Моника Блэк - Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии

• Название: Смерть в Берлине. От Веймарской республики до разделенной Германии
• Автор: Моника Блэк
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0387-5

Книга американского историка Моники Блэк посвящена берлинской «культуре смерти» – связанным со смертью представлениям и практикам, а также тому, что происходило с ними в конце 1920-х – начале 1960-х годов. Менялись ли взгляды немцев на смерть в годы Первой и Второй мировых войн, в послевоенные периоды, во время разделения страны на западную и восточную части? Влияли ли эти взгляды на политику Германии или же сами определялись ею? Материалом для исследования драматического столкновения частной повседневности с «большой» историей служат ритуалы погребения и поминания умерших, народные поверья и городские легенды, дневники и письма, публикации в прессе и официальные документы из немецких архивов.

---

Однако нужно отметить, что коммунитарный дух послевоенных лет не распространялся на похоронное дело в Берлине. Несмотря на то что к началу 1920-х гг. во Франкфурте и других крупных городах многие связанные с похоронами услуги были взяты под контроль муниципальной власти109, а также вопреки всем доводам современных реформаторов в пользу освобождения работающих людей от огромного социального обязательства по обеспечению «пышных» и «церемонных» похорон их родным и близким110, призывы к социализации похорон в Берлине имели небольшое влияние. Владельцы частных похоронных бюро и после войны продолжали делать свою работу, не будучи стеснены какими бы то ни было ограничениями рынка.

Но другие цели активистов социализации – включая популяризацию кремации – к началу 1930-х гг. реализовывались. В исторической перспективе Прусское государство было одним из наиболее амбивалентных в Германии в плане кремации умерших. Мощная связь между троном и алтарем не позволяла кремации даже стать легальной, это произошло в 1911 г., всего лишь за год до ее легализации в католической Баварии. Но даже тогда прусские законы считались современниками самыми строгими в Германии; никого нельзя было кремировать, если такое желание не выражено в письменной форме111. Поначалу это не имело большого значения: протестантские и еврейские религиозные власти обычно отвергали эту практику, а у католиков она была запрещена. Кажется, и большинство берлинцев считали ее недопустимой: за первый год легализации кремации – в 1912 г. – в городе было сожжено всего 66 умерших112. В Германии в целом до 1914 г. кремировали лишь малую часть умерших113.

Впоследствии практика кремации распространилась, хотя и не быстро. Это было обусловлено, по крайней мере отчасти, неординарными доводами отдельных сторонников кремации, которые пытались замаскировать ее некими идеологическими покровами собственного изготовления. Атеисты и социалисты пропагандировали сжигание умерших как культурно прогрессивное, рациональное, гигиеничное и эстетичное решение. Такие объединения, как берлинский Союз атеистов за кремацию (Verein der Freidenker für Feuerbestattung – VFF), открыто связывали эту практику с антиклерикализмом и атеизмом и требовали от своих членов покинуть церковь114. Ряд völkisch [нем. народных], «неоязыческих» и «германоверских» объединений, действовавших до и после наступления нового века, выступали за кремацию как за способ воссоединения с практиками предков-язычников вроде Тацита и тем самым – возвращения к дохристианской праотеческой религии, которая, по их убеждению, постепенно была погребена под «чуждыми» элементами иудаизма и католицизма115.

Однако большинство сторонников кремации не были настроены ни против церкви, ни против истеблишмента. В течение десятилетий представители медицины и общественного здравоохранения восхваляли сжигание умерших с рационалистических, естественнонаучных позиций, и в действительности сторонники кремации преимущественно были прихожанами-либералами, культурно соотносившимися с протестантизмом116. О том, насколько благосклонна была берлинская муниципальная администрация к легализации этой практики, говорит тот факт, что оригинальный проект Фридрихсфельде – то есть за три десятилетия до легализации кремации в Пруссии – уже включал в себя колумбарий (первый в городе), предназначенный для хранения праха тех берлинцев, которые выбрали кремацию за пределами Пруссии117 (см. Рис. 1.7 и 1.8). Схожим образом, когда в 1907 г. проводился конкурс на сооружение паркового кладбища в Лихтерфельде, одним из условий было проектирование там и небольших могильных участков для захоронения праха118. Даже пока кремировали еще относительно немногих жителей Берлина, город быстро построил несколько крематориев подряд, возможно, предвидя более широкое распространение этой практики. К 1919 г. в городе их было три: по одному в рабочих районах Веддинг и Трептов и один в тогда еще независимом пригороде Вильмерсдорф.

Рис. 1.7. Интерьер колумбария в Берлине, ок. 1908 г. – Hannig G. Der Friedhof und seine Kunst. Berlin: Verlag von Gebrüder Borntraeger, 1908.

Рис. 1.8. Внешний вид колумбария в Берлине, ок. 1908 г. – Hannig G. Der Friedhof und seine Kunst. Berlin: Verlag von Gebrüder Borntraeger, 1908.

