Юнни Халберг - Паводок

• Название: Паводок
• Автор: Юнни Халберг
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современная проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-94145-271-3

«Паводок» — современная семейная хроника, рассказ о безрассудстве и заносчивости, о любви и утратах. Эта драма выходит за пределы узкой, немногословной среды маленького норвежского городка, вырастая до описания Человека и его судьбы в эпоху, когда Бог вправду умер, но из своей могилы по-прежнему карает нас за наши несчетные грехи.

Яркая, жесткая проза вталкивает читателя в реальность, которую невозможно покинуть, пока путь героев романа не будет пройден до конца. Да и тогда с нею трудно расстаться.

---

— У него, кажись, и трудовой конфликт был?

— Ага, он судился с Ларсом Андерссоном, с «Готовым платьем».

Я рассказал, как Хуго устроился продавцом в магазин готового платья. Через год его уволили, потому что он грубил клиентам и постоянно препирался с хозяином, Ларсом Андерссоном. Сразу после увольнения Хуго подал на Андерссона иск, потребовал восстановить его на работе. Андерссон пытался достичь компромисса, но братец мой ни в какую. Обратился в суд по трудовым спорам, заручился поддержкой властей — и, как только суд вынес решение, на следующий же день явился в магазин. За одну неделю, можно сказать, вся клиентура разбежалась. Если кто и заходил, то поглядеть на Хуго. Ларе Андерссон — мужик обходительный и малость педантичный, наверняка старался по возможности угодить всем покупателям. Не больно-то великая личность, но, по крайней мере, честный, порядочный человек. Всего через месяц-другой после возвращения Хуго на работу Андерссон запил, да так, что уже не мог постоянно, изо дня в день, заниматься магазином. Еще через несколько месяцев «Готовое платье» пошло с молотка, а через год Ларе Андерссон превратился в полную развалину и уже не выходил из дома.

— Ты видел брата после отъезда? — спросил Стефан.

— Два раза. Первый раз — в «Йернии». Я там газонокосилку покупал. Он вошел в магазин, посмотрел на газонокосилку, которая стояла у прилавка, потом уставился на меня, будто на убийцу какого, и утопал за дверь.

Про второй раз я рассказывать не стал. Я тогда сидел у окна в «Твоем кафе», ел яичницу с беконом. Вдруг вижу — он, стоит за окном на тротуаре, спиной ко мне. С черной сумкой из кожзаменителя, купленной, еще когда ему было девятнадцать. Я хорошо помню, как он первый раз собирался на работу: в тот день он встал ни свет ни заря и, когда я спустился на кухню, укладывал в эту сумку пакет с едой, клетчатый термос и яблоко. Словно ходил на работу уже лет тридцать и успел состариться. А было ему девятнадцать. Потом он что-то буркнул, но, когда мать пожелала ему удачи, не ответил и зашагал к мосту. Я сидел у окна, смотрел за реку, на автобусную остановку. Вон он стоит, один-одинешенек, с сумкой в руках, упрямый и растерянный, словно в очереди ждет. И в тот миг, у окна, я почувствовал к нему легкую жалость. Да, иначе не скажешь, именно жалость. Мне было жаль, что он такой, каков есть, и никогда не изменится. Он стоял у окна кафе, спиной ко мне, с сумкой, в старой потертой кожаной куртке, за которую городские юнцы-рокеры наверняка бы отвалили не одну сотню крон, — стоял, как тогда на автобусной остановке: упрямый и растерянный. Смотрел через дорогу, где и смотреть-то вроде бы не на что. Немного погодя он слегка повернул голову, так что я увидел его профиль. Мне не хотелось, чтобы он заметил меня, и я замер без движения, будто это могло сделать меня незримым. И вот тут-то обнаружил, что он шевелит губами. Чуть-чуть, едва приметно, но пока я видел его профиль, губы все время двигались, быстро-быстро. Я прямо-таки обалдел. Мой старший братец, сутяга и крохобор, стоял на улице и разговаривал сам с собой. Достал из кармана носовой платок, развернул, высморкался, потом опять сложил платок и спрятал в карман. Слегка усмехнулся и тотчас же помрачнел. Тогда-то я тихонько отодвинул стул и пошел в уборную. Остановился у автомата с презервативами и сказал: «Черт побери!» Дважды повторил, во весь голос, а после добавил: «Нет, черт побери. Нет и нет!» — и треснул кулаком по автомату. В ту же секунду дверь открылась, на пороге возник начальник отдела культуры. Глянул на меня и выпятился вон. Я вернулся в зал, но остался в глубине. Хуго так и стоял на тротуаре, спиной к окну. Через несколько секунд он потер щеку и зашагал прочь, будто заметил, что я жду, когда он уберется, и что этим ожиданием он напоминает мне все то, о чем я не хочу думать.

— А второй раз?

— Тогда Роберт получил взбучку, — сказал девичий голос.

Стефан вскочил. Я присмотрелся: она стояла за деревьями.

— Ну что ты болтаешь!

Нина подошла ближе.

— Хуго отлупил Роберта.

— Враки. Все было наоборот, — сказал я.

Нина улыбнулась Стефану: дескать, уж я-то знаю.

— Хотя Хуго вообще-то послабее, — добавила она.

Стефан встревоженно посмотрел на меня.

