Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII

• Название: Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII
• Автор: Дмитрий Быстролётов
• Издательство: Крафт+
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-93675-193-6 (том VII)

Д.А. Быстролётов (граф Толстой) — моряк и путешественник, доктор права и медицины, художник и литератор, сотрудник ИНО ОГПУ — ГУГБ НКВД СССР, разведчик-нелегал-вербовщик, мастер перевоплощения.

В 1938 г. арестован, отбыл в заключении 16 лет, освобожден по болезни в 1954 г., в 1956 г. реабилитирован. Имя Быстролётова открыто внешней разведкой СССР в 1996 г.

«Пир бессмертных» относится к разделу мемуарной литературы. Это первое и полное издание книг «о трудном, жестоком и великолепном времени».

Рассказывать об авторе, или за автора, или о его произведении не имеет смысла. Автор сам расскажет о себе, о пережитом и о своем произведении. Авторский текст дан без изменений, редакторских правок и комментариев.

---

— В чем дело?

— Во-первых, две лошади, на которых я собирался ставить, заболели, — он сел прямо в плаще на ее узкую кровать, застеленную серым шерстяным одеялом, и замолчал.

Дорис закончила расчесывать волосы:

— А во-вторых?

— Во-вторых, погода мерзкая, и вообще…

— Что «вообще»?

— Хочется напиться. Давай напьемся, а? Как сапожники, а? — он оживился.

— Я один раз напилась — с меня достаточно.

— Ну зачем так трагично? — запротестовал Ганри. Ему была известна история ее падения из уст самой Дорис. — Все-таки есть небольшая разница…

Дорис знала, что сказал он это без желания ее обидеть, просто болтает по привычке, но с тех пор как в ней проснулась женщина, им же разбуженная, она усвоила и применяла все присущие женщинам уловки, правда, не всегда расчетливо и умело. Сейчас она сочла уместным оскорбиться:

— У вас именно так принято острить с дамой?

Ганри взял лежавшую на одеяле портупею с тяжелой кобурой, взвесил на руке.

— Какая же ты дама? Носишь такую сбрую… На сколько это потянет? Килограммов на пять?

— Каждому свое, — продолжала оскорбляться Дорис.

— Ты и стрелять умеешь?

Тут она не выдержала роли и расхохоталась. Если бы в этот момент ее увидел майор Цорн или Дитер Бюлов, они бы решили, что унтерштурмфюрер Шерер сошла с ума. Никто никогда не был свидетелем таких живых проявлений обыкновенных человеческих чувств со стороны унтерштурмфюрера.

Ганри поглядел на нее, и его дурное настроение окончательно исчезло. Она все хохотала.

— Да ведь ты была чемпионкой по стрельбе, совсем забыл, — сказал он. — Но все-таки — не напиться ли нам? В такую погодку хорошо сидеть в тепле и потягивать что-нибудь серьезное. А?

— К чему ты клонишь? — Дорис отобрала у него портупею с кобурой, села рядом.

— Поедем ко мне. По дороге купим того-сего. Приедем и запремся. Я тебе сказку расскажу. И поплачусь заодно.

— Теперь я тебя должна спросить: зачем так мрачно?

— Меня ждут суровые времена, — весело отвечал он. — Наличные кончаются…

На площади они взяли такси, заехали в магазин, где им увязали два больших пакета с бутылками и закусками, и через полчаса уже сидели в квартире у Ганри при гранатовом свете настольной лампы под шелковым абажуром.

Начали с виски. Чтобы не разбавлять водой, Ганри положил в бокалы побольше льда. Дорис виски раньше не пробовала. Сделав два больших глотка, она сказала, что ей нравится.

— Значит, напьемся? — спросил Ганри.

— Видно будет…

Тут зазвонил телефон в кабинете, и он поспешил туда, оставив дверь открытой.

— Алло, слушаю вас, — придав голосу солидность, сказал он в трубку по-немецки. — О, Александр, очень рад, что не забыли позвонить… Да… да… То, о чем мы с вами тогда говорили, произошло, к сожалению, несколько раньше, чем я рассчитывал… Что?.. Еще не совсем, но близко к этому… Что?.. Ха-ха-ха… Судьба такая! Что?.. — смех оборвался. — Я об этом не думал, но надо будет поискать… Что?.. Да, дело тонкое, но ведь, как там у вас говорят: не имей сто… Как?.. Ага, рублей… — он произнес последнее слово с трудом. — Так когда же мы встретимся?.. Хорошо… Чем скорей, тем лучше.

Дорис слушала этот обрубленный наполовину диалог, и сначала он казался ей двусмысленным и неприличным — можно было подумать, что разговор шел о ней. Но к концу ей стало стыдно собственной подозрительности.

— Если не секрет, чему это ты так заразительно смеялся? — спросила она вернувшегося из кабинета Ганри.

— Путилов говорит, что мужчина может не считать себя банкротом, пока он не стал импотентом.

— Кто такой этот философ?

— Разве я тебе не рассказывал?

— Впервые слышу это имя.

— Только он не философ, а, скорее, наоборот — он биржевой делец. Русский фабрикант, в прошлом очень богатый, удрал из России в восемнадцатом году. Кажется, и здесь устроился неплохо.

— Ты играешь на бирже? — без всякого осуждения поинтересовалась Дорис.

