Алберт Бэл - Бумеранг

• Название: Бумеранг
• Автор: Алберт Бэл
• Жанр: Русская классическая проза

---

Бэл Алберт Бумеранг

АЛБЕРТ БЭЛ

БУМЕРАНГ

Не давайте бумерангов сумасшедшим.

Австралийская пословица

Брулин вырос на хуторе далеко от Риги.

Высокий, широкий в плечах, слегка сутуловатый, лицо круглое, с нежной кожей.

Руки сильные, жилистые. Говорил он обычно вполголоса, прикрыв свои карие глаза, но за этим мнимым покоем, неторопливостью скрывалась бездна энергии. Так до поры до времени в цилиндре дремлет сжатая пружина, но вот одно движение, и она разжимается с бешеной силой.

Когда фашизм начинал свое победное шествие по Европе, Брулин был уже в зрелом возрасте, взгляды на жизнь успели отстояться. И эти взгляды привели его к выбору: то ли делать ставку на доморощенную кобылу с верховым фашистом и агрономом [Здесь имеется в виду президент буржуазной Латвии Карлис Ульманис, по профессии агроном. (Примеч. переводчика.)], то ли взять прицел на германского жеребца с его верховым - фашистом и агрессором. Как человек осторожный, Брулин хотел играть только наверняка. Он решил подождать, и время доказало его правоту. Доморощенная кобыла вскоре скопытилась, а жеребец, закусив удила, мчался напропалую. Правда, иногда Брулина охватывало сомнение: повезет ли ему в этой игре? В таких случаях он старался отыскать в себе надлежащие черты характера.

Собака почему-то боялась Брулина. Он брал ее за ухо, подтягивал к себе, смотрел в глаза и спрашивал:

- Что, боишься, дуреха? А почему?

Собака рычала, пятилась.

Зрачки у Брулина округлялись, как у коршуна, он отталкивал от себя животное.

- Ах, вот почему ты боишься! Чуешь жестокость.

И правильно чуешь!

В 1941 году, когда фашизм, казалось, окончательно победил, Брулин предложил свои услуги гестапо. В то время Брулину было тридцать два года. Ему хотелось занять подобающее место в "Новой Европе".

Знакомые и родственники считали, что Брулин работает бухгалтером в Риге при какой-то немецкой фирме.

В сорок четвертом стало ясно, что фашизм долго не протянет. Брулин устроил себе автокатастрофу, "погиб"

и вернулся под отчий кров.

Во всей волости знали, что легкие у него никудышные. "Хворый бухгалтер", бледный, сутулый, тихий, ни у кого не вызвал подозрений.

А волость была захолустная. Умерли родители Брулина. Сам он вступил в колхоз. На тяжелые работы такого не пошлешь, так рассудили в правлении, и в конторе с его здоровьем вредно засиживаться, вот и предложили ему пойти в почтальоны.

Стоило поглядеть, как этот самый Брулин разъезжал на велосипеде с почтовой сумкой за плечами.

На ногах резиновые сапоги, сплошь в дырах, да еще бечевкой перевязаны. Носков он вообще не носил, так что пальцы вылезали наружу.

Штаны болотно-зеленого цвета с черными заплатами. Когда-то штаны были темно-синими.

Рубашек Брулин тоже не носил. Прямо на голое тело надевал странного покроя серый пиджак, в каком на заре века щеголяли столичные франты. Шею повязывал старыми капроновыми чулками. "Они, - говорил он, - теплые, а для меня это главное". Берет был как решето, сквозь дыры топорщились черные клочья волос.

На ветру и солнце лицо стало бронзовым, брови черные, мохнатые, глаза карие с редкими ресницами, нос горбатый, как у коршуна. Жесткая щетина подступала к самым губам, выгнутым наподобие скифского лука.

Брулин никогда не курил, и зубы у него были совершенно белые.

В довершение всего это чучело ездило на велосипеде с красной рамой и зелеными ободами колес.

Двор его хутора зарос бурьяном. Дом и службы ветшали. В большой ветер обвалилась крыша коровника.

Амбар сгноили дожди. Стены риги сначала прогнулись, потом переломились надвое. Дранка на крыше дома зарастала мхами, стекла в оконных рамках пожелтели, повысыпались. Брулин заколотил окна досками.

Летом он косил сено и продавал колхозникам. Вокруг дома на стожарах всегда сушилось сено. Если ктото приходил разыскивать почтальона, то сначала должен был найти дверь. Редкие посетители уходили обычно ни с чем.

