Семен Бабаевский - Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1

• Название: Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 1
• Автор: Семен Бабаевский
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1979

Повесть «Сестры» посвящена возрождению колхозной жизни в одной из кубанских станиц сразу же после изгнания фашистских оккупантов, когда вся тяжесть страды деревенской лежала на плечах женщин и подростков.

В романе «Кавалер Золотой Звезды» дана картина восстановления разрушенного войной хозяйства в деревне после победного завершения войны.

---

— А что ж тут неясного? — спросил Тимофей Ильич и посмотрел на Ниловну. — По-нашему — все ясно!

— А слыхали небось, какая идет по станице балачка? Такое бабы поговаривают… — Марфа Игнатьевна запнулась, отвернула лицо. — Будто так выходит, что сыну вашему неровня моя дочка. Так что я и не знаю, как нам и говорить о таком деле.

— Что нам та балачка? — Тимофей Ильич вынул из кармана кисет и стал закуривать. — Люди почешут языком, да и замолчат. Мы же своим детям не чужие люди, а родители.

— Слова ваши, Тимофей Ильич, истинная правда. — Марфа Игнатьевна тяжело вздохнула. — Мы своим детям добра желаем, а только дети нынче гордые да обидчивые. На меня, — так я бы эту людскую молву и слушать бы не стала, а Ирина сильно переживает, даже приболела, стала сумрачная, невеселая. Так что надо бы сперва детей наших спросить, как они между собой в согласии, а мы поладим, чего ж там. Я-то всей душой, лучшего зятя мне и желать не надо.

— Что ж нам детей спрашивать? — возразил Тимофей Ильич. — Что они нам скажут? Невеста покраснеет и убежит, а жених еще и поругает нас. Он в таких делах дюже норовистый. — Тимофей Ильич, раскуривая папиросу, рассмеялся и закашлялся. — Так что сперва нам надо между собой найти согласие.

— А вы своего сына пытали, когда собирались к нам? — поинтересовалась Марфа Игнатьевна. — После всех этих разговоров в станице.

— Сказать правду, затем мы к вам и прибыли, чтобы станичные бабы прекратили ту дурную балачку. — Тимофей Ильич разгладил усы. — Вчера я был у сына. Он же к нам редко заезжает. Так я сам явился к нему. Прихожу прямо в кабинет. Накинул крючок на двери и говорю: «Ты, сынок, управитель всего района, а про тебя в станице всякую чертовщину говорят. Почему ты девушку в такой позор вводишь? Почему не приедешь сам, да и не кончишь свое дело разом?» Стал он передо мной оправдываться, говорит, что замыкался на работе, что некогда ему и в гору взглянуть. Тогда я ему и говорю: «Ежели тебе некогда, то мы с матерью пойдем к Марфе Игнатьевне и будем по-родительски вершить дела». Так что вы, Марфа Игнатьевна, ни в чем не сумлевайтесь, а ставьте на стол закуску, выпьем мы по чарцы, да и породнимся, а дети наши потом обо всем прочем между собой договорятся. Так я понимаю, Ниловна?

Ниловна утвердительно кивнула головой, а Марфа Игнатьевна с сияющей улыбкой уже постилала на стол новую скатерть.

Глава VII

Сергею еще на фронте довелось познать, что такое цена времени. Он служил в танковых войсках, и там, на войне, случались минуты, когда он думал о том, как бы хорошо было иметь в танке шестую, седьмую, а то и восьмую скорость. Помнится, последний раз такая дерзкая мысль пришла ему в голову в тот день, когда их дивизия прорвалась в Прагу. Но там, в этом могучем движении войск, а особенно в танковых атаках и маршах, Сергею казалось обычным и естественным то, что он иногда забывал, какой сегодня день, и не замечал, что там, на дворе, утро или вечер.

В ту пору, — а потом уже и позднее, когда демобилизовался, — Сергей был совершенно убежден, что только на войне жизнь набирает такую предельную скорость, а, скаже м, у председателя райисполкома она течет спокойно и размеренно. Был Сергей еще молод, в житейских делах неопытен, и он верил, что председателю райисполкома торопиться некуда, ибо у него нет приказа — непременно к такому-то часу пересечь вражескую коммуникацию, выйти к реке и овладеть переправой. Нет, у председателя райисполкома, думал он, каждый день проходит спокойно, все у него заранее расписано и предусмотрено: он знает, что ему делать сегодня, а что завтра; придет воскресенье — выходной день, в понедельник — заседание исполкома, во вторник — выезд в станицы, в среду — прием посетителей. К тому же есть и часы досуга: хочешь — езжай на охоту, хочешь — отдыхай за чтением книг.

Оказалось же, что и в жизни Рощенского района есть много общего с той торопливой, напряженной жизнью фронта, которую Сергей за годы войны не только хорошо познал, но и полюбил. Это общее и состояло именно в том, что одинаково, как на фронте, так и в Рощенском районе, надо было постоянно торопиться, заниматься срочными и неотложными делами, беречь и ценить время и быть постоянно в движении.

С первых же дней большие и малые дела так захватили Сергея, что вот уже почти год он не знал отдыха, спал, сидя в машине, обедал на ходу — то в тракторной бригаде, то на ферме, то в полеводческом стане.

