Ионел Теодоряну - Меделень

• Название: Меделень
• Автор: Ионел Теодоряну
• Жанр: Проза

---

- Хорошо. Забудем про крышу. Предположим, что пуговица на твоих брюках висит на ниточке, а ты не укрепляешь ее, потому что надеешься на случай и твердо уверен, что случай занят одним: крепостью нитки, на которой держится пуговица. А в тот день, когда она обрывается, ты становишься пессимистом и слагаешь душещипательные стансы о людях, обиженных судьбой, - вместо того чтобы пришить другую пуговицу... Ты полюбуйся на Яссы, наши Яссы, Яссы! Это город, в котором есть поэты, но нет городского головы, потому что городской голова - тоже, естественно, молдаванин. Вся деятельность городского головы сводится к созданию все более и более поэтичных и печальных руин, питающих воображение поэтов, все более и более пьющих, разочарованных и нищих... Дорогие мои, молдавская леность начинается с молдавской речи и заканчивается молдавскими делами. Разве вы не видите, что наша речь создана для женщин и для болтунов! Приятная на слух - это верно - и протяжная невероятно, угнетающе протяжная! И какая-то приглушенная - так беседуют, сидя у жаркой печи со слипающимися от сна глазами, вполголоса, в перерыве между двумя чашечками кофе с щербетом. Речь валахов вульгарна: бесспорно. Груба: тоже верно. Но это живая речь. Слова звучат энергично, как перед битвой. Кажется, что у того, кто их произносит, есть мускулы, крепкие мускулы, и такие же крепкие нервы... Поверьте, все, что я говорю, я говорю с горечью, потому что люблю Молдову... Но ведь даже эта любовь к Молдове пронизана жалостью, как к бедному старику, беспомощному и в то же время достойному. Кстати, молдаване, говоря о Яссах, восклицают: "Старый наш город! Бедные Яссы!" Все оплакивают его, и все требуют от других сострадания к старой столице Молдовы. Скажи мне, Йоргу, разве ты не чувствуешь себя молдаванином?

- Конечно, старина, ведь мы с тобой братья!

- Мы братья... Да. Хотя мой молдовенизм получил здоровый привой...

- Монокль?

- Если бы я остался жить в Молдове, то носил бы его, как говорится, глубоко засунутым в брючный карман.

- Ты преувеличиваешь!

- Вовсе нет!.. Ты вспомни, ведь в шестом классе гимназии я сочинял стихи!

- И?

- И уже закладывал в ломбард свою энергию.

- Все мальчики проходят через это.

- Особенно в Молдове... и, к несчастью, терпят крах.

- Ты сделался молдофобом?

- Не-ет... Но я убежден, что Молдова очень опасна. Ее существенная черта, из которой проистекают все остальные, - это лень, изящная, аристократичная, изысканная, если хочешь, но, главное, вредоносная. Кто с детства живет в Молдове, должен закладывать уши ватой, как это делали матросы Улисса, иначе его погубят прекрасные сирены...

- Григоре, я жил и живу в Молдове, хм?

- И я совершенно уверен, что ты тоже спрашиваешь себя, как ты стал тем, что ты есть?

- У меня нет привычки задавать себе подобные вопросы... но, возможно, ты и прав.

- Конечно, прав. Если бы не было Алис, весь твой ум и талант стали бы для тебя еще одним источником горечи. Возможно, я немного преувеличиваю, но, по существу, я совершенно прав. Молдавская среда вредна для воспитания мальчиков... Будущее Дэнуца не следует вверять молдавскому счастливому случаю. Пока он еще в ваших, в наших руках!

- С Дэнуцем я не расстанусь. Так и знай, - встрепенулась госпожа Деляну.

- Дорогая Алис, завтра-послезавтра ему придется отбывать воинскую повинность. Хочешь ты этого или нет, но армия у тебя его возьмет. Я уж не говорю о тысячах разлук родителей с детьми и особенно матерей с сыновьями, которых требует сама жизнь. Неизбежно начнутся женщины, кутежи и прочее... Что ты будешь делать? Привяжешь его? Нет. Будешь плакать... Но для тебя - и особенно для него - важно, чтобы расставание было мужественным, без слез. И очень важно, чтобы бесчисленные соблазны юности и молодости застали его мужчиной, закаленным жизнью, а не поэтом, пришитым к материнской юбке... И уверяю тебя, Алис, - это я испытал на себе - настоящую любовь к своим матерям испытывают дети, которых вырастила жизнь, а не те, что выросли в материнской спальне. Дети, выросшие в спальне у матери, умеют отравлять ее старость своими ничтожными проблемами. Те же, которых воспитала сама жизнь, напротив, удивительно ценят деликатность и самоотверженность той, которая их вырастила, потому что на каждом шагу они сталкиваются с суровой действительностью, а она, как ты прекрасно знаешь, не тратит время на заботу и материнскую нежность.

