Василий Субботин - Прощание с миром

• Название: Прощание с миром
• Автор: Василий Субботин
• Издательство: Современник
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1989

В книгу вошли две новые повести Василия Субботина "В другой стране", действие которой происходит в небольшом немецком городке летом сорок пятого года, и "Прощание с миром" - о крестьянском мальчике, детство которого пришлось на трудные предвоенные годы. Включены также тематически близкие к этой повести рассказы из прежних книг писателя и, "Из книги "Расстояние до войны"". РАССКАЗЫ 1 Первая книга 2 Далёкие земли 3 Город 4 Дети 5 Четыре рассказа 6 Рассказы из прошлогоИЗ КНИГИ "РАССТОЯНИЕ ДО ВОЙНЫ" - военные действия, и снова пишут военные корреспондентыПОВЕСТИ 1 В другой стране 2 Прощание с миром

---

По многу недель сидели без соли, не было самого необходимого, не было спичек, не было соли... За иголкой ладо было ехать в Невель. Иголка стоила пять рублей, коробка спичек десять рублей, соль можно было выменять только на яички, а откуда их было взять нам, когда во всей деревне осталась только одна курочка у Варвары Солодухиной...»

Все это из рассказа только одного жителя этой деревни, старика Гаврилы Ермолаевича...

Спрашивают меня, какую марку надо наклеить на письмо, на конверт. До войны было пятнадцать копеек, а как теперь? Не знают. Два с половиной года почти были под немцем.

В ближайших деревнях, по словам Прасковьи Григорьевны, принимавшей участие в моей беседе с Гаврилом Ермолаевичем, нет ни одного стекла оконного целого, ни одной «довоенной»,

как говорит она, лампы со стеклом. Всюду одни коптилки.

В землянке рядом родилась девочка, но живет без имени, потому что зарегистрировать ее рождение пока еще негде. Район только недавно освобожден и местной власти пока еще нет.

Страшных рассказов о том, как сгоняли и увозили людей в Германию, как расстреливали за связь с партизанами, я не привожу. Писать об этом — значило бы повторять то, что много раз уже было написано другими.

Очерк мой не удовлетворил редактора. Наверно, он и в самом дело был излишне обстоятельным, описательным, как у нас говорят, да к тому же меня без нужды торопили с ним. Я понял, что написанный мной очерк не пойдет, когда новый, только что пришедший, как я увидел, на мое место в газету человек, капитан, вдруг однажды неожиданно заявился ко мне и попросил меня передать ему собранный мной материал. Мне было странно, что кто-то другой, вместо того чтобы и отправиться туда, в эти землянки, к этим людям, с которыми я беседовал в течение двух этих долгих для меня дней, стал переписывать то, что было у меня записано. И тем не менее я очень подробно и добросовестно передиквал все те рассказы, которые я записал в этой переселившейся ещё при немцах в лес деревне — в том курящемся дымками, засыпанном снегом лесу.

А еще через день меня вызнали в отдел кадров и тот же самый подполковник весело сообщил мне, что наконец-то мое временное и неопределенное положение кончается, что в армию пришла новая дивизия, редакция которой не укомплектована, и я получаю назначение литературным сотрудником в редакцию дивизионной газеты.

Если говорить откровенно, то я, повторяю, совершенно не был подготовлен к работе в армейской газете, у меня для этого не было ни малейшего опыта, ни малейших, что называется, оснований. В дивизионке мне было самое место, хотя и это назначение было для меня неожиданным. Я все еще думал, продолжал думать, продолжал надеяться, что меня ожидает другая должность — в танковой части, в танковом полку.

Но, как в таких случаях говорится, участь моя уже была

решена.

7

День был морозный, снег нетронуто блестел на солнце. Я перешел по льду озера, на берегу которого стояла маленькая, всего в несколько домов деревенька. Называлась она Денисова. Именно так — Денисова, с окончанием не на «о», а на «а», как всё здесь, как многие другие деревни в тогдашней Калининской и в нынешней Псковской области. Насколько помню, крайняя же изба оказалась редакцией. Я вошел в ворота, прошел через занесенный снегом двор, где стояла с забранным досками кузовом полуторка, и, дернув за скобу дверь, вступил в хорошо натопленную избу. Возле окна стояли наборные кассы и два наборщика, уже пожилые, даже старые уже люди, разбирали набор только что отпечатанного номера. Тут, возле самой двери, возле окна, плащ-палатками был выгорожен совсем крохотный закуток и оттуда слышался писк настраиваемого на волну приемника. За столом, посреди избы, за которым, как я потом увидел, и обедали и писали, сидели двое, очень уже немолодой, весьма штатского вида человек, капитан, и другой, темноволосый, с темным, то ли сожженным солнцем и ветром, то ли прирожденно темным лицом. Секретарь редакции в это время сидел за приемником в своем отделе ином пологом закутке и принимал, как оказалось, ежедневную сводку Совинформбюро. Поднявший навстречу мне голову капитан был заместителем редактора, а человек с томным лицом — сержант, внештатно работавший здесь литсотрудником.

