Наум Халемский - Форварды покидают поле

• Название: Форварды покидают поле
• Автор: Наум Халемский
• Издательство: Держлітвидав України
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1964

«Хоть раз в жизни человек обязан одержать победу над самим собой», — говорит один из героев этой книги подросткам, форвардам уличной футбольной команды «Молния», которым посвящена повесть «Форварды покидают поле».

Эти разболтанные, легкомысленные мальчишки, отличавшиеся весьма своеобразными представлениями о жизни и нормах поведения, по сути — неплохие ребята. Оказавшись на краю пропасти и сперва запутавшись в сетях, расставленных «шпаной», они нашли в себе мужество не утонуть в болоте, увидели перед собой заветную цель и осознали свое настоящее место в жизни.

Много мыслей вызовет эта книга у читателей: на одних навеет воспоминания об отшумевшей юности, других заставит задуматься над своими ошибками и поможет, смело преодолевая препятствия, идти по жизни.

Эта повесть — для молодых и для тех, кто остается всегда молодым.

Автор

---

— Слабо вам нас зарезать! — неожиданно вырвалось у меня.

— Можно и пописать, — пробасил над ухом Седой Матрос, и я ощутил на шее смертельный холод его финки. — Молись, гад! Молись, раз пошел к Дзюбе в помощники.

— Дзюба — голкипер, а я — нападающий, какой же из меня помощник?

— Голкипер? — переспросил Седой и захохотал. — Нет, хлопцы, поглядите на этих фраеров! А то, что Дзюба — агент УР, ты знаешь?

Вот когда выяснилась картина. Теперь понятна злоба Матроса и его дружков.

Саня стоял рядом со мной, прижавшись спиной к стене. Степан лежал на полу, связанный по рукам и ногам, и сосредоточенно наблюдал за происходящим.

Видимо, расправа утомила Матроса, да и дружки стали тянуть его за стол продолжать игру.

— Развяжите их, — сказал он.

Никогда и ни в ком зло не проявлялось более буйно, чем в этом человеке с рябоватым лицом. Чем же объяснить помилование?

Седой Матрос стоит как вкопанный, широко, по морскому расставив ноги, и пристально следит за тем, как нас освобождают от пут.

Время идет, а он все молчит. Наверное, впервые почувствовал недостаточную прочность своей власти. В сущности, Степку он сегодня не победил и не устрашил. Точильщик способен колебаться и порой робеть, но когда все для него ясно, он становится смелым и деятельным. Особенно если чувствует свою правду. Кремень!

— Слухай, Степан, — говорит вдруг Матрос с заметным уважением. — Котелок у тебя варит, долго звонить нечего. Пойдешь к Дзюбе, знай — будешь меченый.

— А я и так уже меченый, — отозвался тот, указывая на свое лицо в ссадинах и кровоподтеках.

— Нет, то еще легкий крик на лужайке. Я тебя так распишу, так разукрашу — папа-мама и те не узнают. Понял, нет?

— Понял, — коротко и зло отрубил Степан.

— Ну и валяйте, только умойте рожи под краном.

Все расступились, и мы пошли к выходу.

Черная ночь распростерлась над нами. Косой дождь с ветром освежил пылавшие лица, мы были рады ему и шли вперед, ступая по темным лужам.

В нашем дворе кое-как привели себя в порядок и стали прощаться с Саней.

Пока он не ушел, я решил высказать свою навязчивую мысль:

— За человечество можно отдать жизнь, а за футбол, ей-богу, не стоит!

Ребята помолчали. В темноте трудно было их разглядеть.

Первым отозвался Санька:

— Человечество, человечество… А футбол, думаешь, — мелочь, чепуха, ничтожный вопрос? Все начинается с пятачка. Завтра Матрос запретит читать книги — и ты снова запоешь: «Ради человечества можно, а из-за книг страдать не стоит».

— Факт! — обрадовался Саниной находчивости Степан. — Захочешь пойти на завод, а тебе прикажут стать марвихером — очищать на базарах у зевак карманы. Тогда ты снова повторишь свою сказку о человечестве.

Саня пошел через двор и скоро исчез во мраке.

Дверь открыла мама, а этого нам хотелось меньше всего. Разумеется, поднялся переполох.

— Боже, кто вас изувечил? Убили хлопчиков! — Она металась по кухне, звала Анатолия.

Тот прибежал с газетой в руках. Лицо у него испуганное, бледное, но он верен себе и сразу начинает пилить:

— Я же говорил. Доигрался, босяк проклятый!

Это я босяк? Меня всего колотит от такой наглости. Впрочем, чего еще можно ждать от него?

— Кто вас разукрасил? — спрашивает брат, точно, скажи я ему, он вызовет Седого Матроса на дуэль. На самом деле он и тени его боится. Называется — кандидат РКП! Старик положил бы руку мне на плечо и с добродушной усмешкой сказал бы что-нибудь вроде: «Дома — лев, а на войне — хорек». Он значительно реже мамы пользовался пословицами, но в спорах со мной иногда выбирал из ее мощного арсенала самую меткую. Отец не любил лобовых атак, он всегда заходил с тыла, и крепость сдавалась.

Степка старается успокоить маму:

— Разве так бьют? Овода знаете как били?

— Мне нет дела до твоего Овода, пусть его маме болит за него.

