Герд Кёнен - Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945

• Название: Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945
• Автор: Герд Кёнен
• Издательство: РОССПЭН
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8243-1359-8

Немецкий историк и публицист Герд Кёнен на основе интереснейшего документального материала рассматривает историю и эволюцию образа «Востока» и России в сознании немцев в первой половине XX в. Полемизируя с историками, считающими, что русофобские тенденции еще с XIX в. превратили этот образ в комплекс «российской (а потом красной) опасности», он утверждает, что вернее было бы описывать данный «комплекс» как «колебание между страхом и восхищением, фобийным защитным отталкиванием и страстным притяжением, причем встречными и зачастую взаимопереплетенными».

Книга предназначена для специалистов-историков и широкого круга читателей, интересующихся историей взаимоотношений России и Германии.

---

О горячих спорах во время встреч можно узнать из рассказа самого Парвуса — с той оговоркой, что у него в 1918 г., в свою очередь, были серьезные основания для камуфляжа{245}. А с кем Ленин не спорил? Да и без того обоим было ясно, что всякое прямое финансирование и любой открытый контакт принесли бы результат, обратный желаемому. Слишком сильно Парвус был ославлен в западной и российской прессе как «германский агент». И через два месяца после их встречи Ленин уже атаковал «г-на Парвуса» и его «Колокол», этот «орган ренегатства и грязного лакейства»{246}.

Но в октябре 1915 г., сразу после разговора с Лениным в Цюрихе, Парвус совместно с агентом берлинского Генерального штаба, коммерсантом Георгом Скларцем, основал свою копенгагенскую торговую импортно-экспортную контору для торговли с Россией в обход союзнической блокады — при непосредственном сотрудничестве с близким доверенным лицом Ленина и его представителем Яковом Фюрстенбергом-Ганецким, который переехал для этого из Швейцарии в Копенгаген и в качестве управляющего занялся оперативными делами{247}. В октябре 1915 г. солидный копенгагенский нотариус составил учредительный акт об основании «Торгово-экспортной компании A/S». Присутствовали д-р философии Александр Гельфанд, проживающий в Копенгагене, директор Георг Скларц, проживающий в Берлине, а также коммерсант Яков Фюрстенберг, проживающий в Копенгагене. На учредительский капитал подписались Гельфанд и Скларц — каждый по 40 000 крон; оба господина обязались продать каждый акций на сумму 10 000 крон из своей доли «в случае, если господин Фюрстенберг пожелает приобрести эти акции». Наблюдательный совет фирмы состоял из Гельфанда, Скларца и Фюрстенберга. Первый выступал в качестве председателя, последний — как управляющий.

Через широкомасштабные и крайне прибыльные трансакции этой торговой конторы, — а не посредством прямого перевода денег из секретного фонда германского имперского правительства, — видимо, и осуществлялась основная часть конспиративных связей и финансирования ленинцев вплоть до захвата ими власти в октябре-ноябре 1917 года.

6. Стокгольмские закулисные игры

Осенью 1916 г. Альфонс Паке, уже 35-летний, прибыл в Стокгольм в качестве корреспондента «Франкфуртер цайтунг». В те годы это был «важнейший пост для подслушивания и наблюдения за всем, что касается положения в России»{248}. В фельетоне, написанном в конце 1917 г., он назвал свою тамошнюю работу — на фоне революционных потрясений в Российской империи — деятельностью, имеющей мировое значение. 150 млн. читателей во всей Центральной Европе каждый день ждали его сообщений и корреспонденции. Паке писал про себя, что он, без сомнения, «поставщик новостей из России самый надежный… Как правило, и самый оперативный, хотя я и работаю как филолог». Ежедневно он прочитывал десять российских газет, и у него не хватало духа выбрасывать их, ибо «в этих мрачных кипах бумаги, в этих пергаментах» сохранялась «судьба колоссальной страны», перед которой он — «со всеми своими знаниями, интуицией и горестями» — стоял как перед матовым стеклом.

Время от времени его приглашал на завтрак посол, чтобы прощупать, не появились ли новые контакты. Но тщетно: «У меня ничего нет». Он сознательно держится подальше от болтунов, похвалявшихся своими выдуманными заданиями, и от авторов слухов, изобретавших «маленькие сенсации вроде мятежей и восстаний». А тот, кому всего этого мало, пусть потерпит «до того момента, пока мне не вздумается пригласить в свою провонявшую гуталином каморку посланцев, уполномоченных на тайные контакты»{249}.

В этих словах слышалось тихое торжество, они намекали на те тайные встречи, которые состоялись незадолго до того, в декабре 1917 г., в его стокгольмской квартире. Там представители пришедшего к власти большевистского режима — Вацлав Воровский и Карл Радек — впервые вели переговоры с уполномоченным германского правительства Куртом Рицлером о процедуре заключения перемирия.

