Фрэнсис Бэкон - Великое восстановление наук, Разделение наук

• Название: Великое восстановление наук, Разделение наук
• Автор: Фрэнсис Бэкон
• Жанр: Философия

---

Между тем хочется напомнить о том, что мы вовсе не стремимся брать под защиту некоторые недостойные и грязные обычаи ученых, которыми они позорят и бесчестят и самих себя, и науку: я имею в виду обычаи, которые были присущи римским философам позднего периода, жившим в семьях богатых римлян, питавшимся с их стола и с полным основанием называемым бородатыми паразитами. Такого рода философа великолепно изобразил Лукиан: знатная матрона пожелала, чтобы этот философ возил в коляске ее мальтийского щенка, и, так как он делал это очень старательно, но не очень достойно (indecenter), мальчик со смехом сказал: "Боюсь как бы наш философ из стоика не превратился в киника"[43]. Но прежде всего ничто не наносит такого вреда достоинству науки, как грубая и отвратительная лесть, на службу которой весьма многие, и не только люди невежественные и неученые, поставили свои перья и таланты, превращая, как говорит Дю Бартас[44], "Гекубу в Елену, Фаустину в Лукрецию". Мне также не очень нравится принятый теперь обычай посвящать книги какому-нибудь покровителю, ибо книги, особенно те из них, которые достойны этого имени, должны считать себя в услужении лишь у истины и разума. Значительно лучше поступали древние, которые обычно посвящали свои сочинения только друзьям и сверстникам или даже ставили на них имена этих друзей; ну а если иной раз и посвящали свой труд царям и знатным людям, то это делалось только тогда, когда содержание книги было близко этому лицу. Впрочем, этот обычай и подобные ему заслуживают скорее порицания, чем защиты.

Я не хочу здесь ставить в вину ученым, что они иной раз обращаются к людям могущественным и знатным. Ведь Диоген, отвечая на насмешливый вопрос какого-то человека: "Почему философы идут за богатыми, а не богатые за философами?", правильно и не без язвительности сказал: "Это происходит потому, что философы хорошо знают, в чем они нуждаются, богатые же этого не знают"[45]. Близок к этому известный рассказ об Аристиппе. Дионисий не пожелал выслушать его, когда тот обратился к нему с какой-то просьбой, тогда Аристипп распростерся у его ног, как это делают перед богами в храмах. Дионисий, на этот раз выслушав его, удовлетворил его просьбу. Позднее некий защитник достоинства философии стал порицать Аристиппа за то, что он, бросившись в ноги тирану ради столь малого дела, оскорбил тем самым философию. Аристипп возразил ему, что "это не его вина, а Дионисия, ибо у того уши расположены на ногах"[46]. Не следует считать малодушным и того мудреца, который в каком-то споре с цезарем Адрианом дал себя победить, оправдываясь тем, что "справедливо уступить тому, кто командует тридцатью легионами". Поэтому не следует осуждать ученых, которые, когда требуют обстоятельства, готовы поступиться в чем-то своим достоинством, подчиняясь велению необходимости или случая. И хотя это с первого взгляда может показаться низким и достойным раба, однако если правильнее оценить вещи, то придется признать, что ученые уступили здесь не людям, а самому времени.

Перейдем теперь к тем ошибкам и ненужным рассуждениям, которые встречаются в самих исследованиях ученых. Именно это прежде всего и относится, собственно, к нашему изложению. Мы здесь вовсе не собираемся защищать сами эти заблуждения, но хотим только, рассмотрев их тщательно, выделить то, что является здравым и твердым, и защитить это от клеветы. Ведь известно, что люди завистливые всегда стараются, увидя какую-то ошибку, очернить вместе с этим и все то, что является правильным и обоснованным. Именно таким образом язычники в ранний период истории церкви всегда приписывали христианам всяческие недостатки и ереси. Я не собираюсь также рассматривать более или менее тщательно те заблуждения и препятствия на пути развития науки, которые касаются существа сложных научных проблем и недоступны пониманию толпы, но хочу упомянуть лишь о тех заблуждениях, которые всем известны или по крайней мере доступны всеобщему пониманию.

Исходя из этого, я хочу разделить на три категории все то бесполезное и ненужное в науке, что главным образом и дает повод для нападок на нее. Мы называем бесполезным то, что является либо ложным, либо вздорным, т. е. то, чему не хватает либо истинности, либо практической целесообразности, и считаем тех людей пустыми и легкомысленными, которые либо готовы верить ложному, либо интересуются вещами пустяшными. Ведь любопытство касается либо самих вещей, либо слов, т. е. речь идет о том, что либо усилия тратятся на ненужные вещи, либо слишком большое внимание уделяется словесной отделке. В связи с этим мне кажется в равной мере будет согласно как с определенным опытом, так и с правильным пониманием положения вещей, если будет установлено три вида извращений, которые дискредитируют науку. Первое -это, если можно так выразиться, "наука фантастическая", второе -- "наука сутяжная" и третье -- "наука, подкрашенная и изнеженная", или можно сказать так: пустые мечтания, пустые пререкания, пустые аффектации. Я начну с последнего.