- Григоре, милый мой, - взмолилась госпожа Деляну, - ведь я вовсе не балую Дэнуца. Скажи, разве я с ним недостаточно строга? Быть может, более строга, чем с Ольгуцей!

- Алис, такая строгость в расчет не принимается. Строгая мама - все равно мама. Дети это знают или чувствуют. И этого вполне достаточно для баловства. Строгость, которая исходит от постороннего человека, бодрит... Разумеется, я имею в виду не те чудовищные методы воспитания, которые калечат душу. Слава Богу, мы в состоянии уберечь от них Дэнуца. Я говорю о строгости, о твердости, с которыми мальчик должен столкнуться с малых лет, потому что это воспитывает в нем стойкость и умение бороться. Допустим, что строгость его воспитания до сих пор - безупречна... Перевернем страницу, представим себе Дэнуца в гимназии, разумеется, в ясской гимназии. Вообразим, что в один прекрасный день Дэнуц является домой с разбитой головой, потому что дрался или просто играл с другими мальчиками... А! Видишь! Ты уже вздрогнула! А тогда ты совсем растревожишься, все преувеличишь, станешь плакать и жалеть его... И у Дэнуца возникнет потребность в сестре милосердия на случай несчастья или беды... А ведь в жизни, как и на войне, сестры милосердия не всегда бывают под рукой, а если и встречаются, то редко... Или другой случай. Плохая отметка, например. Дэнуц убедит тебя - с помощью слез, если будет нужно, - что к нему несправедливы. И ты ему поверишь, потому что ты его чуткая мама и потому что учителя - всего лишь живые люди со всеми вытекающими последствиями, они не похожи на мам и не могут быть мамами для тридцати - сорока чужих детей... И вот результат: вместо того чтобы самому придумать, как победить недоброжелательность, невнимательность или строгость учителя, он прибегнет при помощи родителей к вмешательству директора... Какое уж тут мужество... И потом условия жизни становятся все более тяжелыми. Крестьянские волнения тому доказательство. Рано или поздно начнутся и другие волнения, другие беспорядки. Цивилизация, проникая в нашу страну, принимает комические и даже опереточные формы, но в конце концов она проникнет глубоко, и тогда дело может принять трагический оборот. Начнется переоценка социальных ценностей, будут разрушаться как варварские, так и культурные традиции, а огромная трудовая энергия победит леность вчерашних хозяев жизни. У нас будет наконец больше врачей и меньше попов, больше больниц и школ, а в общественную жизнь хлынут люди, которые потащат за собой цивилизацию, люди вульгарные, но энергичные, грубые, но сильные. И тогда, дорогие мои, на внука Костаке Думши будут смотреть как на пустое место везде и всюду, за исключением, пожалуй, нескольких гостиных с полуразвалившейся мебелью и разорившимися помещиками. Тогда никто не станет спрашивать: "Кто был твой отец?" То, что так ценится сейчас в аристократических салонах и в современной общественной жизни, станет анахронизмом... Но счастлив будет тот, кто найдет в себе силы, чтобы спасти свое доброе имя от всякого рода наскоков, и кто сделает это при помощи своих собственных кулаков. Так вот! Он будет хозяином жизни, как и его предки, но по-другому...

- Григоре, ты забываешь о том, что Дэнуц будет богатым человеком...

- Вовсе нет... Только поэты почитают за счастье, свалившееся с небес, унаследованное состояние, здоровые люди придерживаются иного мнения. Нет! Я не говорю, что нищета есть счастье! Это убеждение я оставляю церкви с ее толстыми священниками! Но состояние, доставшееся по наследству, так же опасно для детской души, как и нищета. Милая Алис, мой отец достиг всего только при помощи собственных сил... Не бойся! Я не демагог, я не занимаюсь политикой, и я не принадлежу к числу так называемых снобов, наоборот! Я только хочу сказать, что у отца был богатый жизненный опыт. И знаешь, что он говорил нам, когда мы подросли? "Мальчики, здоровье у вас есть, голова тоже: вот состояние, которое я вам оставляю. Если вы сумеете выйти в люди, вы моим внукам оставите больше, чем я оставляю вам, но и того, что я вам оставил, вам хватит". Вот, Алис, единственное, действительно доходное имущество. Всякое другое - да еще если оно к тому же получено в наследство - годится для игры в баккара, для шампанского... а позднее и для докторов. "Дэнуц будет богатым" - конечно! Очень хорошо! Но только вот к тому времени, когда ему самому придется распоряжаться своим состоянием, он должен быть таким цельным и таким сильным человеком, чтобы у него было гордое ощущение, что он и сам смог бы нажить свое состояние, как это сделали его родители, и чтобы он ценил его скорее как доказательство заслуг своих предшественников и как память о них и при этом не чувствовал бы себя недостойным их и слабым. А для этого мы должны сделать из него человека, до того как он станет богатым человеком.