой латыни. В прошлом Давыд не раз слышал, как его отец ругает латынь, говоря, что на этом языке пошлость звучит напыщенно, а глупость величаво, потому-то латынь так любима католиками. Давыд нарочно в своём послании подменял подлежащее отглагольным существительным или соответствующим прилагательным, коверкал некоторые слова, схожие по звучанию или смыслу с детородными человеческими органами. Своими эпистолярными ухищрениями Давыд старался подражать покойному отцу, который нередко, издеваясь над братом Оды, священником Бурхардтом, писал тому письма, где гнусность и низость соседствовали с возвышенными мыслями о Боге и людских добродетелях. Святослав Ярославич был большим мастером подобных проделок, благо латынь знал в совершенстве.

Ода, прочитав письмо, швырнула его в печь.

Расхаживая по тесной горенке из угла в угол и прислушиваясь к завыванию вьюги за окном, она горько размышляла:

«Давыд тщится сравниться остроумием с отцом, но все его жалкие потуги тонут и вязнут в нескрываемом злорадстве. Он всегда завидовал Олегу. И вот наконец-то дождался известия об его смерти. Ничтожество! Я не хотела мстить тебе, Давыд, но ты сам вынуждаешь меня к этому».

И Ода, которую одолевали отчаяние и злость, не зная, на кого выплеснуть свою мстительную ярость, вдруг обрела желанную цель и возможность покончить с унылым бездействием. Она стала думать, как бы посильнее досадить Давыду, и решила: самое лучшее - это отравить его жену, а потом и детей.

Представив Давыда, рыдающего над телом любимой супруги, Ода испытала душевное облегчение. Яд она купила при случае ещё прошлым летом у арабского торговца, который уж очень расхваливал своё смертоносное зелье.

Выждав несколько дней, Ода приехала в Ростов.

Она была сильно удивлена, когда увидела в светлице у Давыда огромную икону с изображением Спасителя. Находившаяся в красном углу икона отовсюду притягивала к себе взгляд. Было очевидно, что она взята из какого-то храма: размеры её явно не подходили для этого помещения с довольно низким потолком и маленькими оконцами.

- У меня такое ощущение, что я угодила в монашескую келью, - заметила Ода.

- А у меня такое ощущение, что ты пожаловала ко мне неспроста, - в тон мачехе промолвил Давыд, развалясь в кресле и похотливо улыбаясь.

Ода приблизилась к Давыду и села к нему на колени.

- Твоей проницательности можно позавидовать, - с кокетливой улыбкой проговорила она, одновременно слегка теребя Давыда за ухо. - Я умираю от скуки в постылом Муроме.

- Я же предлагал тебе остаться у меня в Ростове, - сказал Давыд. - Ещё в позапрошлом году.

При этом его руки с жадным нетерпением гладили грудь и бедра мачехи сквозь ворсистую тёплую парчу. На Оде было длинное платье вишнёвого цвета с темны ми узорами на рукавах и по нижнему краю подола. И тщательно прибранных волосах посверкивали заколки, украшенные драгоценными камнями.

- Мы можем где-нибудь уединиться? - прошепчи ла Ода.

Давыд словно ждал этого. Вскочив, он потащил Оду за собой в соседнюю светёлку, где царил беспорядок и витал запах пролитого вина. Лучи бледного зимнего солнца, с трудом пробиваясь сквозь разноцветные оконные стекла, разгоняли по углам душный полумрак. В центре светлицы стоял длинный стол, застеленный белой скатертью и уставленный блюдами с объедками. Вокруг стола были расставлены стулья, о которые Давыд дважды запнулся, таща за собой Оду.

За печью находилась дверь в небольшую комнатку. Там стоял сундук с книгами, небольшой стол, два стула, ларец с письменными принадлежностями на полке у окна. Там же было ложе за занавеской.

Эта комната была хорошо знакома Оде. В прошлый свой приезд она несколько раз уединялась здесь с Давыдом.