Ольга Михайлова - Воздаяние

• Название: Воздаяние
• Автор: Ольга Михайлова
• Жанр: Исторический детектив

Молодому монаху Альбино монастырь Сант'Антимо кажется раем на земле, он любим братьями и возлюблен Богом. Но вот на пороге кельи со страшными вестями появляется мать монаха…

---

Альбино порой казалось, что и Фантони, изломанный и кривляющийся фигляр, тоже носит маску, что он умней и серьезней, чем нарочито хотел выглядеть. Но зачем? Что связывает его с этими людьми? Монна Анна уверяла, что он даже сводничает для них. Если это так — то он, конечно, погибшая душа, но в разговорах с ним ведь проступали, Альбино чувствовал это, мощь духа и истинные суждения. Франческо понимал, что вокруг творится беззаконие, однако участвовал в нём. Зачем? Хотел возвыситься до положения советника, вроде Венафро, или стать фаворитом Марескотти?

Глава ХI. Смерть у Фонте Бранда

За ту неделю, что минула после смерти Карло Донати, с Филиппо Баркальи, работавшим рядом с Альбино, произошло нечто страшное. Он и до того день ото дня бледнел и худел, но теперь казался просто недужным, совсем молодой, он шаркал ногами при ходьбе и спотыкался на ровном месте. Филиппо не спрашивал больше Альбино о погибшем, ибо сам был на свадьбе в доме Убертини, а просто сидел и, когда мессир Арминелли не видел его, тупо смотрел в пустоту. Альбино было жаль его, жаль, несмотря на то, что его братья погибли по вине этого человека. Слишком заметен был его дурной страх, слишком бросалась в глаза пустота души несчастного.

Сам Альбино уходил в работу, и некоторые манускрипты собрания Петруччи подлинно заинтересовали его. В одну из тех минут, когда он был поглощен переводом, монах неожиданно услышал знакомый голос и оторвался от рукописи. Под сводом полукруглого арочного входа стояли Филиппо Баркальи и Никколо Монтичано.

— … А что он?

— Ничего. Случайность, говорит, вроде, но… — голос Монтичано, к удивлению Альбино, дрожал.

— Что «но»? — прошептал Баркальи.

— Ему эта девка давно приглянулась, он велел этому гаеру Фантони привести её к нему, а тут… прислал сказать, что передумал.

— Почему?

— Не знаю.

Голоса собеседников, несмотря на то, что говорили они негромко, далеко разносились под гулкими библиотечными сводами. Альбино понял, что Никколо Монтичано испуган — почти так же, как Баркальи. Но не это насторожило его. Ему причинило немалую боль упоминание имени Франческо, причем понятно было, что Монтичано действительно считал его сводником. Монах с отвращением подумал, что судьба могла привести его в дом именно того человека, который, может быть, насмотрел для мерзавца и его сестру… Речь, однако, безусловно, шла о Фабио Марескотти. Это он велел не приводить к нему новую девицу. И почему — тоже было понятно. В словах Монтичано и Баркальи это понимание не проговаривалось, но проступало, просто оба не хотели говорить об этом вслух.

Марескотти перепугался и не хотел привлекать к себе внимание новыми скандалами.

Тем временем Филиппо и Никколо неторопливо спустились по лестнице к выходу. Альбино собрал рукописи, сложил их, не столько проявляя всегдашнюю аккуратность, сколько стараясь оттянуть время, чтобы не встретить Монтичано и Баркальи у дверей палаццо. Когда прошло около четверти часа, он вышел в прохладу вечернего сумрака. Солнце уже село, но его лучи ещё пронизывали копьями розовато-палевого света дымные облака на закате, и Альбино невольно залюбовался, снова с тоской вспомнив монастырь и брата Гауденция.

Он двинулся к дому монны Анны, опять поймав себя на тягостном воспоминании о Франческо. Неужели он всё же подлец, и он ошибся в нём? «Недоверчивость бывает пороком глупца, а доверчивость — слабостью умного. Равный порок — и верить всем, и не доверять никому, только первый благороднее, а второй — безопаснее», сказал Гауденций. Он доверился Фантони, доверился не умом, но сердцем….

Увы, сердце может так же ошибаться, как и голова.

На душе монаха стало тоскливо и гадко, и он решил прогуляться, чтобы вернуться в дом Фантони как можно позже. Альбино побрел по Дуомо и тут впереди на парапете фонтана вдруг увидел чёрного остроухого кота, который, задрав хвост, пытался лапой зачерпнуть с поверхности воды отражение солнечного блика. Монаху показалось, что он узнал кота и тут же понял, что не ошибся, заметив на скамейке мессира Камилло Тонди. Тот сидел, откинувшись, и с благодушной улыбкой давал указания Бочонку. Одинокие прохожие, мелькающие мимо палаццо Пикколомини, не обращали на толстяка и кота никакого внимания, из чего Альбино заключил, что зрелище это для них привычно.

Альбино поприветствовал мессира архивариуса.

