Патрисия Данкер - Семь сказок о сексе и смерти

• Название: Семь сказок о сексе и смерти
• Автор: Патрисия Данкер
• Издательство: Изд-во Эксмо
• Жанр: Проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-699-10872-6

Вот я и решила написать серию переплетенных между собой историй, рассказанных от первого лица разными голосами. Вот неизменные сюжеты: изнасилование, терроризм, растление, извращения, все потустороннее и зловещее, полтергейст, вампиры и пришельцы, маньяки, загадочные преследователи (которые обычно тоже оказываются маньяками), домашнее насилие, порнография и массовые убийства. Жертвы всех этих преступлений — как правило, женщины…

Последняя книга Патрисии Данкер “Семь сказок о сексе и смерти” написана, чтобы тревожить и провоцировать.

Впервые на русском языке.

---

Я в полном ужасе. Раньше мне в голову не приходило, что бродящие по холмам кабаны — это страшно. Теперь я вижу: да, очень страшно. Зверь огромен, у него гигантские желтые клыки. Я больше никогда не пойду гулять в горы. Папи смотрит на кабана и на кровь, которая льется на дорогу. Видимо, он прострелил чудовищу сердце. Собаки кружатся рядом, тявкают, пускают слюну, принюхиваются к крови.

Потом вокруг возникают полицейские, везде, отовсюду; хватают ружье Папи, орут. Из дырок в капюшоне на меня таращатся глаза, и закрытый рот изрыгает очередь невразумительных криков.

Я поворачиваюсь.

Полицейские — везде, в темно-синей форме, в лыжных масках, будто штурмуют захваченный террористами самолет. У меня возникает странная мысль, что нас с Папи сейчас показывают по телевидению. Потом я вижу, что на дороге за нашей спиной грудой лежат гоночные велосипеды и два трупа. И я кричу —

— Vous avez tué les Parisiens![67]

— Заткнись! — рявкает один из убийц в маске. — Иди-ка домой, дедок! — орет он Папи. Старик отважно выхватывает у него свое ружье.

— Я не собираюсь оставлять этого кабана посреди дороги. Я его только что застрелил. И я иду домой за своим фургоном. Мой человек позаботится о том, чтобы вы его не тронули, пока меня нет.

Он в раздражении уходит, собаки бегут за ним следом. Ему наплевать на все, кроме мертвого кабана. Я вижу, что соседи семенят вниз по дороге от Виалановы к своим фургонам. Ситуация странно неопределенная. Я совершенно не понимаю, что случилось. В недоумении смотрю на трупы.

— Зачем вы убили парижан?

— Послушайте меня, — рявкает жандарм, и только тут я понимаю, что это он останавливал меня на шоссе, — если у вас есть хоть капля разума, вы заткнетесь и перестанете задавать вопросы. Кто эти люди на самом деле, нам еще предстоит проверить. Как бы то ни было, вам повезло, что они вас не застрелили. И уж конечно, они приехали не из Парижа.

Он подвигает ногой один велосипед. Я вижу профиль женщины — как будто впервые. Гладкое, элегантное лицо, ровный красивый загар, нежная россыпь веснушек на переносице. Спокойное, мертвое лицо упрекает меня исчезающим шармом далеких городов.

— Вы уверены, что они приехали не из Парижа? А нам они сказали, что из Парижа.

7 Моя трактовка

Матильде

У меня конфликт с соседями. Этот конфликт носит абсолютно односторонний характер — они и не подозревают, что я с ними в ссоре. Во всем виновата я одна — нужно было все как следует проверить, прежде чем тратить тысячи фунтов на живописный обветшалый коттедж. Эта гремучая смесь вины, отвращения, самобичевания и дикой ярости — чувство, безусловно, извращенное, однако типично английское. Я не проявляю никаких внешних признаков неудовольствия — ну, может, бросила несколько сердитых взглядов украдкой да однажды хлопнула дверцей машины громче обычного. Ни о чем не подозревая, они весело машут мне руками всякий раз, как я прихожу и ухожу. Как-то они даже пригласили меня выпить по стаканчику перед обедом. Я подумываю немедленно выставить дом на продажу. Они говорят, как замечательно, когда рядом есть “quelqu’un qui médite a côté”[68]. Сами они не размышляют ни о чем, кроме еды. Я привыкла работать целый день и испытываю почти религиозное чувство вины, если полчаса посижу на солнышке. Они, не краснея, проводят шесть часов за обедом, а потом приглашают всех своих друзей, чтобы со вкусом отдохнуть, то есть орать, хихикать и обмениваться сплетнями. А в пятницу вечером врубают музыку и устраивают полнокровную фиесту часов до трех утра, прямо у меня под дверьми. А я заражена своего рода фанатичным кальвинизмом. Они — не англичане, в отличие от меня. Они — французы.

