Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2

• Название: Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2
• Автор: Семен Бабаевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Удостоенный Государственной премии роман «Свет над землей» продолжает повествование о Сергее Тутаринове и его земляках, начатое автором в романе «Кавалер Золотой Звезды». Писатель рассказывает о трудовых подвигах кубанцев, восстанавливающих разрушенное войной сельское хозяйство.

Содержание повести «Сухая Буйвола» — приключения двух мальчиков, пускающихся в далекое путешествие к чабанам по степной речке Егорлык, с открытием Невинномысского канала она становится полноводной рекой, что заставляет юных героев преодолеть много непредвиденных ими опасностей и трудностей.

---

Посапывая, Ленька неохотно поднялся. Рукав совсем оторвался и упал на землю. Ленька поднял его, молча показал Олегу, хотел надеть на руку и не смог. Душили слезы, щеки пылали.

— Не беспокойся, меня в комсомол приняли за хорошую учебу, — ответил Ленька, шмыгая носом. — А вот тебя за твои двойки не примут.

— Это ты так думаешь?

— Думай или не думай, а от двоек никуда не убежишь.

— А что двойка? Подумаешь! — перебил Олег. — Мне только захотеть.

— Хвастаешь?

— И ничуть. На экзамене двоек не было? Не было. Эх, Леня, да я еще такое в жизни свершу, что меня сразу в комсомол возьмут!

Ленька молчал. Пусть Олег похвастает! Ему не привыкать.

— Эх, Леня, ты скажи, я тебе настоящий друг? Только говори правду. Настоящий?

— Чего еще говорить? Пропала рубашка.

— Нет, ты рубашку не трогай, а так скажи, по совести: настоящий?

— Ну, настоящий… А что?

— Тогда знай, Леня, я тебя выручу из беды!

— Ты? А как?

— Вот этого я пока и сам еще не знаю. Но выручу!

— Не знаешь… А чем хвалишься?

— Эх ты, комсомол! Послушай, что я придумал. Мы посидим здесь дотемна. Ночью не будет видно, что рубашка разорвана. В темноте мы пройдем ко мне. Хитро придумал? А?

— Не очень. Новый день наступит, тогда что? Не будет же все время ночь!

— До утра мы что-нибудь сообразим.

Вечер наступал быстро. За Егорлыком, далеко-далеко в холмистой степи, потух закат. Густели сумерки, тускнели краски. В чистом бледно-синем небе одиноко мерцала звезда. Потемнела река; берега сделались низкими, чуть приметными.

Олег пошел к лодке, взял удилища, нанизанную на шнур рыбу, сетку, в которой все еще трескуче двигали клешнями раки. Позвал Леньку. Вдвоем они вытащили лодку на берег, понадежнее привязали к кусту веревку. Снова уселись на песок. Поджидали темноту.

— Леня, а почему ты не хочешь со мной поступать в техникум? — вдруг спросил Олег. — Знаешь, как это будет здорово! Учителя там не такие придиры, как в школе, и вообще…

— Что — вообще?

— Есть прямой расчет поступить в техникум. Три года поучимся — и готово! Станем специалистами.

— По овечкам? Нашел специальность!

— Не только по овечкам. По всем животным.

— Будешь лошадей, коров лечить? — Ленька усмехнулся. — Мне такое занятие не подходит. Хватит, что мой отец — бугаятник, всю жизнь с бугаями возится. Знаешь, какие они страшные!

— Гордишься, Лень?

— Нет, просто не нравится мне это дело.

— Кем же ты будешь? Думал?

— Еще не очень. Может, стихи буду писать, как Лермонтов.

— Глупость! Куда тебе, Лень, до Лермонтова! Давай будем всегда вместе. Я твердо решил: в техникум. От учителей побыстрее избавлюсь. Вот только, Лень, как быть? Не комсомолец я и не знаю, примут ли меня через это в техникум.

— Подавай заявление в комсомол. На экзаменах у тебя двоек не было.

— Зато троек много, а пятерки ни одной! — Олег вздохнул. — Думаешь, без пятерок примут?

— А почему не принять? Сам по себе ты боевой.

— Это-то да… За это, конечно, могут принять. — Олег лег на спину, раскинул руки. — Эх, смотрю в небо, на эти звезды, а в голове знаешь, Лень, что у меня? Не знаешь? Хочется что-то свершить, а вот что, не придумаю. — Закрыл глаза, помолчал. — Леня, знаешь что? Поплывем на лодке! Нет, правда, поплывем по Егорлыку. Какая это будет красота! Ночь, вот как сейчас, звезды над нами, а мы одни, плывем и плывем. И вот уже загорается заря, белеет небо на востоке, наступает утро, а мы все плывем и плывем…

— И куда?

— А куда вода понесет, туда и поплывем, — не задумываясь ответил Олег. — Далеко от Грушовки причалим к берегу, разведем костер, сварим обед и снова понесемся по Егорлыку! Хочешь? А?

— Хочу! — поддаваясь тому же мечтательному настроению, сказал Ленька. — А как же наши?

— Кто наши? — Олег привстал. — Ты это о ком?

— Ну, мать, отец… Они будут знать?

— Удивляюсь, Лень, какой же ты мамкин! Мы уже взрослые, самостоятельные. Уплывем, и все!

— Олег, а отчего, скажи, в животе бурчит? — неожиданно спросил Ленька. — Отчего?

