Даниил Мордовцев - Кочубей

• Название: Кочубей
• Автор: Даниил Мордовцев
• Издательство: Новая книга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-8474-0204-Х, 5-8474-0220-1

Сборник посвящён тому периоду истории России, когда молодая Империя смело вторгалась в ранее отторгнутые от неё земли, обретая новых друзей и врагов.

---

VII

Верстах в пяти от города стоял высокий замок, на вершине довольно покатой горы, с трёх сторон опоясанной не широкой, но чрезвычайно прозрачной рекой, по берегам её прекрасными кущами росли, смотрясь в воду, перемешанные друг с другом, белоствольные плакучие берёзы, липы, широколиственные клёны и вековые дубы, а под тенью их, как яркий зелёный бархат, росла молодая травка; местами по реке порос зелёными кругами камыш, между которым спокойно плавали дикие утки, или воткнув длинную серую шею, кричал водяной бугай и прерывал безмолвие окрестностей. Жёлтая песчаная гора, кое-где поросшая ползучим кустарником, оканчивалась острою вершиною, на которой чернел поросший мохом и даже кустарником, кое-где разрушенный временем замок. В нём смешались все стили, и вместе с этим не было ни одного настоящего, верного, правильного: безобразное соединялось с самым строгим и изящным вкусом, богатство украшений с жалкой простотою, удобность с неудобством; но по преимуществу можно было назвать замок этот готическим: высокие башенки с узкими, длинными окнами, свинцовые крыши, оканчивавшиеся острыми шпилями, на которых неумолкаемо скрипели флюгера, — лепились одна подле другой, на каждой стороне замка. Средняя башня, самая большая, возвышалась над прочими и оканчивалась чрезвычайно длинным шпилем, согнутым бурею в правую сторону; к концу его прикреплён был вырезанный из жести петух, также согнутый. Вокруг, ниже башен, устроена терраса; на ней некогда стояли часовые, оберегавшие замок от незваных гостей. Сверх этого широкая и высокая каменная стена с бойницами со всех сторон окружала замок; на стене стояли пушки; подъезд был с одной стороны, где устроен был подъёмный мост, переброшенный через глубокую пропасть, на дне которой с ужасною быстротою мчалась по камням река, и росли в несколько обхватов деревья, казавшиеся, если смотреть на них с моста, небольшими кустарниками.

Замок принадлежал польскому графу Йозефу Замбеушу, потомку некогда страшного по своим бесчеловечным поступкам, графа Яна Замбеуша.

Граф Йозеф Замбеуш, лет под пятьдесят, плотный краснощёкий мужчина: рыжие волосы и такие же усы, лицо покрыто морщинами, но всё ещё полное и здоровое, он более всего любил женщин, но был страстный охотник, и охоту предпочитал всему на свете. Прекрасное ружье, умная, хорошо выученная собака были драгоценнейшие сокровища для него в мире, и за них он готов был отдать даже свою собственную душу; а червонцы давал всегда пригоршнями, не считая их. Он был страшный эгоист и хвастун. Жена его давно умерла, от неё он имел сына, служившего в королевской гвардии.

В этот-то замок граф приехал с Анной и Юлией, и со дня приезда для несчастной Анны настало время горьчайшего страдания, время непрестанных слёз и чёрной печали, и вместе с этим, время самого упоительного её наслаждения: запершись в комнате с малюткою-дочерью, она все свои мечты, все надежды, радости, утешения сосредоточивала в одной Юлии, она воображала её прелестною невестою, выходящею замуж за знатного вельможу, но непременно за православного. Потом представляла Юлию матерью, окружённою детьми, а себя старушкой, ласкающей их. Часто мысли её вдруг менялись, и она как будто видела перед собою Юлию в чёрной монашеской рясе с чётками в руках; несказанно радовалась она тогда, искрение молилась Господу, чтобы он даровал Юлии это блаженство, и, схватив её, целовала, прижимала к сердцу и осеняла с молитвою крестным знамением. Страдалица-мать полагала, что дочь молитвами своими искупит и её невольный грех, её вечный ропот на свою неволю и горькую участь. В таких сладких мечтах время мчалось, как только мчится быстро время, и незаметно золотое лето сменялось румяною осенью, осень белою зимою, а зима зелёною весною — и пятнадцатая весна наступила для её дочери.

Юлия расцвела, как малороссийская роза.

Густые, светлые шелковистые волосы её, по тогдашнему обыкновению в Польше, были перевиты сзади в виде корзинки зелёными листьями плюща и барвинком; белое нежное лицо оттенялось румянцем, едва заметным на щеках; прямой носик, маленькие коралловые губки скрывали ряды перламутровых зубов, чёрные глаза, осенённые чёрными же длинными ресницами, по большей части были опущены в землю — знак скромности и сознание собственного достоинства; рост её был немного выше среднего. Вот, по возможности, верное изображение прелестной наружности Юлии; но душа и сердце её были ещё прелестнее: Юлия наследовала во всей полноте преданность своей матери к Богу.