Контакты с Раде ком и Воровским завязались у Паке много раньше. В день Вознесения (17 мая) он — явно под впечатлением от стремительного развития событий в России — начал вести «Политический дневник». Этот дневник начинался с воспоминаний о беседах, которые Паке в начале мая имел в Копенгагене и Стокгольме с «молодым социалистом Карлом Собельсоном-Радеком», оставленным там после секретной переброски ленинской группы из Швейцарии через Германию и Скандинавию в Петроград в качестве временного представителя{250}.

Радека, по-видимому, он знал, например, как редактора газеты «Бремер бюргерцайтунг» и как одного из самых неоднозначных представителей левого крыла СДПГ. К тому же в 1909 г. Радек в журнале СДПГ «Нойе цайт» опубликовал рецензию на путевые заметки Паке о путешествии по Сибири и Китаю{251}. Во время своей второй встречи в день Вознесения 1917 г. в Стокгольме они сразу заспорили и о «ли», которое Паке искал — и решил, что нашел, — в Китае, и о вероятности или невероятности революции в Германии.

Эти споры велись в стиле дружеского пикирования, о котором можно составить представление по записи в заново начатом дневнике Паке о том, как он заявил Собельсону-Радеку, что «является — благодаря своему аристократическому духовному труду — убежденным буржуа, с примесью европейского империализма»{252}. Так было положено начало долгой и довольно странной дружбе.

«Евреи! Всюду евреи!»

В начале лета 1917 г. в Стокгольме собрались делегаты международной социалистической конференции, цель которой состояла в зондировании возможностей заключения мира «снизу», но она так и не состоялась. В это же время в Петрограде обострились противоречия между Временным правительством и Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов. Во всех этих событиях для Паке — о чем свидетельствует его дневник — на первый план выдвинулось явление, которое постоянно занимало его на протяжении всей войны. Это «еврейский вопрос».

19 июня после чтения реакционной российской прессы (которая мгновенно облеклась в тогу либерализма) он констатировал, что та все острее разжигает ненависть к «немцам, евреям, другим инородцам». Но прежде всего она «ополчилась против большевиков, что сводится к походу против евреев, игравших поразительную роль в российском социализме, и предвещает — ни больше, ни меньше — всемирный погром»{253}. Псевдонимы ведущих фигур в Петроградском совете рабочих и солдатских депутатов и в социалистических партиях Паке записывал и отдельно, указывая в длинном списке их настоящие, еврейские фамилии.

Перспективы конференции, с делегатами которой Паке беседовал каждый день, рисовались ему в мрачных красках (несмотря на сдержанную симпатию), хотя бы потому, что она стала бы «почти чисто еврейским собранием». Не только среди самих делегатов, но и среди попутчиков, сочувствующих и журналистов, составивших «обоз» конференции, были «в основном евреи». В разговорах с делегатами Независимой социал-демократической партии Германии Гаазе, Бернштейном и Каутским или с коллегами Паке Самуэлем Зенгером («Нойе рундшау») и Артуром Голичером («Берлинер тагеблатт») речь сразу заходила о «компрометирующе большой доле евреев, участвовавших в обсуждении вопросов европейского мира»{254}.

На довод Голичера, что перед лицом стравливания народов Европы ничего не остается, как добиваться «сознательной интернационализации евреев», Паке возразил, что проблема интернационализации уже, пожалуй, закрыта — благодаря сионизму и созданию «еврейского Ватикана» в Иерусалиме. Политически усиленный еврейский интернационализм, напротив, создаст угрозу для ассимилированных евреев, которые, вероятно, снова будут поставлены в рамки правового режима для иностранцев. «Такие страны, как, в частности, Англия, отвергнут претензии разветвленной международной группы, обладающей колоссальными связями и средствами принуждения»{255}.

Создается впечатление, что Паке какое-то время был буквально одержим этим вопросом. Просматривая свежие немецкие журналы по искусству и культуре, он также констатировал: «Евреи, всюду евреи!» Со всех концов Европы поступали тревожные сообщения: эксцессы в Лидсе, антиеврейские настроения во Франции, а в Германии травля военного ведомства (якобы находящегося под контролем еврейских поставщиков), которое распределяло скудные рационы, и «подсчет евреев» в армии — все эти признаки свидетельствовали, как он опасался, о том, что ярость народов Европы из-за войны когда-нибудь обратится на евреев. Сам он, кажется, тоже не остался безучастным и фиксировал свои противоречивые ощущения: евреи представляли тип людей, который он больше всего презирал, но с которым, как правило, мог найти общий язык{256}.