Василий Катанян - Прикосновение к идолам

• Название: Прикосновение к идолам
• Автор: Василий Катанян
• Издательство: Захаров, Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1997
• ISBN: 5-7027-0419-3

Видный кинодокументалист и блестящий рассказчик Василий Катанян написал эту книгу не столько о себе, сколько о своем интимном знакомстве с великими современниками — от Маяковского до Марлен Дитрих и от Эйзенштейна до Аркадия Райкина.

Причем написал с редким юмором и еще более редкой откровенностью, которая уже никого не шокирует, зато всех захватывает. Основной объем книги составляет первая на русском языке интимная биография великолепной и загадочной Лили Брик — она была его мачехой; откровенный портрет великой и неприступной Майи Плисецкой — он дружит с нею уже сорок лет; проникновенное жизнеописание гения и чудака Сергея Параджанова — автор был рядом с ним со студенческой скамьи до последних лет жизни.

---

«…начал заниматься 8 часов в неделю ритмикой (знаешь, Далькроза) и пластикой. Это колоссальнейшее наслаждение! Я никогда не думал прежде, что какой-нибудь галоп под музыку, или выкидывание ног, или ритмический бег, etc. могут доставить такое наслаждение и столь благотворно отражаться на настроении».

И вот еще что. Когда Эйзенштейн стал читать нам лекции и вести практикумы у себя на дому, он сразу почувствовал незаурядность Эльдара и одарил его своим расположением. Он привил ему любовь к книгам и на первых порах рекомендовал ему собирать монографии о художниках. В 1947 году мы были на практике на «Ленфильме» и, получив свою грошовую стипендию, тут же, голодные, все устремлялись в «Норд» за пирожными — но не Рязанов. С завистью глядя на нас, легкомысленных разгильдяев, он все же шел к букинистам, которых тогда было много на Невском. И снова не могу не процитировать письма Сергея Михайловича, читая которые я часто думаю о студенческих годах Элика:

«Должен получить аванс, который уже истрачен, конечно, на книги. Здесь есть возможность кое-где доставать книги — удовольствие, которое давно уже не имел. Но, конечно, после того, как… молоко, масло, etc».

Читая эти строки, я так и вижу Ленинград 1947 года и Рязанова у книжных развалов. Правда, не «после того, как молоко, масло, etc», а — вместо.

Но вернемся на Разгуляй постинститутского времени. В 1955 году там праздновали первую в моей жизни премьеру — «Остров Сахалин», который мы сняли с Рязановым. Было 28 человек! На видном месте висел плакат, который без зазрения совести мы с Рязановым сами и написали:

ДА ЗДРАВСТВУЮТ

ВАСЯ И ЭЛИК

!!!

Потом их было много, этих банкетов по поводу премьер. Но тот, в Доброй слободке, был первым и у меня, и у Рязанова. В связи с этой картиной вспомнился курьез: мы получили первые в нашей жизни, большие по тем временам постановочные, мы таких денег и в глаза не видели. И я сказал:

— Знаешь, пойдем и купим что-нибудь на память.

— Например?

— Ну… не знаю… в антиквариате на Арбате… чашку… или подсвечник, что ли? Иначе накупим штанов там всяких да башмаков и ничего не останется на память.

Сказано — сделано. (Казалось бы!) С полными карманами и полные решимости вышли на улицу и увидели очередь за апельсинами! Они были редкостью и нам не по карману. Мы тут же воткнулись, каждый купил по три кило и радостные побежали по домам. Потом, когда думали — куда же мы ухнули такие деньжищи? — то вспоминали только три кило этих дурацких апельсинов.

«Подлец Катанян меня обыграл»

Сколько вечеров, а часто и ночей, до первых троллейбусов, провели мы за столом, играя в ма-джонг. Эта игра захватывает человека на несколько лет, а потом вдруг надоедает навсегда и бесповоротно. Древняя китайская игра состоит из 144 камней, ювелирно отделанных бамбуком и слоновой костью. В Китае она одно время была запрещена, поскольку в азарте мандарины проигрывали целые провинции. Суть ее в собирании комбинаций, которые здесь описать невозможно.

Первый ма-джонг в Москву привезла Лиля Брик в двадцатых годах, и все их знакомые, в том числе и мои родители стали заядлыми игроками. Сохранилась надпись Маяковского на книге, которую он сделал отцу: «Читайте днями, Катаняныч, для «Ма» освобождаясь на ночь». В конце двадцатых мамин отец из Америки прислал ей эту игру. Когда пошли на таможню, то выяснилось, что пошлина нам не по карману. И тогда Маяковский сказал отцу: «Я вам дам денег, чтобы его выкупить, а потом мы его разыграем». Они играли всю ночь, и утром Владимир Владимирович сказал Лиле: «Подлец Катанян меня обыграл». Таким образом игра осталась в нашей семье. Это реликвия — в это «Ма» часто играл Маяковский.