В самом начале граф Замбеуш не обращал никакого внимания на Юлию, она была для него какое-то позорное отвратительное существо, на которое он не мог смотреть без явного негодования и презрения. Он любил её мать в цветущие годы её молодости, как вообще подобные люди любят женщин привлекательных наружностью, которые служат предметом страстного упоения и разнообразия жизни для человека, погрязнувшего в тине чувственности, смотрящего на мир с своей точки, с точки порочного наслаждения.

Притом, в замке графа, как и прежде, это было даже при жизни законной его жены, жили десятки женщин, похищенных в полках гетманщины, привезённых из Кракова, купленных дорогою ценою у татар.

На воспитание Юлии он ещё менее обращал внимания, и это невнимание послужило величайшую пользу для неё: семена, посеянные матерью в сердце её, возросли и если ещё не приносили плодов, то, по крайней мере, роскошно цвели.

Постоянные игры, тысячи новых ежедневных забав, служивших для увеселения не только живших в замке, но и дальних его окрестностей; танцы, блестящие балы, на которых собиралась лучшая польская молодёжь, охота, в которой принимали участие даже женщины самых знатнейших фамилий, не прельщали Юлию: она удалялась от всего этого, считала себя отверженною всем миром, всеми людьми, и жаждала, искрение жаждала уединения с матерью, и молитвы; искала единственно в Спасителе любви, и — нашла.

В самом деле: дочь преступления! Это прежде всего поражало сердце её; дочь с презрением оставленной и забытой малороссиянки, беспредельно разделённой верой и нравом со всеми людьми, её окружавшими; дочь, не получившая того воспитания и образования, которым так резко отличались от неё все прочие девицы; наконец, не только не любимая отцом, но отверженная им... могла ли она быть с прочими, могла ли она увлечься и наслаждаться суетностью, забыв прямое назначение своё — терпеть, молиться и страдать. Нет, она видела преданность своей матери к Богу, она затвердила от неё, что счастливые часы только те, когда сердце стремится к Господу-Искупителю, и когда даже все мысли, а не только дела, согласны с святыми Евангельскими заповедями, — и так поступала по её указанию, и была счастлива.

Смирение, прежде всего прочего, как и следовало быть, утвердилось в душе Юлии, а с ним вместе и христианское отвержение самой себя. Но это всё было так, что она и сама не замечала этого в себе: часто думая о себе, она считала себя ничтожнейшим существом, жалкою девочкою; а все прочие люди казались ей с достоинствами, недоступными для неё. Но вместе с тем эти достоинства не восхищали её, не очаровывали, не увлекали к подражанию, но казались тяжкими и постылыми. Удалённая от суеты света и людей, хотя она и жила среди всего этого, с утра до вечера под руководством матери, она приучилась читать и усваивать себе Евангелие, и чрез это, чудесный мир, мир, не достигаемый для многих, может быть, и не воображаемый многими, открылся перед ней; и не только с радостью, но с явным презрением и ужасом Юлия уклонялась от суеты; поэтому нередко служила она предметом насмешек и даже брани для прочих; но это ещё более увеличивало её святое отчуждение.

VIII

У ворот графского сада, прилегавшего к замку, стоял, опершись на палку, седой старик нищий; под левою рукою была у него небольшая котомка, в которую он складывал куски хлеба, в правой — длинная палка; одеяние его было рубищем, он низко кланялся всякому прохожему: кто давал милостыню, за того молился, крестясь; кто проходил, не подавая ему, он и тех благословлял; в замке графа мало было подававших ему, никто не обращал на него внимания, однако же старик несколько часов кряду, иногда и целый день просиживал у ворот.

В этот раз нищий только что пришёл, положил котомку и палку на землю, а сам сел на скамью, вдруг из ближней аллеи показалась в чёрном платье с перламутровым крестиком на груди девушка; она перебежала мостик, перекинутый через довольно широкий ручеёк, извивавшийся по саду, подошла к нищему, и с ним вместе возвратилась в сад; потом через тенистую просадь поспешно прошли они и скрылись в лесу, соединённом с садом. Час, а может, и более, не возвращались ни девушка, ни старик; потом вдруг, как молодая серна, девушка перебежала в другом конце сада две аллеи и, испугавшись попавшегося навстречу ей чрезмерно толстого седого пана Кржембицкого, приехавшего к графу в гости, бросилась в другую сторону и, перебежав куртину, скрылась в замке. Кржембицкий сперва преследовал девушку, но, видя, что не догонит её, остановился и жадным взором смотрел ей вслед. Чрез несколько минут Кржембицкий вошёл в залу, названную графом королевскою, в память того, что некогда Стефан Баторий, проезжая через Ровно, остановился в этом замке.