— Так ведь Овод — круглый сирота. Мать умерла, а папа — настоящая гидра капитализма, кардинал Монтанелли.

— Пусть они бьются на здоровье головой об стенку, твой кардинал и его сыночек. Вас же могли убить!

— Ничего нам не станется, факт, все заживет, как на собаке.

— Нет, вы скажите, кто вас побил? — допытывалась мать.

— Никто не виноват.

— «I Гнат не винуватий, і Килина не винна». — Мать приносит полотенце, марлю, йод, воду и заставляет нас раздеться. На Степке и впрямь нет живого места — его разделали, как бог черепаху. Особенно беспокоили его «фонари» и кровоподтеки на лице.

— Как же мне явиться на верфь? Первый день на работе — и такой вид…

— Позор, настоящий позор, — подливает масла в огонь Анатолий. — Глядя на твою харю, все рабочие разбегутся.

— Они и не такие хари видели. Скажешь, что развалилась русская печь, на которой ты спал, — посоветовал я.

Мать безнадежно качает головой, стирая мокрой марлей кровь с моего лица. Степка лежит на раскладушке и тихо стонет: только теперь он по-настоящему ощутил боль. Анатолий по-прежнему читает нам наставления, шепчется с матерью. И вдруг она ему говорит:

— Зови девчонку, пусть полюбуется красавцами.

Нет, вы подумайте, нас еще разыгрывают! Степан с болезненной гримасой присел на раскладушке, уставившись на дверь. И вот оттуда появляется со своей неизменной робкой улыбкой наша днепровская русалка. Чудеса! Волшебница Леся, девчонка из речного марева? Может, это не она, а приведение?

Степка немеет и хватается за рубашку, чтобы прикрыть свое тело с яркими следами расправы.

Ну и денек — сплошные сюрпризы!

Широкая улыбка сразу сходит с лица Леси. Природная деликатность не позволяет ей спросить о случившемся. Она бойко начинает рассказывать сама. Катер шефа-инспектора взял на буксир Степкину лодку, и тато разрешил ей на денек съездить в город. Весь день она прождала нас, даже город не удалось посмотреть, а в шесть часов утра отходит пароход на Ржищев.

— Тата нельзя оставлять одного, — убеждает она Степана, хотя тот вовсе не уговаривает ее остаться.

— Вовка, проводишь Лесю на пароход? — спрашивает он. — Мне ведь нельзя опаздывать на работу.

— Провожу, — соглашаюсь я без энтузиазма. Леся явно разочарована. Для меня остается загадкой отношение девчонок к моей персоне. Княжна уверяет, будто я интересный мужчина, а девчонки предпочитают кого угодно, только не меня. Неужели мне на роду написано быть третьим лишним?

Мы легли спать. В кухне мерцает лампа, Леся сидит подле Степана, и шепот ее журчит, как ручеек. Точильщик часто вздыхает — не то от боли, не то от Лесиных слов. Искоса гляжу на них. Она — нежно гладит его руку. Он — лежит, как чурбан. И охота ей гладить эту жесткую, как полено, лапу! И где только девчонки учатся этому делу?.. Вот хоть бы Леся. Живет, можно сказать, на необитаемом острове, никаких учебных заведений нет, а она уже все знает до самых тонкостей — как надо гладить руку, какие слова шептать. Законченное образование, да и только!

Зажмуриваю глаза, но сон не идет. И не придет, пока они не перестанут издавать всякие вздохи. Убей меня гром — они целуются! Ну, знаете, целовать такую побитую харю… И вкус же у девчонки! Никогда еще я не чувствовал себя таким усталым, разбитым и одиноким.

На краю пропасти

Два битых часа стою у Зининого дома в тайной надежде увидеть ее. Мы не встречались целую вечность, но она и не пытается меня разыскать. Севка Корбун, наверное, совсем вскружил ей голову. Хоть бы его забрали в Красную Армию, как моего брата… А если не хотят брать Севку, я сам могу пойти служить в военно-морской флот. Пришлю тогда Зине свою фотографию. Увидит меня в клеше и бескозырке, и тоска ее заест.

А вдруг Зина больна? Зайти к ней? От одной мысли об этом становится не по себе. Честно говоря, меня пугает ее самоуверенный отец, мать тоже очень важная и красивая. На целый километр тянется за ней аромат дорогих духов.

Дворник уже глядит на меня с подозрением. Интересно, за кого он меня принимает? Думает, наверное, что я стою на стреме или готовлю кражу со взломом. Перехожу на другую сторону и сажусь на скамейку у ворот завода. Здесь предо мной открывается отличный сектор обзора. Если Зина выйдет, она меня не увидит. Может, я ее даже нс окликну, но взглянуть на нее хочется ужасно. Я уже заметил: в жизни все происходит наоборот. Скажем, нет у меня к Зине никакого интереса. Тогда она станет маячить перед глазами, как надоедливая муха.

Но именно потому, что мне очень хотелось увидеть Зину, я ушел домой несолоно хлебавши. Вместо нее я встретил па углу Красноармейской… Седого Матроса. Он мне нужен, как дизентерия или чесотка. Я ведь говорил — в жизни все наоборот. Ты ищешь Зину, а находишь — Седого Матроса. Подошел он ко мне с таким видом, точно ничего плохого между нами никогда не было, даже руку положил на плечо мягко и нежно. Вот-вот поцелует!