— Пойду прогуляюсь. — Он зашагал вниз по уступчатому откосу, засаженному цветами. Я прямо-таки воочию увидел на этих уступах всех троих — Ларса, Бенту и Стефана — теплым весенним вечером. Они орудуют лопатами, надев перчатки, выпалывают сорняки, сажают в почву семена. Шуршит передник, шелестят кусты: Бента — ей года двадцать три — двадцать четыре, на ногах кроссовки — встает и направляется к грядке с земляникой, а Ларе откладывает лопату и смотрит, как она раздвигает листья и легонько ощупывает пальцами незрелые ягоды. Малыш Стефан сидит неподалеку, глядит на звезды. Чего еще желать? Как узнаешь, что лучше всего?

Я пошел к дому — во всех окнах свет, уставший за день народ разошелся по комнатам.

Мы с Юнни разместились в одной из подвальных комнатушек. Юнни спал на старой Стефановой кровати. Я подошел, поправил ему одеяло. Он громко всхрапнул, притих и засопел снова. С ним всегда так, не может он не сопеть во сне. Я погладил его по волосам и тоже лег.

Немного погодя в дом вернулась и Нина, прошла в ванную.

Потом в коридоре скрипнула дверь. Послышались шаги: она спускалась по лестнице. Я повернулся на бок, лицом к стене. Она в потемках доковыляла до нашей двери, открыла ее и шепотом окликнула:

— Роберт?

Я дышал ровно, спокойно.

— Ты же не спишь, я знаю.

У меня вырвался тяжелый вздох.

— Меня не обманешь, — шепнула она и тихонько подошла к кровати.

Я открыл глаза. Она стояла рядом и улыбалась. Длинные светлые волосы падали на лицо.

— Это всего лишь я. — Она наклонилась ко мне. — Подвинься. — Во взгляде светилось кокетство. Сестры не должны так смотреть на старших братьев. На других парней или мужчин — сколько угодно, но не на родных братьев.

— Кровать слишком узкая, — шепотом буркнул я.

— Не жадничай, — отозвалась она.

— Нехорошо это, для нас обоих.

— А кто знает, что для нас хорошо?

Она опять наклонилась ко мне. Ее волосы упали мне на лицо, защекотали губы, нос, щеку. Но я не пошевелился. Надо было оттолкнуть ее, выставить за дверь. А я замер, приподнявшись на подушке; она молчала, я тоже ничего не говорил, только слышал свое учащенное дыхание, которое пытался унять, чтобы она не услыхала, ведь я слышал и ее учащенное дыхание, она-то не пыталась унять его, просто дышала как дышалось и ждала, чтобы я поступил так же и притянул ее к себе. Я смотрел на ее нежное лицо, на высокие скулы, на большой рот со шрамом на верхней губе.

Она села на кровать, положила руку мне на грудь.

— Я хочу научиться.

— Чему?

— Когда ты меня научишь?

Я оттолкнул ее, шепотом сказал:

— Ступай наверх.

— Нет, покажи мне.

— Нина, пожалуйста!

— Что?

Она наклонилась ко мне, близко-близко, закрыла глаза, вытянула губы для поцелуя. Но не для сестринского, а для такого, какой шестнадцатилетняя девчонка дарит мужчине, в которого влюблена. Я отчаянно прижался к стене. Она откинула одеяло, маленькая рука накрыла мое причинное место. Погладила. Это не я, и она вовсе не Нина, думал я. Она взяла мою руку, положила себе на живот. От прикосновения бархатистая кожа вздрогнула. С детской кровати донесся храп. Я убрал свою руку, но Нина вернула ее на прежнее место и крепко прижала. Юнни сел на кровати. Нина сдвинула мою руку под резинку своих трусиков. Я попробовал вырваться, но она держала крепко.

— Юнни проснулся, — прошептал я.

Полулежа я смотрел на нее и заметил в выражении лица, в уголках губ и в глазах кое-что знакомое, виденное раньше. Нина сильнее потянула мою руку, затащила глубже в трусы. Я словно открыл дверь в комнату, где находится что-то такое, чего, как я знал, мне видеть нельзя, но заглянуть все равно хочется. Вот оно, прямо передо мной. Ее шея, глаза, рот. Она обняла меня одной рукой и поцеловала в шею. На миг я едва не уступил, едва не пошел у нее на поводу. Несколько минут, а что потом?.. Нет! Я вырвался, неловко взмахнув рукой, угодил ей по лицу. Сильно. Она отлетела назад, скатилась на пол и сжалась в комок. Я соскочил с кровати, присел рядом на корточки. Она смотрела на меня. Секунду казалось, будто она получила то, чего хотела и долго ждала. Потом отпихнула меня, бросилась к двери, распахнула ее и выбежала вон.

Юнни во весь рост встал на своей кровати.

— Ну-ну, успокойся, — сказал я.

Он горностаем шмыгнул к двери.

Стоя в желтом свете дворового фонаря, я смотрел на медные трубки, отходившие от стены над дверью. Из одной сочилась вода. Над головой слышались шаги и голоса: Нина разговаривала с мамашей, мамаша — с Бентой Колдинг, Бента Колдинг — с Ларсом Колдингом, а Стефан, наверно, был у себя в комнате, в дальнем конце коридора, тоже прислушивался к шуму и не иначе как думал, что вся эта суматоха из-за него. Я подошел к окну, открыл створки. Весенняя ночь. Ясное исчерна-синее небо уже наливалось бирюзой. Мне вспомнились летние ночи, все те ночи, когда я тихонько шагал из Мелхуса домой, вечно один, без подружки, которая сочла бы романтичным прогуляться в мягком ночном мраке вместе с взрослым и тоже романтичным парнем. Я никогда не водил их на Мелё, ни единого разу.