После войны внедрение кремации значительно ускорилось. В 1925 г. останки 12 753 человек – чуть менее четверти умерших берлинцев – были кремированы119. К этому же времени берлинские кремационные общества – буржуазные, социалистические и атеистические в равной мере, в том числе «Пламя», Союз атеистов за кремацию и «Народное кремационное общество» – насчитывали сотни тысяч членов120. Ускорившееся после 1918 г. внедрение этой практики часто объяснялось увеличением кремационных обществ и снижением стоимости кремации121; и действительно, подобные институциональные и структурные факторы, включая и строительство новых крематориев, были, несомненно, существенны. Симона Амескамп отмечает: «Чем дольше продолжались споры вокруг кремации, доводы о гигиене и общественном здравоохранении отходили все дальше на второй план <…> и уступали место соображениям эстетики и благочестия». Для тех, кто приняли эту практику, могила стала образом гниения, тогда как кремация предоставляла возможность трансформации человеческого тела в «горстку белоснежного праха, которая сливалась воедино с природой [и] символизировала незапятнанную невинность покойного»122. Стоит также задуматься, не повлияло ли на установки по отношению к избавлению от мертвого тела ниспровержение традиционных обычаев, столь часто ассоциируемое с той послевоенной эпохой. В любом случае, к середине 1920-х гг., по крайней мере для некоторых наблюдателей, кремация служила в той же мере символом современности, что и цеппелин или радио123.

Какой процент религиозных берлинцев выбирали кремацию, не вполне ясно. Только в 1925 г. протестантская церковь, прежде запрещавшая пасторам проводить похоронные обряды для кремированных, изменила свою позицию124. Это могло придать практике определенную респектабельность. Теперь она не обязательно будет служить символом вероотступничества или же восприниматься как материалистическое или как неоязыческое поругание многовековой христианской традиции. Тем не менее Рим по-прежнему категорически запрещал эту практику, а берлинское еврейское сообщество демонстрировало двойственное к ней отношение. В Вайсензее выделили участок под захоронение праха – как выразился один из членов сообщества, «для того чтобы дать место всем религиозным ориентациям сообщества». Но в середине 1920-х гг. появились также планы создать в Вайсензе «специальное поле», где захоранивать прах было бы запрещено125. Если верить муниципальной статистике за 1930 г., религиозное одобрение протестантской церкви могло иметь какое-то влияние на принятие протестантами кремации. Согласно статистическим данным, в течение того года были кремированы около 23 процентов протестантов, или вдвое больше, чем католиков и евреев126. По более поздним подсчетам, в 1930 г. были кремированы менее 10 процентов протестантов – количество, сравнимое с количеством католиков и евреев127. Для некоторых религиозных евреев кремация, вероятно, все еще считалась очень большим оскорблением традиции или религиозной чувствительности (sensibility).

РИТУАЛЫ СМЕРТИ

Эти наблюдения по поводу религии и характерных для жителей Берлина практик смерти нуждаются в дальнейшем прояснении. В конце концов, город долго имел репутацию нечестивого – такое представление утверждалось, как ни парадоксально, несколькими поколениями городских священнослужителей. Учитывая предполагаемые непослушание и либеральность горожан, общее отсутствие патриотизма, анархическую политику и низкую посещаемость церкви, многие служители протестантской церкви в первые десятилетия XX в. уверенно говорили о Берлине как о «самом нерелигиозном городе в мире»128. Между тем подавляющее большинство горожан не просто формально присоединились к тому или иному религиозному сообществу, как уже было отмечено выше: они были также и сторонниками религиозных обрядов погребения. По меньшей мере 82 процента протестантов, согласно городской статистике, в 1930 г. были похоронены «с церковным сопровождением»129. Меньшая, но все же значительная часть католиков – 62 процента – также получила после смерти религиозные ритуалы130. Что до евреев, то статистика менее определенна, но все же показательна: в 1930 г. среди евреев зафиксировано 2453 смерти, и 2288 похорон проведено в сопровождении религиозных обрядов131.

Что же означало для берлинцев религиозное погребение? Протестантских пасторов, которые считали похороны в «большом городе» христианскими лишь по форме, этот вопрос никак не затруднял. Они настаивали, что городские похороны бездушны, особенно по сравнению с благочестивыми деревенскими обычаями. Лишь в деревнях люди сохраняли чувство «величия и торжественности» смерти, отмечая ее приход всей общиной. Герман Прибе, министр бюргерства Груневальда, грустно размышлял: на селе люди выходят на улицу всей деревней, чтобы присоединиться к траурной процессии; звенят колокола, поют дети; после церковной службы они все перемещаются на кладбище, и, пока зарывают могилу, воздух оглашается пением. Такие благочестивые деревенские церемонии, писал Прибе, объединяют живых и мертвых, преобразуя «частную смерть в духоподъемное событие для всей общины»132.