Такая беспокойная жизнь пришлась Сергею и по нраву и по сердцу. Как перед человеком, взошедшим на гору, вдруг раздвигаются горизонты, так и перед Сергеем, вступившим на должность председателя райисполкома, открылся широкий простор для инициативы — тут можно было и всласть подумать, и помечтать, и вдоволь поработать. Своему новому делу он отдался горячо, со страстью, силы его крепли, и это радовало Сергея. И только одно обстоятельство и огорчало и удивляло — это жалобы, поступившие на него в райком. Об этом он узнал вчера от Кондратьева. После заседания исполкома, оставшись в кабинете с Сергеем, Кондратьев сказал:

— Тутаринов, обижаются на тебя председатели станичных Советов и руководители колхозов.

— Все обижаются? — спросил Сергей, смело посмотрев на Кондратьева.

— Этого еще не хватало, чтобы все! Но есть такие, которые в обиде на тебя.

— Кто же?

— Ну, хотя бы твой друг Остроухов.

— Савва? Знаю, небось жалуется, что Тутаринов забирает у него лес и строит электростанцию не для одной Усть-Невинской, а для всего района?

— В этих жалобах я разберусь, — сказал Кондратьев, прощаясь. — Потом мы поговорим особо. Я знаю, ты горяч, а дело для тебя новое. Тут надо поосторожнее.

Вспоминая этот разговор, Сергей открыл окно. Сырой ночной воздух хлынул в кабинет. Сергей прислонился плечом к косяку и долго смотрел на холодное, в частых звездах, небо.

«Тут надо поосторожнее, — думал он. — Забавно. Но, может быть, я и в самом деле в чем виновен?»

Он задумался, склонивши голову, и перед ним живыми картинами прошли его встречи с людьми — и поездки по району, и споры с бригадирами, с председателями колхозов и станичных Советов, и совещания, и заседания исполкома. Ему хотелось припомнить: в чем же он был неосторожен, где не в меру требователен и излишне тороплив?

Вспоминая, что им было сделано за эти месяцы, он мысленно как бы всматривался в каждый свой шаг, но ничего такого не находил, в чем бы мог считать себя виновным.

«Ну, хорошо, — рассуждал он, — пусть перед Саввой я и виновен, но только перед Саввой, не перед районом, а это не так уж страшно. Допустим, что друзья так не поступают. Но в этом случае я руководствовался не интересами моей дружбы с Саввой. Нет, нет, Савва меня поймет».

Сергей, как бы вспомнив что-то необыкновенно важное, закрыл окно и, мельком взглянув на часы, накинув на плечи шинель, взял фуражку и торопливо вышел. Он направился во двор. Рядом с гаражом стоял домик — там жил шофер райисполкома. Сергей постучал в окно и сказал:

— Вставай, Ванюша! Поедем в Усть-Невинскую.

Ночь была темная и сырая. Степь куталась в туман, такой мокрый и плотный, что его с трудом пробивали прожектора фар. На землю легла изморозь, — всеми цветами радуги горела по дороге и на стерне тонкая корка инея. Сергей приподнял воротник шинели, ссутулился и привалился плечом к дверцам.

«Кто ж еще, кроме Саввы, на меня обижен? — мысленно спрашивал он себя и тут же отвечал: — Конечно, Артамашов. Кто ж еще? Ему-то есть на что обижаться. А кто же еще? Директор Усть-Невинской МТС? И у него есть причина. А еще, наверное, Нарыжный — хитрый старик! Грозился жаловаться в Москву. Может быть, в Москву не пожаловался, а у Кондратьева побывал непременно. Как же, Тутаринов обидел старика, заставив перемерять семенное зерно. Да, кстати, надо сегодня побывать у Нарыжного. Как он думает рассчитаться с государством? А кто же еще? А еще мой батько. Приезжал, уму-разуму учил. — Сергей закрыл ладонью от ветра глаза и припомнил весь разговор с отцом об Ирине. — И кто это выдумал всю эту глупую историю? Сегодня же поеду к Ирине».

Обычно, бывая в Усть-Невинской, Сергей всегда заезжал к Савве на дом. В этот же раз он подъехал к станичному Совету, хотя знал, что в такую позднюю пору Саввы здесь не будет. Не слезая с машины, Сергей сказал дежурному, сонному, протиравшему кулаком глаза парню, чтобы он побежал и побыстрее вызвал Савву Остроухова.

Начинало рассветать. Белели покрытые легкой изморозью крыши домов. Вся станица в этом сумеречном свете была похожа на огромный лагерь из парусиновых палаток на берегу Кубани. Сергей слез с машины и поднялся на крыльцо. Отсюда хорошо было видно, как рождался над еще спящей станицей пасмурный рассвет. Осень давно изменила вид Усть-Невинской. Сады оголились и потемнели, дома теперь стояли открыто, улицы стали просторнее. Летом, бывало, куда ни посмотри, сочная зелень деревьев так и вставала перед глазами. Теперь же от станичного Совета сквозь серые голызины веток хорошо был виден берег Кубани, красноватые штабеля леса, дощатая крыша лесопилки, а вдали под бугром здание гидростанции, еще без крыши, но такое высокое, что его видно отовсюду.