Теодор-Валенси - Берлиоз

• Название: Берлиоз
• Автор: Теодор-Валенси
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1969

Книга Теодора-Валенси посвящена жизни и творчеству великого французского композитора Гектора Берлиоза.

---

Постоянный поборник справедливости, Лист защищал «Тангейзера» так же, как некогда отстаивал «Осуждение». Честные знатоки музыки провозгласили опальный «Тангейзер» подлинным шедевром. Назовем среди них Бодлера.

От этой оперы сорокалетний поэт пришел в восторг. Негодуя против вынесенного ей приговора, он не смог сдержаться и отправил Вагнеру письмо; хотя оно и справедливо, однако весь его тон и допущенные в нем преувеличения не могут вызвать у нас сочувствия178.

Вот оно:

«Сударь, мне всегда казалось, что великий артист, как бы ни был он привычен к славе, не становится менее чувствительным к искреннему поздравлению, когда это поздравление – возглас благодарности, возглас, который представляет ценность «особого» рода, оттого, что исходит от француза, то есть человека, мало склонного к восторженности и рожденного в стране, где больше не понимают ни поэзии, ни живописи, ни музыки. Прежде всего хочу сказать, что признателен вам за «самое большое музыкальное наслаждение, когда-либо мной испытанное». Я уже в таком возрасте, когда больше не развлекаются писанием знаменитым людям, и я долго бы еще колебался, засвидетельствовать ли вам в письме свое восхищение, если бы я не видел ежедневно недостойные, нелепые статьи, в которых всеми силами пытаются очернить ваш гений. Вы – не первый человек, сударь, по поводу которого мне пришлось страдать и краснеть за мою страну. В конце концов возмущение побудило меня высказать вам свою признательность. Я сказал себе; «Я не желаю, чтобы меня смешивали с этими глупцами». Прежде всего мне показалось, будто я знаю эту музыку, что эта музыка моя, и я узнавал ее, как узнает всякий человек все то, что ему назначено любить… Ее свойством, более всего меня потрясшим, было величие. Она воссоздает возвышенное и побуждает к возвышенному. В ваших произведениях я повсюду находил торжественность великих звучаний, грандиозные картины природы и победу великих страстей человека… Повсюду нечто вдохновенное и вдохновляющее, какое-то устремление ввысь, что-то непомерное и необычайное… Я мог бы продолжать письмо бесконечно… Мне остается лишь добавить несколько слов. С того дня как я услышал вашу музыку, я беспрестанно говорю себе, особенно в тяжелые минуты: «Если бы сегодня вечером я мог по крайней мере немного послушать Вагнера!» Еще раз благодарю вас, сударь; в «тяжелые минуты» вы влили в меня душевные силы и призвали к возвышенному…

Шарль Бодлер

P. S. Я не прилагаю своего адреса, чтобы вы не подумали, что я хочу о чем-то вас просить».

Унижение, резкие выпады против Франции со стороны коленопреклоненного великого француза – это уж слишком! Выразим удивление и сожаление. Вдохновенный поэт Бодлер – большой мастер преувеличения.

Чтобы закончить разговор о взаимных чувствах Вагнера и Берлиоза, приведем здесь еще один факт:

«Как-то Вагнер дал партитуру «Ромео и Джульетты» молодому музыканту, ставшему одним из самых блестящих дирижеров Байрейта и Германской империи, – Феликсу Мотлю. И поскольку музыкант позволил себе критику, Вагнер пришел в страшный гнев и закричал своему ученику, что тот не имеет права так говорить: «Если гений такой величины что-нибудь создал, – объявил он, – то остается лишь это принять, не спрашивая, как и почему».

Не правда ли, в тот день Берлиоз действительно был отмщен?»179 Однако нужно уточнить, что тогда Берлиоз не был более соперником: уже несколько лет он лежал в могиле. Далеко ушло время, когда Вагнер написал одному из своих друзей: «Успех моих опер был тошнотворным для Берлиоза. Вот несчастный человек».

II

«Троянцы» все ждали и ждали… А зловещая смерть продолжала делать свое дело.

О подлая, почему ты так неистовствуешь? Взгляни, Гектор одурачен Оперой, он страдает от жестоких болей в желудке; ничто не веселит, ничто не светит ему в той жалкой жизни, какую он влачит. Уйди же, удались!

Увы, упрямая смерть не желала ни уступить, ни дать отсрочку и

13 июня

в пятницу решила совершить новое злодеяние.

Гектор и Мария были в гостях у друзей в Сен-Жермен-ан-Ле. Весна уже излила пьянящие ароматы. Занималось лето, вея очарованием. Радостная Мария строила планы на будущее, между тем как скрытая от нашего взора смерть рыскала вокруг нее, ухмыляясь и скаля зубы.

– После наших «Троянцев», – говорила Мария, – мы сможем, наконец… – И у нее возникали тысячи проектов подобных коралловым замкам на острове грез.