Я, как положено, представился, доложил, что прибыл на должность корреспондента, то есть опять-таки литсотрудника. Из-за полога, отделяющего закуток, вышел высокий, с несколько полным белым лицом человек. Это и был секретарь редакции. Он, как и я, был в звании лейтенанта. Мы познакомились. Наборщики бросили разбирать номер. Им тоже было интересно. В их долго остававшейся недоукомплектованной редакции, в которой пока еще и редактора не было, появился новый сотрудник. Дивизия их только что прибыла из-под Старой Руссы, воевала на Северо-Западном фронте... Некоторое время спустя появился с котелками в руках ефрейтор, он же, как оказалось, шофер. «Обед, товарищ капитан!» — сказал он и поставил котелки на стол. Мы все расселись за столом — мы за столом, а наборщики, один и другой, печатник и принесший еду шофер — тут же, на табуретках, за кассами, на коленях, а кто и на подоконниках. Как бы там ни было, но, кажется, я попал наконец на постоянное место службы, хотя еще, конечно, не знал, как долго мне придется здесь пробыть...

После обеда я отправился в политотдел. Он оказался недалеко, в лесу, который начинался тут же за деревней, среди сосен. Здесь, в одной из машин, не таких, что была у нас, а с настоящим, высоким вместительным кузовом, с зеленой плотной дверью и спускающейся вниз железной лесенкой, я нашел начальника политотдела дивизии, человека, как я потом убедился, на редкость и доброжелательного и деликатного. Тоже и ему надо было представиться. Все это было для меня ново и все было впервые.

Уже на следующий день я отправился на передовую.

Я пришел в батальон, к капитану,— он тогда был еще капитаном,— с которым я потом очень подружился и к которому я чаще, чем к другим, ходил потом. Я вышел не рано и добрился только к вечеру. Сначала напал на командира роты, и он повел меня в блиндаж своего комбата. Здесь горела лампа-коптилка из снаряда и было тепло. Стоял даже накрытый газетой столик, на который опять-таки скоро был поставлен ужин, и хлеб, и консервы, и даже водка, но, может быть, и спирт. То ли потому, что пришел человек из редакции, то ли еще почему-либо, но вокруг стола собрались командиры, и ужин наш затянулся. Было не то чтобы шумно, но оживленно. Одним словом, засиделись и легли поздно. Утром, когда я встал, в землянке уже никого не было, все разошлись. Я быстро оделся и вышел из двери. Меня ослепило солнце, день был великолепный, ясный, я пошел по траншее и скоро — все удивительным образом повторялось — набрел на комбата, стоявшего возле стереотрубы. Я попросил у него посмотреть, что там видно. Повертел трубу во все стороны. Был виден довольно редкий лесок, за ним голая, занесенная подтаявшим снегом высота, немецкая траншея справа в низине... Я еще ничего не понимал, но какое-то чувство подсказало мне, что когда-то я уже видел все это, нечто подобное, отдаленно похожее, хотя и сильно изменившееся, почти неузнаваемое.

— Слушай, капитан,— сказал я комбату,— есть тут где-нибудь деревня под названием Мельницы?

— Конечно,— сказал он,— есть. Есть и Мельницы, и Поддача, и Ерзовка есть... Вернее сказать, были такие. Я могу показать их тебе на карте.

Мы вернулись в блиндаж, развернули карту, и я увидел знакомую мне местность, увидел деревню, от которой уже мало что оставалось, и еще одну, тоже уже не существующую, высоту за лесом, за болотом, ту самую, на которую я лазил в ту ночь, натыкаясь на закоченевшие, наваленные здесь, между высотой и нашим передним краем, трупы. Мне все это было очень удивительно — так вот, не зная того, дважды попасть в одно и то же место на переднем крае, в первый раз в начале зимы и теперь, два, а то даже и три месяца спустя, когда зима была уже на исходе и среди дня совсем по-весеннему пригревало солнышко.

По правде сказать, я ничего уже не узнавал здесь, настолько изменилось все вокруг. Снега завалили следы прежних боев, и редкий лесок впереди нас, там, где было парящееся болото, и саму эту обезображенную взрывами, закопченную пороховой пылью высоту, и близлежащие холмы. Все вокруг приобрело другой вид, может быть, более умиротворенный и более спокойный. Я мало что узнавал, если бы не эта карта, на которой все было без изменения, так, как прежде, я ни за что бы не поверил, что это то самое место, на котором шли такие сильные, такие страшные бои, и в те дни, когда я был здесь впервые, и, как узнал я много позже, и за полгода этого, когда здесь стояли и сражались совсем другие части...