Что это — конфликт интересов, конфликт мировоззрений, национальный конфликт? Не знаю. Может, просто разница темпераментов. Они, бесспорно, гораздо счастливее меня. Их много — несколько десятков, если считать постоянных визитеров, а меня не просто мало — я совершенно одна. Я разговариваю с компьютером, с радио, телевизором и магнитофоном. Я пишу пьесу. Они разговаривают друг с другом. Если бы я свободнее владела французским, то могла бы просто за ними записывать. Они все — звезды собственной мыльной оперы: семейная мелодрама, эфирное время с восьми до десяти утра (перерыв на завтрак), с половины первого до трех (перерыв на dejeuner[69]), с шести тридцати до победного конца, всю ночь напролет. А фиеста! По воскресеньям представление идет без перерывов. Маман, разумеется, в главной роли — она отправляется на lotissement[70] в Капестан и торжественно возвращается в своем “рено-19”, набитом овощами и фруктами. Затем наша звезда устраивается у печки и принимается спорить с невестками и обсуждать семейные новости. Мелькают одни и те же имена. Похоже, никто из них не работает — я подсчитала, что все члены семьи ежегодно проводят пятнадцать недель в отпуске. Они не путешествуют и никуда не ходят. Нет-нет, они проводят свой бесконечный досуг в двух шагах от моих окон, смеясь и поглощая пищу. Они все безоблачно счастливы.

Я испробовала все. Покупала затычки в уши, и у меня от них начиналась икота. Закрывала все ставни и задыхалась. Слушала музыку в наушниках, и оказывалась прикована проводами к стереосистеме. Спала на полу в ванной, и все равно их слышала. Придется, наверное, приобрести автомат Калашникова — я уже принялась за изучение каталогов автоматического стрелкового оружия. Конфликт с соседями, о котором те даже не догадываются, вот-вот превратит меня в маньяка-убийцу. Мне придется провести остаток жизни в каком-нибудь французском эквиваленте тюрьмы Шпандау. И виноваты будут они.

Я — соучредитель и штатный драматург театральной труппы “Первоцвет”. Все в нашем театре обладают равным правом голоса, но голос соучредителя все-таки звучит более веско. В теории я весьма демократична и все мы здесь партнеры; на практике я считаю, что будет только справедливо, если они послушают человека с бóльшим жизненным опытом. В конце концов, кто заполняет бесконечные заявки на гранты и отсылает их в Совет по делам искусств? Кто сглаживает острые углы, когда худсовет приходит с инспекцией? Это я сижу в баре и поджидаю их, не выпуская из рук джин с тоником, пока вся труппа, сбившись в кучу, трясется от страха за кулисами. Нельзя сбрасывать со счетов и мою работу. Не забывайте, это мои диалоги они терзают на сцене. Так что пусть уж помалкивают и слушаются старших. Что они, в общем, и делают.

Я пишу по одной пьесе в год. Иногда это что-нибудь компактное — полтора часа, три роли. А иногда, как в этот раз, приходится распинаться всем шестнадцати актерам, да еще убегать за кулисы и появляться вновь в плащах и шляпах, изображая толпу. Всегда кажется, что артистов больше, если нарядить их в плащи и шляпы. Мы гастролируем всю зиму — моя новая пьеса и что-нибудь из Шекспира (по школьной программе, как правило), а летом ездим на фестивали. Вернее, они ездят. Я на этом этапе откалываюсь от коллектива, отправляюсь во Францию, запасаюсь вином и свежим сыром и пишу пьесу на следующий год. Летние турне я оставляю своему компаньону Джорджу. Он их ненавидит, но куда денешься. Правда, иногда бывают и нечаянные радости. Например, они давали “Пиратов Пензанса”[71] совместно с любительским театром (разумеется, с нашими в главных ролях), и Джорджу удалось подцепить очень хорошенького мальчика в Аберистуите.

Джордж теперь не тот, что был прежде. Ему уже пятьдесят, и у него отросло аккуратное круглое брюшко. Правда, все волосы остались при нем. Я думала, мальчик в темноте не разглядел Джорджа как следует, но оказалось, что встреча произошла при ярком солнечном свете и свежем ветре, на скамейке напротив индийского ресторана, прилепившегося на краешке пирса. Так что мальчик видел пузо Джорджа во всей красе. Бедный Джордж, кажется, еще вчера он играл молодого Генриха V. Теперь блистает в роли Фальстафа.

А ведь мальчик даже не попросил денег. Они сговорились на бесплатном ужине и двух билетах на “Пиратов”. Джордж был уверен, что мальчик явится со своим бойфрендом, и вечер закончится мучительным унижением и приступом язвы со рвотой. Но мальчик не привел с собой дружка. Он пришел с мамой. Джордж водил их в буфет в антракте, где произвел сенсацию, размахивая шпагой и выкрикивая “Посторонись!”. Но потом ему пришлось катиться обратно на сцену на второе действие, а вся труппа “Первоцвета” скандировала: “Как звать девочку, Джордж? Как звать девочку?” И они вовсе не имели в виду маму.

Ну да ладно, оставим Джорджа в покое. Наступает лето, и я отправляюсь во Францию. Многие годы я снимала домик через агентство, на целых девять недель, с хорошими скидками. Но я устала от треснувших стаканов и разномастных тарелок, от капризных газовых плит и мышей в буфете. И вот после одной особенно ужасной ночи на диванном валике, из которого лезли жуткого вида отрепья, тут же рассыпавшиеся в пыль, я направилась в риэлторское агентство ближайшего городка и, не сходя с места, купила крошечный коттедж за восемнадцать тысяч фунтов. Это был один из их invendables — иначе говоря, мертвый груз, — и они были счастливы сбыть его с рук.