- Ну, чего тебе далась эта халупа? - не раз говорили ему. - Перебирайся в центр, жилье получишь.

- Отстаньте вы! - отвечал им Брулин. - Свое дело я делаю, остальное вас не касается.

Как-то летом в колхозной стройбригаде появился новый человек, худой и длинный. Его никто не видел улыбающимся. Когда Брулин привез ему третье письмо с рижским штемпелем, они разговорились. Отправитель писем оказался их общим знакомым. Они отошли в сторонку, присели за штабелем нагретого солнцем соснового теса.

- Значит, жив-здоров? - удивился Брулин.

- Он нас с тобой переживет, - ответил худощавый. - А ты-то откуда его знаешь?

- Неважно! - ответил Брулин. - Главное, что ты его знаешь. Ведь ты хорошо его знаешь?

- Спрашиваешь! - с гордостью воскликнул худощавый.

- Вот моя рука! - И Брулин сунул ему грязную руку.

Письма были от бывшего командира батальона СД капитана Триксте.

В субботу вечером худощавый пришел в гости к Брулину. Они здорово напились.

- Ненавижу людей, ненавижу! - говорил худощавый. - Вот увидишь, опять будет война, и люди, как шакалы, будут рвать друг друга на части. А потом будет голод и мрак.

- Вот-вот! - поддакивал Брулин.

- Во всем свете ничего не останется, - продолжал худощавый. - Только груды черепов. Все сгорит в атомном котле. Только пыль, зола и уроды. Двадцатый век - могильный век всему человеческому. Была первая мировая, потом вторая мировая война, и будет третья.

Последняя! Больше войны не будет.

- И со знаменами пройдут полки СС, - бормотал Брулин.

В два голоса они спели "На холме под Мадоной стоял на посту гренадер" и поклялись в дружбе навек.

Через неделю худощавый пришел прощаться.

- Ты не думай, я неплохо устроился! - сказал он, - Да и Триксте на жизнь не жалуется. Я тут провернул одно дельце, пришлось на время смыться из Риги, переждать. Теперь все в порядке, могу вернуться к жене и детям. Да, неисповедимы пути господни, - добавил он с ухмылкой. - Кое-кого из нашего брата на виселицу вздернули, другие на фронте полегли, а мы живем и в ус не дуем. Ну, ладно, будь здоров! Выбирайся какнибудь в гости.

Но Брулину не удалось выбраться в гости. Осенью он простудился и слег. Температура держалась высокая, лихорадило, донимали кошмары и мысли о смерти.

Он нащупал под подушкой бумажник, достал фотографию и долго рассматривал ее.

На ней он был молод, полон сил, окрылен надеждами, глаза круглые, как у коршуна. Снимок выскользнул из ослабевших пальцев.

Брулин приподнялся на измятой постели, оглядел свое жилье. На полу грязь в палец толщиной, занавески на окнах, словно истлевшие знамена, затянутые паутиной. Все, точка.

Брулин сидел неподвижно. Он ни о чем не жалел, Но какое-то странное чувство росло и ширилось. Ненависть? Ей в груди становилось тесно, надо было дать выход, иначе она задушит его. А хотелось еще пожить, хотя бы до рассвета.

Ненависть все равно что порох. Если ружье заряжено и спущен курок, значит, быть выстрелу, на кого бы ни смотрели дула.

Кто-то должен ответить за эту ненависть. Но кто?

Те, кто, просыпаясь по утрам, со спокойной совестью улыбаются, едят ржаной хлеб, строят дома, любят женщин, потом снова спят по восьми или сколько там часов? Или за это ответят его соучастники, которые, как гады, расползлись по норам, но все еще живы? У, ядовитые твари!

И раздался выстрел.

Эти твари не сумели победить - смерть ядовитым тварям!

Брулин разыскал бумагу, перо и чернила. Потом писал дрожащей рукой, писал, обливаясь потом, кляня весь мир, прогресс и крыс - те, предчувствуя близкий конец хозяина, без стеснения рыскали по комнате. Он писал всю ночь, покрывая чистые листы неровными, пляшущими буквами. На конверте вывел: "Рига, прокуратура..." - и упал без сознания.

Днем Брулина отвезли в больницу, а конверт переслали по назначению.

Брулин поправился.

Полгода спустя он, вместе с худощавым, которого никто не видел улыбающимся, и бывшим командиром батальона СД капитаном Триксте, сидел на одной скамье.

- Вот так они, матерые, и попадаются, - во время перерыва говорил прокурор судье, - Только дайте бумеранг сумасшедшему!