Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2

• Название: Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 2
• Автор: Семен Бабаевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Удостоенный Государственной премии роман «Свет над землей» продолжает повествование о Сергее Тутаринове и его земляках, начатое автором в романе «Кавалер Золотой Звезды». Писатель рассказывает о трудовых подвигах кубанцев, восстанавливающих разрушенное войной сельское хозяйство.

Содержание повести «Сухая Буйвола» — приключения двух мальчиков, пускающихся в далекое путешествие к чабанам по степной речке Егорлык, с открытием Невинномысского канала она становится полноводной рекой, что заставляет юных героев преодолеть много непредвиденных ими опасностей и трудностей.

---

— Все это хорошо, но этого еще мало, — проговорил Кондратьев. — И если уж говорить откровенно, не для этого мы колхозы строили…

— А для чего ж еще?

— Чтобы не стоять на одном месте, а идти вперед… Да, вперед!.. Ты погоди… Вот я гляжу на ваш хуторок. Стоит он в балке, люди, как ты говоришь, живут сыто и при достатке, а жизнь в нем напоминает заводь вблизи бурной реки. На реке половодье, вот как сейчас на Кубани, вода бурлит, а в заводи зеленеет тина… По старинке живете, Иван Кузьмич, вот в чем твоя беда! Трактора тебе не нужны, комбайны — тоже, а скажи: библиотека есть в колхозе? Нету? А почему ж ее нету? Значит, и книги тебе не нужны? Живете при достатке, а библиотеки нету?

— Да, тут мы, Николай Петрович, недоучли, — сознался Головачев. — А клуб же имеем… Еще до войны построили…

— А что в клубе! Кино бывает? Читки, беседы… А радио в домах колхозников? Ничего этого нету… Есть одна вывеска — «Клуб».

— Да ты хоть покрасней, толстошкурый, — сказала Алена, снова появившись на пороге. — Вы спрашиваете о кино и радио? Куда там! Мы электричество и то с трудом в хутор подвели!.. У моего Ивана есть друг — бухгалтер, — сказала она, улыбаясь своими красивыми губами, — так они вернулись с того праздника, что был в Усть-Невинской, подсчитали и говорят: «Электричество — дело хорошее, но оно обойдется дюже дорого, выгоднее светить керосином…» — и вынесли все это на общее собрание, хотели, жадюги, своего добиться, но провалились… Взялись за них комсомольцы, а еще мы, бабы, подсобили, и вот теперь хутор со светом… А про кино и радио — и не говорите!

— Ну, пошла критиковать! — отозвался Головачев. — Критиковать все мастера…

— А ты вдумайся в эту критику, — сказал Кондратьев, поглаживая седой висок. — Вдумайся и пойми… Ваши же люди хотят жить не только сыто и при достатке… Одного достатка и сытой жизни мало.

— Момент политический, я понимаю, — сказал Головачев. — Партия кличет нас в коммунизм? Пожалуйста! Мы и в коммунизм войдем, не отстанем!

— А кто тебя туда пустит? — смеясь, спросила Алена. — Тебя бы возвернуть к тому единоличному времени, — там бы ты был как рыба в воде!

— Алена! И что за самокритичная жена! — пробуя отшутиться, сказал Головачев. — А как там у тебя обед?

— Все уже готово, — сказала Алена. — Прошу к столу.

После собрания, которое закончилось в полночь, Кондратьев остался ночевать у Головачева, решив рано утром повидаться с Панкратовым, а тогда уже ехать на Чурсунский остров. Алена постелила ему на диване в горнице. Пожелав спокойной ночи, она постояла у порога и сказала:

— Моему Ивану чутья не хватает… Хозяин он хороший, а без чутья. А собрания он завсегда боится.

— Так и нужно, чтобы боялся, — сказал Кондратьев, снимая пиджак.

— Он-то боится, а только после собрания действует по-своему…

— Алена! — послышался из соседней комнаты голос Головачева. — И чего ты там опять в критику бросаешься? Иди уже спать…

— Иду!

У самого изголовья — окно в сад. Веет степной свежестью, слышится шорох листьев, — очевидно, те крохотные птички еще не спят… Сад темный и таинственно-тихий; сквозь гущу листвы с трудом пробиваются нити света… Тишина и покой разливаются всюду, а там, за темной стеной листьев, гуляет в небе луна, такая полнолицая и румяная, что свет ее, падая на листья и просачиваясь струйками на землю, кажется не белым, а дымчато-розовым… «Тут бы иметь хоть небольшую группу коммунистов, — думал Кондратьев, заложив руки за голову и прислушиваясь к шороху в саду. — Молодежь у них хорошая, и вожак — парень бедовый, база для роста большая… Панкратова надо принимать в партию. Вот вокруг него и будут расти люди… Только почему же его не было на собрании?.. А Головачева надо либо учить, либо списать в тираж… Отстал и дальше идти не сможет… «Моему Ивану не хватает чутья», — вспомнил он слова Алены. — Умная у него жена… Именно чутья, и не простого, а политического…»

Он так размечтался, что не заметил, как раздвинулись ветки и чья-то чубастая голова полезла в окно.

