Вера Кобец - Сладкая жизнь эпохи застоя: книга рассказов

• Название: Сладкая жизнь эпохи застоя: книга рассказов
• Автор: Вера Кобец
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-905-3

Рассказы, вошедшие в эту книгу, возвращают читателя в недавнее, но уже так далеко отодвинувшееся прошлое. Лирические фрагменты и смешные, с горчинкой, истории складываются в картину эпохи, становясь своеобразными «свидетельскими показаниями». Блестящий прозаик и тонкий стилист, Вера Кобец рисует свою картину мастерски и проникновенно.

Как известно, история повторяется дважды. Впервые потерянным поколением были названы сверстники Хемингуэя. Полвека спустя похожая участь выпала на долю опоздавших к оттепели и не вдохнувших в юности «глотка свободы». Это наше потерянное поколение… Чего больше в их жизни — трагедии или фарса? Как справлялись они с остановленным «бегом времени»? Книга «Сладкая жизнь эпохи застоя» — своеобразная попытка ответить на эти вопросы.

Вера Кобец — прозаик, переводчик, востоковед по образованию, печатается с конца 80-х гг. По словам критиков, в ее прозе чувствуется «давно забытый набоковский и бунинский аромат… радость прикосновения к подлинному, охватывающая с первых страниц и не отпускающая уже до конца».

---

Приятно было после небольшой размолвки вновь подходить к знакомому дому, приятно чувствовать, как полностью и без остатка рассосалась саднившая душу обида. Сестры встретили меня криками радости. Стол был уже накрыт. Пирог? Да, пирог, но, кроме того, еще целая вакханалия вкусностей. И даже маленький графинчик водки. От растроганности у меня слегка защипало глаза. «Ура!» — по-гусарски воскликнула Екатерина Аполлинарьевна, поднимая свою размером с наперсток рюмочку. «Ура!» — откликнулись мы с Тилли. Пир покатил горой. «Да, мы заслужили сегодняшний праздник, — блаженно откидываясь на спинку стула, выдохнула совсем раскрасневшаяся Матильда Аполлинарьевна. — Вадим, вы представить себе не можете, что тут было вчера! Вместе с нами — четырнадцать человек!» «И по какому поводу собралось это многолюдство?» — чувствуя уже, что все рушится, спросил я машинально. «Ах, голубчик, прослышали, что Джон Лоуэлл согласился прийти поиграть для Тилли (они со студенческих лет знакомы), вот и сбежались. Сидеть было не на чем. Не говоря уж о том, что дышать просто нечем!»

На этот раз я заболел. Конечно, можно сказать, что я просто-напросто простудился, но, не будь я так зол, простуда не перешла бы в воспаление легких. Когда старушка Екатерина Аполлинарьевна в первый раз позвонила узнать, «как у меня дела», я чуть не бросил трубку. «Чертова старая дева», — злорадно прошипел я вслед ее «до свиданья, Вадим, поправляйтесь» и испытал хоть какое-то облегченье. «Чертовы старые девы», — повторял я опять и опять и мстительно показывал им язык. Тетушка, с которой мы после смерти мамы жили в квартире вдвоем, беспомощно разводила руками: «Вадик, у тебя такой жар. Может быть, тебе лечь в больницу?» Но я не хотел в больницу. Там нельзя будет орать «проклятые старые девы», «чертовы перечницы», «грымзы паскудные», там даже шептать это будет неловко. После третьего или четвертого звонка они прорвались-таки ко мне в дом. Бледные от волнения, нагруженные диетическими котлетками и фруктами. «Я боюсь за него», — сморкалась в платочек тетушка. «Мы все уладим. Необходимо, чтобы Вадима лечил настоящий врач. Участковые — просто бумагомаратели». И они в самом деле привели чудесного врача. У него была аккуратная серебряная бородка и добрые коричневые очки. Он был похож на доктора из детской сказки. Я не хотел с ним разговаривать — и он не настаивал. Тетушка принесла из аптеки выписанную им микстуру и поставила рядом с моей кроватью. Прошло около часа, и я, сам не зная как, потянулся к бутылке и выпил полную столовую ложку.