— О, мой юный друг! — судя по тону, Тонди подлинно обрадовался ему, — как хорошо, что мы встретились…

— Как чувствует себя Бариле? — задал Альбино первый пришедший ему в голову вопрос, но, как оказалось, донельзя угодил собеседнику, ибо ничем нельзя было более порадовать одинокого библиофила, чем вниманием к его любимцу.

Альбино узнал, что котик сегодня отменно позавтракал рыбой, которую он, Тонди, выловил вчера в собственном бассейне, куда по ранней весне выпустил мальков, а вот обедать не стал, удрал в библиотечный подвал, поймал там мышь и растерзал её на полу у входа в архив, сожрав всю, кроме хвоста. Настоящий хищник! Бочонок, словно почуяв, что говорят о нём, соскочил с парапета и запрыгнул на колени хозяина, подставив ему остроухую голову для нежного поглаживания, и звонко замурлыкал.

Альбино опустился на скамью рядом с толстяком. Его боль и душевная тягота неожиданно прорвались.

— Скажите, мессир Тонди, а Франческо Фантони… Его называют сводней… Неужели это правда?

Мессир Камилло воспринял переход в разговоре спокойно, благожелательно посмотрел на Альбино и ответил:

— Мессир Франческо ещё очень молод, он может делать глупости, но может и покаяться в них…

— Господи, но чего ему не хватает? Кем надо быть и что иметь в душе, чтобы согласиться на такое ремесло? Это же совсем Бога забыть надо!

Оба, не сговариваясь, поднялись и побрели к окраине. Узенькие каменистые улочки петляли, ветвились, уходили в арки, спускались в подворотни домов, нависавших над ними темными черепичными крышами. У собора Сан-Доменико они остановились. Солнце давно исчезло, и в потемневшем небе проступил месяц.

— Наше время — время усталой веры, мой юный друг. Чумные времена убили цвет ума и духа, выжившие или потеряли разум, или утратили Бога. Потом потерявшие разум и утратившие Бога начали искать себе кумира и нашли его в себе же… — Тонди вздохнул и погладил кота, — а ведь человек носит в себе небо и ад, Бога и дьявола. Наша эпоха — эпоха страшной смеси, человек возомнил себя Богом, дерзнул на Небо, и тут же, как любой, дерзнувший на Небо, уподобился дьяволу…

Альбино вздохнул. Ему немного полегчало и подлинно нравилось брести в сумерках с этим человеком, слышать, как он говорит ему «мой юный друг», душа его успокоилась от недавнего томления, пришла в себя. Мессир Камилло был разумен, подумалось ему, и кроме того, он лучше знает Фантони. Если он не видит в этом ничего страшного, то, может быть, так и есть? Но Альбино понимал, что лжет себе.

Тонди меж тем прошёл вниз от базилики, туда, где находился старинный и самый полноводный источник Фонте Бранда, снабжающий жителей города водой, вращавший мельницы и дававший работу дубильщикам, красильщикам шерсти и прачкам. Сюда собиралась вода чистых ручьев с окружавших Сиену холмов. Тонди замер у тяжелого арочного свода, залюбовавшись игрой лунного света в прозрачной мерцающей изумрудами воде Фонте Бранды, а Альбино, вспомнив слова матери, что тело его несчастной сестры было найдено в одной из галерей источника, помрачнел и прислонился к стене.

— Мне приснился недавно странный сон, — обронил вдруг архивариус. — Я с утра читал книгу пророка Ионы, кутался в плед и думал, почему так холодно? Потом уснул и видел, словно был конец сентября, один из тех дней, когда в холодном воздухе, знаете, впервые проступает запах мяты, талой воды и какой-то бесплотной сырости. Глаза сонно слипаются и мерзнут пальцы — предощущением будущих холодов… Я ощутил во сне, как мои пальцы дрожат на морозе воздухе, но во сне я тоже читал и перелистнул страницу: «…Когда во мне изнемогла душа, я вспомнил о Господе…», прочел я. И вдруг я увидел, как потемнели небеса, а у луны был цвет олова. Сорок дней ещё у Ниневии, услышал я голос. Его голос… Холодно. Господи, как же мне в том сне было холодно. И я забыл, что я в Сиене, точнее, Сиена стала Ниневией, и ей оставалось до гибели только сорок дней! Я взмолился о прощении, но не понимал — Тот, Кто там, за этими всеми звездами, Кому хором поют ангелы — внемлет ли моему покаянному голосу? Ниневия!.. Город мой!.. Небеса были немы. Только холод. Господи, как же было холодно…

— Бог простил Ниневию.

— Да, но мне во сне было страшно, — кивнул Тонди.

— Наверное, вы просто сердцем понимали, что Сиена — не Ниневия, и она не покается?

— Наверное… Сорок дней…

Они были здесь не одни. Вокруг сновали торопящиеся по домам горожане, и их легко можно было отличить в толпе от влюбленных. Те шли медленно, порой теряясь и словно растворяясь в тенях деревьев, откуда мелодично звенел томный девичий смех. Но один горожанин тоже никуда не спешил. Он сидел на мраморном уступе источника, привалившись к стене и глядя в пустоту.