Когда мне говорят, чтобы я поделился воспоминаниями о Маяковском, я всегда напоминаю, что мне было всего шесть лет, когда его не стало, — какие могут быть воспоминания? Но все же один курьез, именно связанный с ма-джонгом, запал в память: мы жили рядом на даче в Пушкино, меня выпустили погулять и я увидел Владимира Владимировича. Я его знал и поздоровался, а он спросил, кто я такой. — «Вася Катанян» — «А, тогда скажи папе, чтобы вечером приходил играть». У меня на лице, верно, застыло недоумение — играть? Разве взрослые люди тоже играют? — потому что Маяковский пояснил: «В ма-джонг, в ма-джонг» — и пошел своей дорогой. Смех один, а не воспоминание.

А в конце сороковых «Ма» увлеклись уже мои знакомые, и ежевечерне мы встречались втроем — Зоя, Элик и я. Если в году 365 дней, то 360 вечеров мы провели за игрой. Зоя и я еще ничего, а Рязанов страшно расстраивался при проигрыше, хотя дело было не в деньгах. Такой уж он был (и остался) азартный.

А потом вдруг мы перестали играть — как отрезало. И получилось, что играли мы только в Доброй слободке, а на других наших квартирах — уже нет. Как-то выветрился азарт, да и времени не оставалось — все много работали, ездили в экспедиции.

Очень важная глава

Я уже говорил, что важнейшие этапы моей жизни связаны с Доброй слободкой. И, конечно, там мы праздновали свадьбу с Инной Генс. Это было 7 апреля 1963 года.

В четыре часа приехали из ЗАГСа со свидетелями — писателями Наташей Давыдовой и Анатолием Рыбаковым (со стороны невесты), режиссерами Зоей Фоминой и Эльдаром Рязановым (со стороны жениха) и сели за свадебный обед. Было весело и вкусно. Помню, Инна замечательно зажарила телятину. Рязанов с тех пор не упускает случая попрекнуть Инну, что больше она такой телятиной его не кормила. Мол, на свадьбу постаралась, а дальше — хоть трава не расти. Раз сто (если не больше) ел он потом телятину в Иннином исполнении, но, когда она угощает его чем-то другим, а не телятиной, начинается базар. Хотя это «что-то другое» он уплетает с большим удовольствием и аппетитом… Нормальный склочник.

Инна родилась еще в буржуазной Эстонии, окончила Ленинградский университет, восточное отделение, с твердым намерением выйти замуж за Иранского шаха. Этот номер, к счастью для меня, у нее не вышел. В шестидесятых годах она занималась в аспирантуре Института истории искусств в Москве. К тому времени жизнь ее отрезвила, и уже не надеясь стать японской императрицей, специальностью Инна выбрала японское кино. Изучала японский язык, уже владея русским, эстонским, английским, немецким, французским и немного фарси. Я, не говоря ни на одном, почтительно замирал. Собственно, не только от этого…

От своей мамы она унаследовала легкость характера, юмор, общительность и любовь все делать своими руками — от шитья вечернего платья до ремонта автомобиля или шпаклевки потолка. Ее отец, известный искусствовед и коллекционер, привил ей любовь к учебе, к искусству и путешествиям в те края, где можно часами бродить по музеям, сверяя каждый экспонат с каталогом. Инна — единственный человек, которого я знаю, получившая воспитание, и это чувствуется во всем — педантизм, аккуратность, обязательность и неумение соврать даже в малом. Нас же воспитывать было некогда — мы строили то социализм, то коммунизм — и это тоже чувствуется.

С появлением Инны в мою жизнь вошел совершенно незнакомый мне мир Прибалтики с его своеобразным искусством, жизненным укладом (несколько буржуазным) и духом интеллигентности, который шел от их дома в Таллине и от ее многочисленных родных, разбросанных ныне по всему свету.

С ее появлением в мою жизнь вошла совершенно незнакомая мне ранее Япония — от досконально изученного ею быта, искусства, истории и даже экономики этой страны, до глубокого знания киноискусства со всеми бесчисленными фильмами и звездами этой маленькой, но еще недавно такой кинопродуктивной державы. Я имею в виду Японию не вееров, хризантем и кимоно, но видных кинематографистов — от Канэто Синдо до Тосиро Мифунэ, — которые стали появляться у нас в доме; я имею в виду книги, написанные Инной по вопросам японского киноискусства; я имею в виду широкий круг взаимных интересов, который включал в себя культурные контакты Москва — Токио, далеко не ограниченные кинематографом…

Ее многочисленные друзья в Японии часто становились и моими хорошими знакомыми, так же, как мои друзья — с первых дней ее появления еще в Доброй слободке — стали ее друзьями. И давно уже ее и мои интересы стали общими — чем бы мы ни занимались каждый в отдельности.

Ведь так и должно быть, не так ли?

«После войны»

В 1943 году, вернувшись в Москву вместе с заводом и продолжая работать в цеху, я поступил в школу рабочей молодежи, где с грехом пополам и окончил десятый класс. Когда после двенадцатичасовой смены я садился за парту — мне хотелось только спать и есть… Впрочем, есть хотелось не только за партой, а беспрерывно всю войну.

Аттестат дал мне возможность держать экзамен во ВГИК на режиссерский факультет, куда я и был принят в августе 1944 года. А когда мы заканчивали первый курс, наступил День Победы — для моего поколения день незабываемый. И начался новый этап жизни, с тех пор называемый «после войны»…