Я болел долго. Доктор в добрых очках навещал меня. Сестер я отказывался принимать, но каким-то волшебным образом в комнате каждый день появлялся свежий букет цветов. Я догадывался, что крепкий куриный бульон, которым меня поили, варила Тилли, а малину, протертую с сахаром, изготавливала старшая сестра. Однажды я попросил доктора передать им мою благодарность. На следующий день они пришли, и Екатерина Аполлинарьевна читала вслух Диккенса — «Домби и сын». «Теперь вы быстро поправитесь, — прокашлявшись и слегка похрустев пальцами, сказал мне на другой день доктор, — думаю, что в моих посещениях нужды больше нет». И он оказался прав. Вскоре я уже выходил на улицу. Приятно было идти по обсаженной деревьями дорожке, имея с одной стороны Екатерину Аполлинарьевну, а с другой — Матильду Аполлинарьевну, приятно было выходить из подъезда и видеть, как они поджидают меня на скамейке, скрытой наполовину в тени кустов. Я креп, и мы строили планы. Решено было вместе съездить в «Пенаты», а если погода позволит, то по воде в Петергоф. Потом, подумав, сестры решили отложить Петергоф до следующего лета: «Зачем рисковать, Вадим? Вам надо остерегаться ветра. Лучше давайте пойдем в Таврический сад». Я давно выздоровел, я ходил на работу, а они продолжали каждый день навещать меня. Трогательные и нежные, добрые феи, не устающие осыпать меня дождем подарков. В последних числах сентября, в среду, Матильда Аполлинарьевна пришла одна. «Катина ученица попросила о дополнительном уроке, а мне как-то страшно было оставить вас одного». Я посмотрел на нее глазами, полными благодарности. Она улыбалась, на ней была шелковая малиновая блузка, и краснота лица казалась на ее фоне легким румянцем. Вынимая из сумочки принесенную для меня книгу, Матильда Аполлинарьевна опустила голову, и я вдруг увидел, какой благородный, точеный у нее профиль. В этот раз я впервые задумался о ее возрасте, вспомнил кое-какие рассказы сестер о детстве и осознал вдруг, что, хотя я обращаюсь к ним обеим по имени-отчеству, а они зовут меня просто Вадим, Матильда Аполлинарьевна старше меня всего лет на восемь — десять. Когда она ушла, я принялся взволнованно вышагивать по комнате. Конечно… да… если взглянуть иначе… и все-таки… Сказать, что наутро я был влюблен, было бы, безусловно, некоторым преувеличением. Но сказать, что я был готов — или почти готов — сделать Матильде Аполлинарьевне официальное предложение руки и сердца, — значит представить дело близко к истине. Во время работы я с нетерпением ждал вечера, хотелось проверить свои впечатления, ощущения. И… что вы думаете? Матильда снова пришла одна. Проговорила что-то невнятное, объясняя. Я даже не слушал. Ясно было, что все это уловки, что она хочет быть со мной наедине. «Когда же это началось? — соображал я лихорадочно. — Во время моей болезни? До? После?» Я вспомнил пресловутый пирог с капустой. Конечно же, это был знак. А я не понял. Потом концерт Лоуэлла, на который, кроме меня, они пригласили решительно всех. Я, как болван, умудрился увидеть в этом насмешку, а это был уже крик души. Меня наказывали за непонятливость, за равнодушие, но, когда я заболел, все простили и сейчас ждут, ждут, ждут. Душа моя танцевала. Внешне я был по-прежнему сдержан. Мне нужно было хотя бы несколько дней: собраться с силами, найти правильные слова. «Ну а теперь приходите уже вы к нам», — сказала Матильда, вставая. «Боюсь, как бы Катя не начала вас ко мне ревновать». Мы рассмеялись, этот смех сблизил нас. «Как мне легко с ней», — подумал я — и вдруг решился. К чему, в самом деле, откладывать? «А как вы думаете, у Екатерины Аполлинарьевны и в самом деле могут быть основания для ревности?» — зацепился я за удачно подброшенную мне реплику. Тилли, глубоко заглянув мне в глаза, улыбнулась: «Мы с Катей прожили вместе всю жизнь. Ей ревновать ко мне — то же, что к собственной руке». «И все-таки возможны ситуации, — я тоже смотрел ей прямо в глаза, — при которых вы вдруг окажетесь разъединенными…» Я замолчал. «Да, и какие же ситуации?» — подбодрила меня Тилли. «Ну, например, замужество». Матильда Аполлинарьевна прыснула: «Вот это уж, я думаю, ни мне, ни Кате не грозит». — «Значит ли это, что если вам сделают предложение…» — «Я отвечу: благодарю вас, но не будем вести себя курам на смех». — «И вы так скажете, даже если руки вашей попрошу я?» У нее отвалилась челюсть. Не в переносном, а в прямом смысле. Рот распахнулся, как будто кто-то дернул снизу за веревочку. Глаза налились ужасом. Можно было подумать, что ей поднесли к лицу паука. «Что с вами?» — спросил я, и в самом деле ничего не понимая. Она замахала руками: «Забудем, забудем этот глупый разговор. Будем считать, что его не было. Ведь его не было, да?»

Она ушла. Я был раздавлен и чувствовал, что это непоправимо. Как вы догадываетесь, пауза была недолгой. Дня через три позвонила Екатерина Аполлинарьевна. Голос звучал оживленно и бодро. «Вадим, я достала вам книгу о Павловских парках, помните, ту, которую вы хотели иметь». — «Спасибо». — «Что значит „спасибо“? Вы должны вскрикнуть от радости и примчаться ее забрать». — «Не думаю, чтобы мне следовало появляться у вас теперь». — «Какие глупости! И что значит „теперь“? Теперь и всегда, вы же знаете, что мы без вас жить не можем». Я молчал. «Вадим! Вы меня слышите? Немедленно ноги в руки — и к нам. Тилли готовит ужин. Ну как, ставить для вас прибор?» Сопротивляться было бесполезно. И все-таки я попытался выторговать себе хоть малую малость. «Хорошо, — сказал я, — через полчаса выезжаю. Но с условием: вы больше не будете заставлять меня есть пирог с капустой». Екатерина Аполлинарьевна от души рассмеялась. Смеялась долго, переходя от тонкого «хи-хи» к меццо-сопрановому «хха-хха». Наконец, очевидно отерев глаза и высморкавшись, бодро сказала: «Ну, я рада, что чувство юмора снова при вас. А что касается пирога, все в порядке. Тилли как раз ставит его в духовку».

Безвыходных положений нет

— Я очень счастлив, — говорил Человеков, выходя из дому и направляясь на работу.

— Я очень счастлив, — напоминал он себе, проделывая вечером обратный путь.

— Я очень счастлив, — повторял он, катаясь на карусели с детьми. Детей у него было двое: мальчик шести лет и девочка четырех. Мальчик был любознательный и мастерил из картона флотилии кораблей, а девочка — круглолицей, хорошенькой и, несмотря на свой юный возраст, хозяйственной.