Сорокавосьмилетняя Мария, в расцвете сил – какая это лакомая добыча для гнусной смерти, да еще в тот самый момент, когда жертва дерзко распоряжается будущим, хотя ей не принадлежит даже настоящее. Смерть присматривается к ней в последний раз, а затем, взмахнув косой, стремительно настигает. И вот Мария испускает слабый стон и бессильно опускается. Что такое? Легкое недомогание, не правда ли? Нет, она мертва! Как? Так быстро, так неожиданно? Значит, смерть так близка, так близка от жизни? Увы, это так!

А люди объяснили: сердечный приступ180.

Гектор оплакивал Марию сдержанно. Когда ушла из жизни Гэрриет, его сердце кровоточило больше. Одна долго отвергала его, другая уступила немедленно. С одной его путь сошелся в пошлой земной жизни, другую он повстречал в Шекспире. Представая то Джульеттой, то Офелией, она разжигала в нем романтизм.

Теперь Гектор еще более одинок. Он решил по-прежнему жить со своей тещей в квартире, хранившей память о покойной. Туда-то и приехал его сын, чтобы с трогательной нежностью утешить отца в утрате этой женщины, вытеснившей его собственную мать.

Теперь у Гектора на свете осталось лишь одно близкое существо – горячо любимый сын. И подчас страшная мысль пронзала его мозг: «Соблаговолит ли безжалостная смерть сохранить его мне?.. Он так юн, а я так болен и состарился раньше времени!» Оставить тебе его? Но разве есть у смерти сердце?

А «Троянцы» все ждали и ждали…

Продом писал:

«В том 1861 году в Страсбурге после исполнения «Детства Христа» при открытии моста через Рейн в честь композитора была устроена грандиозная международная манифестация. На площади Клебер был построен зал более чем на восемь тысяч мест. В манифестации участвовали артисты из Кольмара, Мюлуза, Бадена, Карлсруэ, Штутгарта. Сочинение французского мастера было принято восторженными возгласами и повторяющимися выкриками: «Да здравствует Берлиоз!» Его пригласили в Кель; приветствовать Гектора туда приехал баденский военный оркестр, а в немецких фортах в его честь были произведены пушечные салюты».

1862

I

Гектор, для которого отныне весь мир был сосредоточен в сыне, писал Луи:

«Как бы мне хотелось, чтобы тебе удалось приехать повидаться со мной в Баден 6 или 7 августа; я уверен, что тебе тоже доставило бы большое удовольствие присутствовать на последних репетициях и первом исполнении моей оперы. Во всяком случае, в перерывах между моими неотложными делами ты был бы моим спутником; я представил бы тебя моим друзьям, словом, я был бы с тобой»181.

9 августа в Бадене состоялась премьера оперы «Беатриче и Бенедикт». Исключительный успех! Да и что удивительного? За границей, где не свирепствовала ненависть и не было предубеждений, маэстро знал лишь радости и триумфы.

Но, увы, это замечательное произведение ему так никогда и не довелось услышать в Париже, где он охотно бы отдал его на суд злобной критике, которую все еще надеялся обезоружить.

Пока же самым большим его огорчением было отсутствие Амелии.

Но кто такая Амелия?

А вот кто. В мучительной потребности любить и быть любимым он искал в ту минуту сострадательную душу, которой его одинокое сердце могло бы выплакать свою боль. Тогда-то и возникла Амелия – его утешительница.

Как родилась эта идиллия, по существу – цветок, распустившийся под могильной сенью? Точно не известно, история умалчивает об этой страсти старика. История лишь поясняет, что Амелия дышала молодостью и красотой. И, однако, ее большие темные глаза едва уловимо отражали некую тягу к неземному.

Гектор щадил ее молодость; от своей новой избранницы он требовал лишь искренней теплоты и нежного сострадания.

Мог ли он ожидать большего? Конечно, нет!

«В нем нет больше жизни, это призрак, да и то распадающийся. Странный нос с горбинкой, словно орлиный клюв, так заострился, скрючился и уподобился пергаменту, что стал совсем прозрачным; на землистое, свинцовое лицо словно бы упал кровавый, фосфоресцирующий свет.

Его странная голова ничем более не походит на человеческую. Скорее она напоминает какую-то ночную птицу. И когда видишь копну этих густых, нечесаных волос, скорее полинялых и желтых, нежели белых, так и представляешь себе какую-то высохшую, сморщенную старуху с гримасой колдуньи, взывающей к смерти, с желчным, мертвенным лицом ведьмы на шабаше в «Макбете». Нет, в этой маске не осталось ничего человеческого, кроме упорного измученного взгляда, омытого внутренними слезами и полного горечи, ничего, кроме разве что нервно сжатого в безмерном презрении рта, кроме тех несчастных губ, что упорно сомкнуты и, кажется, вот-вот задрожат от нескончаемых потоков слишком долго сдерживаемых рыданий»182.