— Думаешь, не знаю? Есть хочется. Угадал?

— Угу… А тебе тоже хочется?

— Еще как! С утра ничего не ел. Только я терпеливый. Могу и два дня терпеть. Надо, Лень, силу воли вырабатывать. В жизни пригодится.

— Пробовал. Не получается… Пойдем домой? А?

— Уже стемнело, теперь можно, — согласился Олег, взглянув на небо. — Ну, встали! Посмотри на свою рубашку. Какого она цвета?

Ленька промолчал.

Друзья забрали удилища, рыбу, раков и направились в Грушовку. Шли напрямик по выгону: Олег — впереди, шагал крупно, Ленька — следом, еле поспевая.

— Придумал! — крикнул Олег так, что Ленька вздрогнул и остановился. — Знаешь, что мы сделаем? Ни за что твоя мать не догадается! Я отдам тебе свою рубашку. Понял? Вот здорово! Ну, что ты молчишь?

— Да она не красная… А нужно красную.

— Да, это точно, она не очень красная, но зато розовая. — Олег подумал, почесал затылок. — Ночью она будет все одно как красная, не распознать. Наденешь и пойдешь к матери. Не узнает. Давай поспорим! А свою рубашку ты оставишь у нас, и ее моя мать починит. Она все умеет. Ну, хочешь?

— Что же мне теперь делать? — грустно ответил Ленька. — Хочу.

Глава II Дядя Гриша

В тот предвечерний час, когда наши рыболовы вытащили лодку на берег, сухой треск мотоцикла нарушил тишину крайней от Егорлыка грушовской улицы. В седле горбился плечистый мужчина в ветровых очках и в парусиновом, нараспашку, пиджаке; ветер рвал полы, трепал и раздувал их, как крылья. Усатое его лицо, крупная, повязанная косынкой голова были припудрены пылью. В багажнике подпрыгивал тощий рюкзак. Наклонясь вперед и держа руль в сильных руках, мотоциклист протянул по улице ровную строчку пыли и подкатил ко двору вдовы Анастасии Гребенковой — матери Олега. Калитку толкнул передним колесом и, опираясь ногами о землю, подрулил к порогу. Поставил машину на рогатки, снял очки, сорвал с чубатой головы повязку, стряхнул пыль и, вытирая лицо, осмотрелся.

— Эй, хозяева! — крикнул он и постучал в дверь. — Настенька! Олежка! Племянницы! Да есть тут живые люди?

— Кто такой шумливый?

Из сарайчика, нагибаясь в дверях, с ведром вышла Анастасия. Следом за ней появился телок, облизывая измоченные молоком шершавые губы. Анастасия увидела приезжего и уронила пустое ведро.

— Гриша! Братушка! — всплеснула она руками. Ты, как птица, слетел с неба!

— Летел птицей — это верно. — Григорий подошел к сестре, обнял ее. — Только явился не с неба, а со степей. Скачу в Ставрополь получать стригальные аппараты. Стрижку начали, а техники не хватает. Да и с транспортом у меня трудно. Шерсть надо вывозить, а грузовиков недостает. Вот и завернул в Грушовку. Завтра пойду к Ярошенке просить грузовиков. Жаркая у нас наступила пора, Настенька! И вот выпал случай проведать тебя. Выскочил я на главный тракт и пришпорил своего конька. Отмахал степью километров двести и вот приземлился возле твоего порога.

— То-то тебя как запудрило! — Анастасия пригладила ладонью затылок брата, потрогала усы. — Весь-то как побелел.

— От пыли, — с улыбкой ответил Григорий. — Суховей у нас гуляет. Жжет все… Ну, сестренка, дай воды — седину смыть.

Анастасия пошла в хату, принесла ведро с водой, кружку, тазик, мыло, полотенце. Григорий снял пиджак, рубашку. Сестра поливала из кружки в широкий ковшик его ладоней, на засмоленную шею. Вода, стекая с плеч, мочила волосатую, как клок овчины, грудь, струйками сочилась по мускулистой спине.

Анастасия смотрела на жилистую мужскую спину, на ленточки стекавшей по пояснице воды, и вспомнилось ей, как вот так же посреди двора июльским вечером 1942 года умывался ее муж. Сапоги на нем были стоптаны, изъедены грязью. На пороге лежал автомат, прикрытый побуревшей от пыли и пота гимнастеркой… Танковый полк, в котором служил автоматчик Гребенков Андрей, без боев отступал за Маныч. На короткий привал танки остановились в соседнем селе Кугульте. Андрей забежал домой на часок. Успел умыться и повидаться с семьей. Он вытирал полотенцем смуглую шею, смотрел на Анастасию, державшую на руках ребенка. Глаза у Андрея ввалились, в глубине их таилась неисходная тоска. Надел гимнастерку и взял на руки сына. Отвернул уголок пеленки и, не отрываясь, смотрел на его крохотное личико. Вглядывался в тонкий, карандашный след бровей, в несмышленые черные глазенки. Брал губами нежные пальчики, улыбался молча. Две старшие дочки — Ольга и Соня — стояли тут же. Свободной рукой Андрей привлек к себе и дочерей.

— Отходите, Андрюша? — спросила Анастасия.

— Приходится, ничего не поделаешь.

— А как же мы?

— Крепись, Настенька. Что поделаешь? Война. — И, целуя сына, шепнул ему на ухо: — Ничего… Мы вернемся.