— Пока нет, но придется, милая моя Дорис, увы, придется.

— Там можно заработать?

— Путилов говорит — можно. Он, например, зарабатывает. Предлагает свою помощь, но, конечно, не бескорыстно.

— Что он от тебя хочет?

— О, сущие пустяки! Было бы очень хорошо, если бы я добыл кое-какие сведения о работе и перспективах военной промышленности России и Германии. Пустячки, не правда ли?

— Я иногда не понимаю, шутишь ты или говоришь серьезно, — сказала Дорис.

Ганри даже перепугался, схватил ее руку, быстро поцеловал.

— Ну какие же шутки, милая Дорис?! Где я возьму такие сведения? У этих фон-оболтусов и их малокровных пассий с Фридрихштрассе? Ты меня просто расстраиваешь…

И вправду, Дорис видела, что он готов захныкать, как малое дитя. Она подлила в его бокал виски.

— Ты не замечаешь, что говоришь почти стихами?

— Тут заговоришь!

— Ты хотел выпить…

Он выпил.

— Лучше? — спросила она.

— Лучше.

— А теперь расскажи по порядку.

Ганри закурил сигарету и снова стал веселым и беспечным.

— Собственно, я все уже тебе сказал. Путилов хочет знать положение в военной промышленности, чтобы играть на бирже не вслепую, а уверенно.

— Но в чем суть?

— Видишь ли, дорогая, этой механики я толком сам не понимаю. Путилов объяснял так. Если ему будет известно, какие заказы собирается ваше правительство разместить в военных отраслях промышленности, проще простого будет определить, акции каких концернов повысятся в ближайшем будущем. Он их скупает сегодня по недорогой цене, а завтра продает уже во сколько-то там дороже. У них это называется игрой на повышение.

— Ну, это не так уж сложно, как ты думаешь. Можешь познакомить меня с этим Путиловым?

— Зачем тебе?

— Если это солидный человек и если он действительно желает тебе помочь… как тебе сказать?.. Я хотела бы в этом убедиться.

— Я увижу его завтра.

— Где?

— В «Ам Цоо».

Дорис поморщилась:

— Там слишком много народу. А нельзя встретиться здесь?

— Конечно, можно. Приведу его сюда.

— Я ведь могу освободиться только в семь.

— Ну а мы будем ждать тебя в восемь.

В этот вечер они так и не напились по-настоящему…

Иштван, выдававший себя перед Дорис Шерер за бывшего русского заводчика, а ныне биржевого дельца Путилова, произвел на нее приятное впечатление. Сухой, немногословный, но умеющий быть любезным и предупредительным, одетый в темный костюм от дорогого портного, он вполне отвечал ее представлениям о том, каким должен быть финансовый делец. Путилов сжато и жестко растолковал ей суть биржевых манипуляций с акциями. Она спросила, какие данные и о каких предприятиях его интересуют. Он сказал, что полезно было бы знать, например, ближайшие и более отдаленные планы авиационных заводов. Тогда Дорис прямо поставила вопрос: если она доставит такие данные, гарантирует ли Путилов полную тайну? Разумеется, он отвечал за это головой. И лучшей гарантией в подобных делах служит то, что такие сведения имеют цену лишь до тех пор, пока их никто другой не знает. Разглашать их — значит рубить сук, на котором сидишь.

Дорис обещала что-нибудь придумать и действительно придумала. Через неделю в квартире у Ганри она передала Путилову скатанный в тугую трубочку узкий листок чертежной кальки, на котором тушью были аккуратно выведены две колонки чисел. Это были данные, касающиеся производственных планов заводов Юнкерса и Мессершмитта. Дорис зашифровала их самым элементарным способом. Она объяснила Путилову принцип шифровки. Они договорились, что прибыль от операций на бирже будут делить на троих, равными частями.

Дорис с самого начала подошла к этому союзу по-деловому. Она и вообще не склонна была драматизировать собственные поступки, а когда речь шла о заработке законным путем — игра на бирже считалась в ее семье почтенным занятием, не доступным простым смертным, вроде ее отца, — то она сочла бы глупцом всякого, кто упустил бы такой удобный случай. Конечно, она позволяла себе при этом известное злоупотребление своим служебным положением, но картотека, откуда Дорис брала интересовавшие Путилова цифры, не принадлежала к разряду совершенно секретных. По сравнению с другими ящичками, бывшими в ее распоряжении, эти — невинные детские игрушки. Вполне понятно, что человек, привыкший курить на бочке с порохом, не считает особенно огнеопасным какой-нибудь там склад пиломатериалов.

Фрица беспокоил один вопрос: если гестаповцы отметят появление Путилова в жизни Дорис Шерер и графа ван Гой-ена, у них может возникнуть желание проверить, чем оно объясняется. Необходимо было чем-то оправдать нечастые посещения Путиловым квартиры Ганри. Поэтому Путилову-Иштвану пришлось съездить в Голландию. Оттуда он привез целую кипу документации, которая свидетельствовала о том, что Путилов выступает перед различными банками и строительно-ремонтными фирмами как доверенное лицо, занимающееся приведением в порядок родового имения графа ван Гойена. Некоторые из документов Ганри «по забывчивости» оставил у Дорис дома в маленьком книжном шкафу, так что в случае если гестаповцы захотят негласно кое-что проверить, им эти бумажки окажут известную помощь.