— Николай Петрович, вы еще не спите? — послышался таинственный шепот. — Это я, Панкратов…

Кондратьев поднял голову и, опираясь локтем, удивленно посмотрел на нежданного, но желанного гостя.

— Костя! Ты откуда?

— Так… был в отлучке…

— Ну заходи, посидим поговорим.

— Разрешите в окно?

— Зачем же в окно, когда есть двери…

— В двери — боюсь… Головачев услышит… Вам я скажу правду: я не вообще отлучился, а был у черкесов… Тут за речкой ихний аул…

— Динаму чинил?

— Угу… Ее… Вы уже все знаете?

— Не все, — отвечал Кондратьев, — а кое-что знаю… Был здесь Анзор. Не мог он упросить Головачева…

— Я так и знал! — Тут Костя взобрался на подоконник и спрыгнул на пол. — И пока они тут разговаривали, я пошел и все исправил… Там и поломка пустяковая…

— И с Фаризат повидался? — спросил Кондратьев.

— Да вы что? — удивился Костя. — Какая Фаризат? Никакой Фаризат я не знаю…

— Ну хорошо, — сказал Кондратьев и, усаживая Костю рядом с собой, спросил: — Ну, как дела в колхозе? Как комсомольское руководство?

— Будто бы идет нормально, — сказал Костя, тряхнув чубом. — Только нелегко нам приходится… Вы же знаете нашего преда?

— Хороший хозяин? — спросил Кондратьев.

— Хозяин-то он, может, и дельный, — рассудительно отвечал Костя, — а вот по своей натуре он такой, что его следовало бы перебросить в Англию…

— А! Вот как! А зачем же именно в Англию?

— Туда… к консерваторам до кучи. — И Костя, зажимая рот, тихонько рассмеялся. — Очень он большой противник всякой новизны. Если чуть что намечается новое — беда!

— Значит, говоришь, «до кучи»? — переспросил Кондратьев. — А если мы его пошлем не «до кучи», а на годичные курсы председателей колхозов? Что ты на это скажешь?

— Была бы польза…

— Только тебе придется его заменять…

— А смогу? — Костя встал и отошел к окну. — Для меня это не под силу.

— Поможем… В партию тебе надо готовиться — вот и покажешь себя на таком важном деле… Ты вот что, присаживайся ближе, поговорим по душам.

Они сидели на диване и говорили, пока роса не смочила сад и не забелело небо на востоке…

Утром Иван Кузьмич проводил за ворота гостя и вернулся в хату. Был он мрачен, сел завтракать, но к пище не притрагивался, на жену не смотрел, а правая рука так и не выпускала сильно помятые усы.

— Ну, радуйся, — сказал он злым и хриплым голосом, — докритиковалась перед секретарем… Чертова баба, распустила язык!

— А что случилось, Ванюша? — участливо спросила Алена.

— Что случилось! — пробасил Головачев. — А то, что на учебу меня посылает… Так и сказал: либо учиться, либо с поста долой… И все через твой язычок…

— Ах, учиться посылают! — нараспев проговорила Алена. — Ну, от этого никто не умирает!

— Знаю, ждала этого! Без мужа хочешь пожить и повольничать…

Головачев встал, отказался есть и, сердито взглянув на смеющуюся жену, вышел из хаты.

40

В том месте, где Большой Зеленчук выходит в отлогую долину и разветвляется на две речки, лежит небольшой остров, названный по имени хутора Чурсун, стоящего в трех-четырех километрах от реки. Лежит он с давних времен, остров как остров, на котором в летнюю пору можно было пасти коней и косить траву, а зимой гулять по заячьему следу…

Но это было давно. Лет же пятнадцать тому назад Чурсунский остров облюбовал местный лесовод-самоучка Никифор Васильевич Кнышев, младший брат Андрея Васильевича Кнышева — коневода. Облюбовал, а потом с ведома и согласия райзо посеял несколько грядок леса. Семена взошли дружно, а через год среди трав и луговых цветов закурчавились и зазеленели молоденькие дубки и ясени. А еще через год или два появились саженцы тополя, белой акации, гледичии, дерезы;´, кустики терна, бузины, — так начал свою жизнь Чурсунский лесной питомник.

Когда же появились деревца вышиной в пояс, а гряды расширились и лежали по всему острову, когда стали приезжать сюда на бричках колхозники — первые потребители молодого леса; увозя в деревянных ящиках своих бричек стебельки, обсыпанные сырым черноземом, — в это время на острове появился домик из самана, покрытый черепицей. В домике из двух комнат и сенец поселились бездетные Никифор Васильевич и Анастасия Петровна.

В первой от сенец комнате новые жильцы поставили кровать, стол, сундук с книгами, а в соседней разместились квадратные и продолговатые ящики с почвой, взятой в разных местах Рощенского и соседних с ним районов; здесь прорастали семена различных лесных пород, а на стенках висели засушенные стебли и листья деревьев, выращенных на Чурсунском острове, — словом, это была комната, в которой лесовод-самоучка вел научную и исследовательскую работу.