Это извращение, суть которого состоит в том, что речь становится слишком пышной (хотя некогда это и весьма ценилось), особенно развилось во времена Лютера. Причина заключалась прежде всего в том, что тогда, для того чтобы увлечь народ и произвести на него впечатление, особенно необходимы были пылкость и выразительность речи на сходках, а это требовало доступного народу красноречия. Кроме того, сказывались ненависть и презрение тех времен к схоластам, прибегавшим к весьма различным стилям и родам речи и произвольно создававшим невиданные и чудовищные слова, мало заботившимся об отделке и изяществе речи, поскольку они думали лишь о том, как бы избежать неясности и точно выразить смысл своих положений. А в результате в последующий период большинство уже скорее заботилось о словах, чем о самих предметах, и очень многие больше стремились к изяществу выражения, отточенности периода, ритмике окончаний, блеску тропов, нежели к основательности содержания, силе доказательства, тонкости и изобретательности в их нахождении или же точности суждений. Тогда-то и расцвел пышный и расслабленный стиль португальского епископа Озория. Тогда же Штурм без устали тратил бесконечные усилия на изучение оратора Цицерона и ритора Гермогена. Тогда же Кар и Ашэм у нас в Англии, превознося до неба Цицерона и Демосфена в своих лекциях и сочинениях, увлекли молодежь к этому изящному и процветающему роду науки[47]. А Эразм решил вывести свою насмешливую Эхо: "Десять лет потратил я на чтение Цицерона", а Эхо ответила ему: "Осел"[48]. В это время наука схоластов повсюду стала вызывать только презрение как примитивная и варварская. Одним словом, для тех времен характерны склонность и стремление скорее к разнообразию, чем к основательности.

Таким образом, мы видим первую форму искажения науки в том, что (как мы сказали) уделяют внимание главным образом словам, а не самому делу, и, хотя я привел примеры этого, относящиеся к самому последнему времени, тем не менее в той или иной степени подобного рода пустяки нравились и раньше, да и в дальнейшем не потеряют своей привлекательности. Однако само по себе это не может серьезно подорвать авторитет и значение науки даже в глазах необразованной толпы, ибо все видят, что сочинения ученых похожи на первую букву рукописи, которая хотя и разукрашена разными нарисованными завитками и цветочками, однако же остается только одной буквой. Наиболее удачным мне представляется сравнение этого увлечения словом со знаменитым безумством Пигмалиона, которое становится как бы символом этого увлечения[49]. Ведь что такое слова, как не образы вещей, и увлечение ими, если они не одухотворены силой разума, не равнозначно ли любви к статуе?

И все же не следует поспешно осуждать тех, кто пытается раскрыть и осветить темные и труднодоступные глубины философии блеском своего стиля. Великолепные примеры этого дают сочинения Ксенофонта, Цицерона, Сенеки, Плутарха, да и самого Платона. Их польза весьма велика. Хотя этот стиль в какой-то мере мешает тщательному исследованию истины и живому стремлению к философии, ибо очень скоро усыпляет разум и ослабляет жажду и пыл дальнейшего исследования, но, если кто-нибудь стремится использовать науку для нужд общественной жизни (для развития искусства речи, умения выступать в общественных местах, убеждать, доказывать и т. п.), тот в изобилии найдет у этих авторов уже готовые прекрасные образцы на любой подобный случай. Однако же излишества в словесном выражении настолько справедливо вызывают осуждение, что, подобно Гераклу, который, увидев статую Адониса, любимца Венеры, в негодовании воскликнул: "Здесь нет ничего священного!", и все геркулесовы бойцы в науке, т. е. трудолюбивые и мужественные искатели истины, легко отбрасывают подобные украшения и болтовню, ибо в них нет ничего божественного.

Несколько разумнее другой стиль (хотя и он не вполне свободен от тщеславия), который почти всегда приходит на смену излишествам и пышной вычурности речи. Этот стиль выражается в четких словах, кратких сентенциях, вообще в речи, скорее сжатой, чем расплывчатой. В результате все, что пишется в таком стиле, представляется более значительным и умным, чем есть на самом деле. Такой стиль очень широко представлен у Сенеки, несколько умереннее пользуются им Тацит и Плиний Младший, да и для нашего слуха этот стиль с недавнего времени становится привычным. Он обычно нравится людям не слишком умным (и даже придает какое-то достоинство сочинениям), однако люди, более подготовленные и образованные, с полным основанием его порицают, и его также можно считать своего рода извращением науки, ибо и он представляет собой погоню за словами и их благозвучностью. Но уже достаточно сказано о первом виде извращения наук.